«Поймите правильно, я давно живу другими интересами, за 28 последних лет многое стерлось в памяти», — Владимир Соколов действительно многим в Латвии знаком своей общественной активностью (он — глава Русской общины Латвии). Но в беседе с Еленой Слюсаревой с удовольствием вспомнил проведенные глубоко под водой «важные годы жизни», хотя на них и выпала одна из исторических аварий...

В 91-м Соколов демобилизовался в звании капитана 2-го ранга (что в сухопутных войсках соответствует званию подполковника). Служил на Камчатке и на Северном флоте — 15 лет: «У нас ввиду особых условий службы год шел за два, поэтому в 40 лет у меня было 35 лет выслуги».

Под водой он был инженер-механик, специалист по атомным установкам — по реакторам, турбинам.
 

 
— Я слышала, в подводники набирают по росту — таких, чтоб пониже. Вы, Владимир, явное исключение — слишком же высокий.

— Этим моментом я специально интересовался перед поступлением в училище, Севастопольское военно-морское, я — 1,91 см. Оказалось, верхнего ограничения нет, а ниже 1,45 м в подводники не брали.

— Разве это логично? Наверняка там низкие потолки.

— Согласен, с высоким ростом на подлодке тяжело, но тело быстро запоминает физическое расположение предметов. Лодки, в принципе, устроены одинаково, но на каждой свои частности. Когда впервые бежишь по новой лодке, всеми частями тела задеваешь разные предметы и углы. Но через две-три такие пробежки инстинктивно лавируешь, тело в нужных местах изгибается само, запомнив маршрут.

— Каждый, ударившись однажды головой о дверной косяк, запоминает его надолго.

— Там не только головой ударяешься. Соединение между отсеками — это труба диаметром 80 сантиметров (выходной люк — 70). В отсеках стоят механизмы, где попросторнее я приноравливался делать зарядку. Чтобы пролезть из отсека в эти круглые дырки тоже нужны навыки сгибаться правильно — двигаться руками вперед. К концу службы, когда меня прихватывал радикулит и невозможно было согнуться, ребята иной раз на руках передавали меня по трубе из отсека в отсек, как бревно.

Койки тоже для моего роста на многоцелевых лодках не были предназначены — максимум на 1,85 и все время хотелось выпрямиться. А на «стратегах» условия были комфортнее, даже курилку устроили.

— Под водой в «компании» с атомным реактором — вы добровольно туда пошли?

— Конечно. Сначала прошел срочную службу — мне понравилось, поступил в училище. Как раз рядом с реактором было надежнее всего. Тогда была эпоха открытия «атома». Первая атомная лодка (АПЛ) была построена в 50-е — все этим интересовались, работа была престижной, платили за нее хорошо, девушки любили. Первых атомщиков готовили настоящие зубры науки вроде профессора Капицы. Плюс романтика: офицерская честь, достоинство, отвага...
 




— Но ведь страшно же — глубоко под водой и надолго.

— Так об этом же только под водой и узнаешь, когда романтика остается на берегу. Традиционное автономное плавание — это 76-78 суток (после 24 дня в Доме отдыха и пол года подготовки к следующему рейсу).

Но скучать там некогда, все ж время на работе. Коллектив около ста человек: треть офицеров, треть мичманов, треть матросов и срочников. В те годы даже в срочники набирали парней толковых и достаточно образованных, чтоб смогли осилить сложную технику. А в конце 90-х дошли до того, что брали парней без знания русского языка. У нас таких было двое — из Средней Азии и Эстонии.

Фактически я ходил в последнюю советскую автономку — весной 91-го. Состояние флота было таким, что перед самым выходом в море выяснилось: провизии нет. В последний момент завезли говяжьи ноги из стратегического запаса.

— В автономке лодка все время под водой или всплывать иногда разрешается?

— Находиться под водой — это естественное состояние подводной лодки. Дизельная всплывает для подзарядки, атомная сразу с базы ныряет и дальше уже ее не должны ни видеть, ни слышать. Пожалуй, самое сильное впечатление по возвращении — это свежий воздух, который опьяняет по-настоящему после того, как два месяца кряду дышишь искусственным.

Мы же кислород получали из разложения воды на водород и кислород. Водород выкидываешь обратно в океан, а кислородом дышишь. В искусственном воздухе поддерживается определенный уровень кислорода. Если его слишком много, он может быть пожароопасным, за составом химики смотрят строго.

В конце автономки воздух заметно портится. Я по себе судил: зарядку делал всегда, но прекращал дней за 10 до возвращения — пульс учащался, организм испытывал явную перегрузку, приходилось его экономить.

— Вы служили на каких лодках?

