Читаю Соломатину. Автор, бесспорно, «мой». Были некоторые опасения, что столкнусь с «женской прозой», но уже первые главы эти опасения, к счастью, рассеяли.

Книжка довольно объемистая, а чтению художественной литературы я теперь уделяю в день час-два (документалистика явно перешибает художественный вымысел). Быстро не прочту. Но как прочту, обязательно поделюсь с вами мнением об этой книжке (разговора она точно заслуживает).

"Этот человек, слышащий русский язык, как Моцарт...Говоря проще, в лице этого автора мы имеем дело с писателем как инструментом языка, а не с писателем, пользующимся языком как инструментом. В русской литературе двадцатого века таких случаев не больше, чем в русской литературе века минувшего. У нас их было два: Андрей Платонов и Михаил Зощенко. В девятнадцатом, видимо, только Гоголь. В двадцатом веке Алешковский оказывается третьим, и, видимо, последним..." Это Иосиф Бродский.

Совершаю над собою надругательство и мысленно ставлю два имени рядом: Алешковский и Набоков.

И смешно, и весело, и дико!

Нет твердой убежденности в словах Довлатова?
Я слышу, даже в этой цитате, нотки сомнения: "Хорошие или плохие - разберемся"
"Когда?" - спросил бы я у Довлатова, имей возможность быть подписчиком "Нового американца". И потому вынужден адресовать это же вопрос Вам, г-н Суси.

Г-ин Молотов, вы намедни проявляли интерес к контексту. Правильно: выдранная из контекста фраза – прием недобросовестный. Вы это знаете, но когда очень хочется, к этому приему прибегаете. «Хорошие или плохие – разберемся» - эта фраза в данном контексте играет столь незначительную в сравнении с остальным текстом роль, что обращать на неё внимание можно разве что с полного отчаяния. Когда ничего другого более уже не остается. На безрыбье и рак – рыба.

Довлатов, как минимум, удивился бы вашему вопросу «Когда»? Потому что фраза явно не подразумевает какой-то конкретики и не заслуживает пристального внимания. Не исключено, что Довлатов расценил бы ваш вопрос, как издевку.

Что касается меня, то на ваш вопрос – «Когда»? – я бы, примерно, ответил так: в ближайший четверг в 17 часов 42 минуты.

Г-ин Молотов, сдается мне, что по основной теме и вы, и я высказались полно и откровенно. Всё существенное сказано. И теперь возникает отчетливое ощущение перехода на какой-то другой, необязательный и приблизительный уровень общения.

Думаю, тема исчерпана. Благодарю за беседу.

Договорились. Ежели «асилю»))

Ну, у меня с этим просто: либо я с первых абзацев попадаю в автора, чувствую «своего», и тогда книжка меня не отпускает, либо нет, и тогда я отпускаю книжку с миром и без взаимных претензий.

Татьяна Соломатина? «Приемный покой»? Попробую скачать в электронную книгу. Любопытно. Мне из последнего прочитанного понравился роман Николая Климонтовича «Последняя газета». Атмосфера редакции: зависть, подсидки, сплетни… Всё как в жизни))

Хорошо)))

А кто такая Соломатина?

и четырёхтомником Алешковского...

А мне больше нравится, как матерится Лимонов или Чарльз Буковски))

Признаюсь,  попался в языковую "ловушку". "что Довлатов думал об эмиграции" - слово ЭМИГРАЦИЯ  я прочёл как ПОСТУПОК, а не как ОКРУЖЕНИЕ.

Нет, ну, конечно же – окружение, атмосфера. Эмигрантский опыт - длительный, обстоятельный, подробный в деталях – совершенно незаменимый опыт и, пожалуй, самый эффективный способ «познать самого себя». Ну, хотя бы, чуть больше…

НО!! Одно дело "испытывать пристрастия", а совсем другое - эти пристрастия возводить в норму, эталон. Обратившись к Вашему "жирному шрифту" мы видим, что в словах Довлатова нет твёрдой убеждённости, а вот у Вас, ИМХО, она есть.

