Многие наверняка читали книжку Чуковского «От двух до пяти». Собрание уморительных вещей, изреченных детишками этого возраста, — одновременно и учебник познавания жизни, и свидетельство повседневного абсурда, к которому мы, взрослые, привыкли.

Корней Иванович собирал перлы в относительно стабильную эпоху. А как трудно приходится детишкам сейчас, когда все стало сложным и противоречивым! Как принять то, что страна, где живут родные и куда тебя возят на каникулы, — потенциальный противник? А твой прадед — красивый военный, чей портрет с орденами висит на стене, — оккупант?

Я вспомнил смешные фразы знакомых детишек в постсоветское время и здесь их расскажу. Честное слово — ни одной не придумал, все так и было.
 

         
          
Танечка растет в смешанной семье. Ей три года, по-латышски еще не говорит, но многое понимает. Она гостит у латышской бабушки, и за ужином глава семьи сообщает, что завтра едет в деревню, надо помочь родственнику зарезать свинью (iekaut cuku). В длинной фразе — только одно знакомое слово, причем почему-то без привычного эпитета. Поэтому девочка задает уточняющий вопрос: «Krievu cuku?» («Русскую свинью?»).

 
Та же девочка года через три по-латышски говорит уже свободно. Она приходит к русской бабушке. По телевизору показывают какой-то российский боевик — пальба, море крови, ругань. Танечка кривит рот: «Эти русские скоро все друг друга перестреляют!»

 
За этот вопрос Чуковский меня озолотил бы, наверное, хотя условие и не выполнено: мальчику уже семь, он пытливый и любит до всего докопаться. Идет 1993 год, Пурвциемс. «Мама, а откуда латыши взялись? Когда я был маленький, их вроде не было?»

 
Мой сын живет в Свердловской области. Ему лет пять-шесть, 23 февраля. Звонок: «Папа, поздравляю тебя с днем защитника Отечества!» — «И тебя, сынок, поздравляю! А что ты имеешь в виду, когда говоришь «отечество»?» — «Конечно, Россию!» — «Так ведь я же в Латвии живу». — «Ничего, ты будешь защищать свою Родину, а я — свою». — «А если они между собой воевать начнут?» На этом разговор завершается: слишком все сложно.

Теперь сыну почти пятнадцать, у него два гражданства, 23 февраля он меня не поздравляет. Воспитал космополита...

 
Если мы говорим о детях постарше, то почему бы не расширить рамки и не упомянуть тех, кто вырос, но остался незамутненными?

В большой латышский дом приехала из Америки очень дальняя и на тот момент незнакомая родственница. Она могла бы в гостинице жить, но ведь интереснее наблюдать родину, где никогда не была, через жизнь семьи, правда? И хозяева довольны — будет у кого при случае в Америке остановиться.

Самолет прилетел поздно, наутро очумелая после перелета и недосыпа американка заходит на кухню. Там молодая женщина готовит завтрак и говорит по-русски «Доброе утро!» Гостья выскакивает за дверь и натыкается на хозяйку. «Ой, а кто это там на кухне?» — «Так это Наташа, жена нашего сына. Они специально приехали с вами познакомиться. Она русская, по-латышски почти не говорит, но очень милая, мы за сына рады». Американка пытается переварить информацию: «Так что, получается, ваш сын — русский?»
 
Расскажу еще один случай из другой эпохи перемен. Моя мама окончила в 1932 году в Риге русскую женскую гимназию. Недавно нашел ее аттестат — девочек в полиглоты готовили. Русский, латышский, немецкий, французский и даже латынь. А через девять лет их семью выслали в Сибирь. И мама, взрослая уже женщина, спросила у своей матери: «А что значит вот это слово, а еще вот это? Сибиряки их очень часто употребляют, но на смысл фразы эти слова не влияют». Она прожила до 25 лет, не зная о существовании мата.

 
Впрочем, и во времена Чуковского были детские перлы, которые он при всем желании не мог бы в книжку включить. Знакомая семья получила посылку из Израиля, а там — красивое детское платьице. Естественно, что у пятилетней дочки его уже не отобрать, она твердо решила завтра в нем идти в детский сад. «Хорошо, — смиряется мама, — только мы же не рассказываем, что у нас есть родственники в Израиле. Так и ты не говори, что платье оттуда прислали». Девочка возвращается: «Ой, мама, меня в садике все только и расспрашивали про это красивое платье!» — «Ну и что ты сказала, откуда оно?» — «Из Тель-Авива. Они все равно не знают, где это».

 
Еще две истории без политики. Просто они показывают, насколько труден и алогичен наш любимый русский язык, как трудно им овладеть.

Моя сестра эмигрировала в Америку молодой, ее дети родились уже там. Обычная эмигрантская проблема — детишки не говорят по-русски. Теперь, когда они выросли, стало ясно, что только со старшим можно спокойно разговаривать. С остальными двумя мне приходится мучиться на английском.

А в 2003 году, когда они впервые приехали всей семьей, было еще хуже. Думали, что языковая среда немного пробудит их интерес к языку. Но мы в детстве латышский учили по двуязычным вывескам. А какие двуязычные в Риге 21-го века?

Но вот удача: в Риге парусная регата, а там яхта из Санкт-Петербурга. «Ну-ка, прочитай, как она называется!» Мальчик читает довольно уверенно: «Надежда». — «А теперь переведи на английский». — «Clothes». Мы в хохот — а ведь он рассуждает логически. Известно, что глаголы «одеть» и «надеть» — почти синонимы. От слова «одеть» производится существительное «одежда». Значит, от слова «надеть» — «надежда». Как «одежда» по-английски, он знает. Следовательно, и «надежда» значит то же самое.

 
Еще байка из того же визита. Тогда не было ни ноутбуков, ни планшетов, ни смартфонов. У нас дома — единственный компьютер. Детишки, естественно, его оседлали. Но и мне надо новости узнать, правда? Поэтому я периодически подхожу к сидящему у компьютера племяннику и ласково, но доходчиво так говорю: «Пошел вон!»

И вот мы гуляем по парку, а в канале утки плавают. Я и показываю молодежи: «Вон утки, смотрите!» — «Мама, а почему дядя уток прогоняет, мы же их кормить собирались...»

 

Вот все, что вспомнил с ходу. У меня предложение: кто вспомнит нечто на эту тему, пишите курсивом в комментариях. А потом попросим модератора перенести в основной текст. И будет наше имхоклубовское «От двух до пяти».