Нет твердой убежденности в словах Довлатова? В этих словах: «Потому что это - наши. Хорошие или плохие - разберемся. А пока - удачи вам, родные, любимые, ненавистные, замечательные соотечественники. Вы - моя национальная гордость»?

Ну, извините, ув. г-ин Молотов, трудно, просто невозможно выразить ясней свое отношение к «нашим», свою причастность к народу, из которого вышел.

Я считаю, что своими инстинктами (а привязанность к "своим" - не что иное, как инстинкт) следует управлять, а не поддаваться им, т.е. жить "умом, а не сердцем".

Мы с вами уже касались этой темы. «Рациональная любовь? Это сильно»! Рациональные привязанности – из той же оперы. Вы меня извините, г-ин Молотов, но, мне кажется, ваш рационализм искусственного происхождения. Вы так хотите думать. А чувствуете, так как все. Ваша привязанность к соплеменникам – не искусственная, самая что ни есть природная, лучшее тому доказательство.

О «патриотизме» - продолжение следует. - написали Вы и, что мне очень понравилось ( говорю без иронии ) заговорили о ГОСУДАРСТВЕ.

О государстве заговорили вы. Я всего лишь продолжил этот разговор, желая выделить и подчеркнуть две мысли: во-первых, государство – необходимое образование. Государство – оно и в Африке – государство. На этом не строятся обвинения, за это не судят. Другое дело – государственный режим. Если такой режим, как при Гитлере или Сталине, как при Пол Поте или Дювалье, то такой режим заслуживает и обвинения, и суда.

И вторая мысль: государственник, т.е. политик, не жалеющий живота своего, ради укрепления и процветания своей страны – не есть зло. Народы гордятся такими людьми, ставят им памятники и правильно делают.

Но если я говорю о государстве как необходимом институте, о государственниках как о полезных деятелях, то значит ли это, что я ставлю государство выше личности? Значит ли это, что я приверженец империи?

А вы, г-ин Молотов, не считаете, что государство есть необходимый институт? Отрицаете полезную роль государственников в деле укрепления и процветания своей страны?

На протяжении уже долгих лет я наблюдаю весьма веселенькую картину (картину маслом): советские патриоты зачисляют меня в лагерь либералов, а либералы втискивают меня в ряды советских патриотов.

Тогда как я стою в третьей позиции))

Ну а  я... чтобы мне было не так противно  "в одной компании с советскими патриотами…",  придётся "позвать" историка Александра Янова. Замечу, что этот отрывок поместил у себя жж  и Андрей Илларионов

Не надо «звать» историков. Вы «позовете» одних, я – других. А в результате окажемся там, где стоим. Илларионов как политическая фигура и уж тем более, как историк, меня совершенно не интересует. Развитие России и роль Путина в этом деле не позволяют мне испытывать «глубокое удовлетворение». Однако, от российских либералов меня, иной раз, бросает в дрожь. Лжи, вранья, примитива, провокаций – всего этого добра выше головы.

Как-то в Хельсинки я пришел на пресс-конференцию с Анной Политковской. Финские журналисты и, так сказать, «наши воспитанники Новодворской» задавали Политковской удобные, риторические вопросы, получали вполне ожидаемые ответы и эти вопросы и ответы, словно обнимали друг друга, словно вошли в интимный танец, создавая атмосферу приятного праздника – ударим по кровавой гебне и лично по главарю ея, диктатору Путину.

Выждав и с трудом поймав паузу в этом веселье, я громко задал Политковской вопрос: "Как, по-вашему, Масхадов, Басаев и иже с ними связаны финансово и идеологически с Аль-Каида"?

Установилась гробовая, недоброжелательная ко мне, чирию на заднице, посмевшему нарушить «общий ход продуманного мероприятия».

Холодно, высокомерно, с вызовом Анна ответила мне: "А я об Аль-Каида знаю только со слов Буша".

Раздались бурные аплодисменты. Я сочувственно улыбнулся, а скоро после этого ушел с этого «праздника жизни». Хотя тошнота от мерзкой, циничной лжи, кажется, до сих пор присутствует на кончике языка.

Это уже от своего имени.

Всё остальное вы очень точно поняли. Именно, так.

И как мне кажется больше всего он ненавидел себя в этом статусе ИММИГРАНТА.

В эмигрантской среде, весьма, распространено такое, примерно, отношение к России, какое демонстрирует г-ин Молотов. Довлатов, не любя Советскую власть, не был радикалом, крайности его раздражали, поэтому в ответ на эмигрантские «брызги слюной», он написал: после коммунистов я больше всего ненавижу антикоммунистов.

Должен признаться, находясь в эмигрантской среде, во мне советского было гораздо больше, чем теперь. Это была ответная реакция на окружающую среду.

Я не "русофоб",  я люблю и знаю русский язык, литературу, культуру. Но мне глубоко чуждо и отвратительно русское Государство. И то, которое было в течение прошедших веков, и сегодняшнее.

Мне показалось, весьма, забавным, что вы разглядели во мне того «патриота», которому я только что посвятил свои откровенные Заметки. Как вы всё это помещаете в один флакон – для меня загадка.

Мне не «тяжело признать, что к началу ХХ века Россия необратимо прогнила,  что это явилось именно результатом всей цепи её исторического развития. И как неизбежный и неотвратимый финал "особого пути" - революция, большевики, а затем - Сталин. Отсталость, неспособность к самоорганизации общества стали причиной тоталитарного развития страны в ХХ веке».

Мне не только не тяжело признать всё это, а я об этом говорю и пишу об этом.

Историческая судьба России незавидна, это правда. Здесь наши с вами оценки совпадают. Не совпадает отношение к этому факту: вам «чуждо и отвратительно» это государство во всей её истории, а я эту историю воспринимаю так, как она описана Пушкиным в письме к Чаадаеву, в письме, которое я уже ранее здесь приводил.

Государство – необходимое образование. Иначе - анархия, хаос. В любой стране отдают дань благодарности тем историческим деятелям, которые, не щадя живота своего, служили отечеству. Их называют патриотами. Линкольн, Вашингтон, Бисмарк, Бриан, Ганди, Черчилль, Маннергейм, список можно продолжить.

И у русских есть свои государственные мужи: Минин и Пожарский, Петр и Александр Второй, Суворов и Кутузов… В этот же ряд я ставлю Столыпина.

И здесь не важно, каким характером были эти люди, что предпочитали на завтрак, какие совершали ошибки; важно, что они вошли в историю, как государственники, способствовали укреплению своей державы.

Они уже вошли в историю, как государственники. Так я к этому и отношусь. Как к данности. А вы пытаетесь своими личными предпочтениями эту данность разрушить.

Настоящее можно порушить, а прошлое – нет.

Знаете, что меня более всего поразило в реакциях на мои Заметки некоторой части публики? Не то, что кое-кто пытался защитить Ленина, Сталина или Советский Союз. Это я предвидел.

Я не предвидел, и это явилось для меня полной неожиданностью то, что часть русских, а точнее, часть советских людей начисто, как и вы, не верят в здравомыслие русского народа. Россия без большевиков, пойди она другим, естественным путем – пропала бы.

Как извилисты тропы, по которым мы ходим. Вы – антисоветчик, вдруг, оказались в одной компании с советскими патриотами…

Я цитировал не художественные произведения. Фразы Довлатова взяты мною из его статей в газете "Новый американец". Т.е., цитаты - не слова "героев", а мысли Сергея Довлатова, фактически - документ, в отличие от фантазий Арьва  (кстати, ссылки на источник Вы не дали).

На моей полке стоит трехтомник Довлатова, плюс «Малоизвестный Довлатов» с «Маршем одиноких», откуда вы отбирали цитаты. Довлатовский стиль письма выносит его статьи за рамки обычной журналистики. Это уже не столько статьи, сколько прозаические заметки, где автор размышляет, «спорит с самим собою, для себя уясняет какие-то сложности, иногда играет, иногда провоцирует, иногда ностальгирует, иногда рефлексирует».

Разброс мыслей в голове необыкновенный)) И это обстоятельство позволяет нам с вами находить у Довлатова мысли, которые удобно использовать в нашей беседе.

Вот, например, мне удобно процитировать это: «Честно говоря, я даже за Наврозова обрадовался. Шутка сказать, первый американский журналист из наших... Происходит что-то неожиданное в сознании. Допустим, я не восхищаюсь прозой Аркадия Львова. Вдруг показывают мне его французскую книгу. Громадный том страниц на восемьсот. И рецензии, говорят, превосходные. Поневоле обрадуешься... Лимонова проклинаем с утра до ночи. А между тем в ФРГ по Лимонову кино снимают. И заработает ужасный Лимонов большие деньги. Чему я буду искренне рад.       Потому что это - наши. Хорошие или плохие - разберемся. А пока - удачи вам, родные, любимые, ненавистные, замечательные соотечественники. Вы - моя национальная гордость»!

Или это: «Я знаю, что все народы равны. Знаю, что все они достойны счастья и благоденствия. Да и вообще, какие тут могут быть сомнения?..  Разумом все понимаю. А в сердце живут какие-то необъяснимые пристрастия. И что гораздо хуже - неприятные мне самому антипатии. Мне трудно избавиться от предубеждения к немцам. Может быть, фашизм тому виной. Хотя фашизм вообще-то итальянское блюдо. А предубеждения к итальянцам-нет. Вот и разберись... Видимо, есть такое понятие - лицо народа, облик народа. А лица бывают разные. Бывают обаятельные лица, бывают - так себе».

Выделенное жирным шрифтом – суть то, на чем я так героически стою в диалоге с вами.

Мне неприятно режет ухо ваше пренебрежительное отношение к Андрею Арьеву – «фантазии Арьева». Прозрачный и, весьма, дурно пахнущий намек. Репутация Арьева, по-моему, не располагает к намекам подобного рода.

Меня вам тоже удалось смутить и даже вогнать в краску (не вру), когда вы выразили мне недоверие: «кстати, ссылки на источник Вы не дали». Честно говоря, немного растерялся: действительно, с течением времени забылось, где именно была описана эта сцена в аэропорту. Но фраза: «как я их всех здесь ненавижу», эта фраза врезалась мне в память. А врезалась потому, что сам я тогда был эмигрантом, и настроение Довлатова во многом совпадало с моим собственным настроением. Также, например, мне врезалась в память фраза из письма Николая Рериха к Леониду Андрееву: "Русская колония в Гельсингфорсе - хлам, почти вся хлам!" (Письмо написано в Финляндии в 1921 году).

Умонастроения эмигрантов вам близки, поэтому фраза Довлатова вам показалась оскорбительной. У меня к этому несколько иное отношение, поэтому фраза Довлатова мне показалась во многом справедливой.

Но как же мне оправдаться перед вами? - подумал я, - Как объяснить, что не склонен ко лжи?

Выручил Интернет. Потратив несколько минут, я нашел интервью с Арьевым, опубликованном в 2011 году в газете «Вечерний Петербург».

http://www.vppress.ru/stories/Andrei-Arev-Pisat-to-chto-khotelos-v-Leningrade-on-ne-mog-14628

На мое счастье Арьев и в этом интервью вспоминает эту сцену в аэропорту: «Сергей покинул Союз в 1978 году. Я же впервые поехал за границу на конференцию, посвященную столетию Ахматовой, в 1989‑м. Я летел через Нью-Йорк, и он меня решил там встретить. Мы не виделись 11 лет. И первое, что он мне сказал, когда мы даже поздороваться не успели: «Знаешь, что я тебе сейчас скажу? Как же я здесь всех ненавижу!»

Мне удалось снять подозрения с себя? Или требуются ещё какие-то доказательства?

О «патриотизме» - продолжение следует.

Ув. г-ин Молотов, мне приятно беседовать с человеком, легко цитирующим авторов, которых и я высоко оцениваю – Довлатова и Толстого. Это говорит о том, что мы с вами в какие-то моменты ели кашу из одного котелка. Но кое-что вызывает во мне недоумение: вы придаете цитатам из прозаических сочинений преувеличенное значение, приравнивая их, по сути, к каким-то фундаментальным взглядам автора.

Это ошибка. На цитату из Салтыкова-Щедрина я ответил вам фразой: к сатирической прозе следует все же относиться, как к сатирической прозе.

Позднее по этой же теме дал слово Дмитрию Лихачеву: «… а откуда вообще взято мнение, что такова концепция русского человека у Достоевского? Что там судят о русском человеке отдельные действующие лица его произведений? Так разве можно судить по действующим лицам, по их высказываниям о взглядах автора? Мы бы повторили ошибку многих философов, писавших о мировоззрении Достоевского и отождествлявших высказывания его героев с его собственными взглядами».

Носимый творческими потоками, автор часто спорит с самим собою, для себя уясняет какие-то сложности, иногда играет, иногда провоцирует, иногда ностальгирует, иногда рефлексирует. По определению литературного критика, умершего несколько лет тому назад, Валерия Сердюченко: «лелеет в душе идеал Мадонны, а сам стремглав поспешает в пучину Содома».

Я неплохо знаю прозу Довлатова и неплохо осведомлен о той литературной тусовке в Ленинграде, которая сложилась к концу шестидесятых прошлого века. Много позже подружился с одним из тех «буянов», поэтом Гречишкиным Сергеем Сергеевичем, о котором довольно язвительно упоминает Топоров в своей нашумевшей книге о тех временах.

Конечно, это были «не советские» люди: по духу, по мышлению, по манере поведения. «Западники». Но не в том смысле, чтобы при первой возможности удрать на Запад, а в том, чтобы хоть как-то способствовать переменам здесь, дома.

Эмиграция для Довлатова стала тяжким, мучительным испытанием. Он обожал Ленинград, страшно тосковал, и это стало причиной его убийственных запоев, и, собственно говоря, преждевременной смерти.

Что может сообщить нам дочь Довлатова, ребенок в то время? Это несерьезно.

Разве можно сравнивать с тем, о чем рассказывает Андрей Арьев, близкий и настоящий друг? Единственный человек, с кем можно было быть до конца откровенным?

Не нужно, г-ин Молотов, в стремлении доказать свою правоту «ломать стулья», манипулировать, подгонять под ответ факты. «Платон мне друг, но истина дороже». (с)

Вы с величайшей тщательностью ищите различия между «патриотизмом» и «чувством принадлежности к своему народу». Ссылаетесь на Толстого…

Я в своих заметках, если помните, тоже ссылаюсь на Толстого. «Патриотизм» настолько извратили, настолько измазали, исковеркали, столько раз использовали во всевозможных спекуляциях, что, честное слово, одно упоминание о нем вызывает уже какое-то отторжение.

Возможно, что и существуют какие-то едва уловимые оттенки между «патриотизмом» и «чувством принадлежности к своему народу». Для нашей дискуссии это не имеет принципиального значения. Принципиально то, что вы не отрицаете в себе «чувства принадлежности к соплеменникам». Еще более принципиально то, что какой бы ни была ваша позиция по этому вопросу, она не способна изменить общее положение: чувство принадлежности к своему народу присуще людям, оно объективно существует.

Я понимаю отношение евреев, на себе испытавших «прелести» "5 пункта", к русскому народу. Как понимаю и еврейскую молодежь, сорвавшуюся с «местечек» в революцию. Прошлое наше часто предстает в уродливом виде.

Но мне неприятны обобщения всей силой тяжести и буквально во всем ложащиеся на плечи исключительно русского народа.

Есть в этом какая-то ущербность, ограниченность.

Ну, не понимаю я, Ольга, людей, которые с упорством, достойным лучшего применения, пытаются опровергать очевидные, всем понятные вещи.

Чувство родины, чувство принадлежности к народу – норма. О чем тут говорить?

Так нет, человек мается уж который день…

Мои соплеменники…

Как вы, вероятно, понимаете, я уже догадался, что вы сильно не Молотов))

В 1972 году болели за канадцев, на «талантливость» русских тут же отреагировали, весьма, язвительной фразой из Салтыкова-Щедрина, и Гагарина для вас было «слишком много» в годы вашего детства, и имя его вызывало у вас скорее скуку, чем гордость; и менталитет народов Европы вам симпатичнее, а Россия с «её  общинностью и византийщиной» была вам всегда чуждой.

Ну, после таких признаний любой догадается, что вы – не Молотов))

А после изъявления чувств особого свойства к Новодворской, всякие догадки вообще отпадают: точно не Молотов))

Американцам вы позволяете любить свою страну, потому что эта любовь рациональна.

Рациональная любовь? Это сильно!

Немцы, французы, англичане, по вашему мнению, излечиваются от "патриотизма", становятся просто европейцами. Извините, но это совершеннейшая нелепость. Пришейте сюда еще шотландцев, ирландцев, басков, фламандцев. Или «горячих финских парней». Мне ли не знать?

Да и разговор у нас с вами изначально шел о чувстве родины, о чувстве принадлежности к народу, что, в принципе, и означает «патриотизм», но позволяет лишний раз не «греметь» словом.

Чувство родины, чувство принадлежности к народу – норма. Бросьте вы, наконец, заниматься ерундой. Или вы не испытываете чувство принадлежности к своим соплеменникам? Но даже если бы это было и так (что вряд ли), то это не опровергает мое утверждение – норма. Спросите об этом хоть Илью из Т – а, хоть Литевского поместившего совсем недавно спич на эту тему, словно предвидя наш с вами диалог.

Да и потому, как бережно вы коснулись вопроса «израильского национализма», можно легко сделать вывод о том, испытываете ли вы чувство принадлежности к своему народу.

И здесь мы вынуждены сделать неприятное признание: уничижительно вы говорите только о России и русском народе.

Знаете, не будь я уже достаточно зрелым человеком, которому не грозит впасть в антисемитизм, а будь я человеком попроще, то такое отношение к России и русским со стороны еврея могло бы легко соблазнить на «ответный удар». Или вы думаете прицепиться к еврейской истории, к судьбе еврейского народа, к каким-то качествам этого народа – сложно? И чтобы получилось? Обмен любезными оценками?

К счастью, та система взглядов, которую вы упорно отстаиваете уже который день, принадлежит не всем евреям, а лишь какой-то, будем надеяться, меньшей части. В этом убеждает меня и сатирик Геннадий Хазанов, который дал, весьма, забавный ответ на вопрос, как он относится к «уличной оппозиции»: «Когда мне было 24 года, Утесов повел меня обедать в Центральный дом работников искусств. Мы были вдвоем в пустом зале, нам принесли обед... Леонид Осипович взял ложку, попробовал суп, а потом подозвал официантку и отдал ей тарелку. Она спросила: "Вам не понравилось?" - "Деточка, - прозвучал ответ, - это даже кушать не надо (Утесов не сказал "есть"!), потому что это уже говно". ...Сегодня, когда слышу, что место интеллигенции в оппозиции, говорю: "Тогда я не интеллигент". Ни в какую оппозицию я не пойду, потому что сразу же Леонида Осиповича вспоминаю. Не хочу»...

И в завершение: Довлатов не мечтал "свалить" в США. Почитайте Андрея Арьева, его ближайшего друга. Судьба такая выпала, а что Довлатов думал об эмиграции, то он очень кратко и точно выразил, встречая Арьева в американском аэропорту. Близко подошел, обнял и шепнул на ухо: как я их всех здесь ненавижу.