— Первые годы — на стратегических, потом перешел на многоцелевые. Был командиром БЧ-5, то есть, отвечал за все, что связано с жизнеобеспечением личного состава, начиная от гальюнов и заканчивая реактором. Главное условие работы любой АПЛ — скрытность. Никто не должен знать, где она находится и чем занимается.

Каждые 12 часов всплываешь — выходишь на связь с командованием по радиоволнам. Однажды в выходные штормило (сильный шторм ощущается на глубине до 100 метров), мы понадеялись, что нас не будут проверять и не стали всплывать. Когда поднялись на следующий сеанс, над нами уже кружил вертолет — ЧП, пропала лодка!





— Интересно всплывать?

— Интереснее всего подниматься среди льдов Северного Ледовитого океана. Там столько жизни на кромке льдин, оказывается. Гидролокатор же ловит звук. И потом, поднять такую громадину, рассчитав для нее просвет среди льдин — это целое искусство. Лодка поднимается со скоростью 1 метр в минуту.

Другого рода ощущения интересные в том плане, что на стратеге, например, ты заряжен на то, что в любой момент можешь получить сигнал на нанесение удара. Для этого, собственно, и всплываешь. Поэтому перед всплытием мысли посещали разные: а вдруг поднимемся, а на базе никого в живых не осталось и вместо земли только радиоактивный пепел... Ядерная зима...

— Так войны ж в мире не было...

— Войны не было, но напряжение было, да еще какое! Я ведь человек военный, а военный всегда заряжен на исполнение приказа. Иначе невозможно. Для чего выхожу в море? Какие тренировки! На боевое дежурство. Заступаю на вахту «охранять рубежи советской родины». И что я должен делать если, допустим, всплыл, а все мои близкие погибли? Дважды я выходил на стратегах — в 77-м и в 79-м, и это были сильные ощущения.

Кстати, у американцев автономка длилась 50 суток именно из-за психофизиологических особенностей человека. Он не может держать себя в напряжении дольше. Потом у него ослабляется чувство опасности, внимание, больше риска для совершения ошибок.

— А наши люди что, выносливее — на 28 дней дольше сидели под водой?

— Для этого было много технологических причин. В частности, чтоб поддерживать паритет по количеству лодок в океане, были вынуждены удлинять срок службы. Очевидно, техники у нас было меньше. Хотя СССР и США были примерно равными игроками — счет лодок шел на сотни. У остальных, даже крупных стран, было всего по нескольку субмарин. Это же страшно дорого — строить их, содержать, готовить кадры....

— На какой глубине обычно работают?

— Это зависит от задачи: или ты следишь за группой авианосцев, или охраняешь стратегов, которые несут межконтинентальные ракеты, или отвлекаешь на себя внимание... Я лично максимально опускался на глубину 320 метров, это давление 32 кг на 1 см².
 




— В море были мысли о том, что можно не вернуться?

— Никогда! Ясно, что произойти может всякое, но ты же постоянно занят выполнением конкретных задач. Другое дело, бывали любопытные ощущения.

Например, когда лодка идет на глубину, давление растет, корпус обжимается. Тогда открываешь все деревянные двери, чтоб не перекосило. Когда лодка идет вверх — корпус наоборот расширяется, и в это время чуть-чуть потрескивают переборки.

— С какой глубины реально можно спастись в случае чего?

— В теории можно выбраться со 110 метров, но я, думаю, не смог бы. При том что нас каждые полгода тренировали и средств спасения было достаточно, реальность слишком сильно отличается от тренировок и предсказать ее невозможно.

На Камчатке как-то один хорошо подготовленный мичман смог с 80 метров спастись сам и вывести с собой группу. Он смог грамотно все организовать.

— 12 августа была 17-я годовщина гибели атомной подлодки К-141 «Курск» — он «лег на дно» на глубине 108 метров... Почему ж всем миром не смогли спасти команду?

— Могу только предполагать. Во-первых, потому что это практически нереально. Слишком много технических тонкостей должно совпасть, чтоб произошло чудо вроде совпадения диаметров люков, погоды и прочего. При всем том одного кубометра воздуха хватает человеку на два-три часа.

Но с «Курском» дело не в этом — несмотря ни на какие факторы и расчеты, людей надо было спасать с первой минуты всеми возможными способами. Думаю, спасти их все равно б не удалось, но мы бы остались с ощущением, что сделали все, что смогли.
 
— Наверняка подлодка не остается одинокой в океане — вокруг же «партнеры» шпионят друг за другом?

— Конечно. Для начала с подлодки снимают звуковой портрет, а он у каждой свой, как отпечатки пальцев у человека. Его забивают в память и потом ловят локаторами. Когда на К-324 у берегов Америки мы зацепили американскую антенну, как раз ходили снимать их звуковой портрет. Когда нас толкнули в бок (на другом рейсе, в Тихом океане), похоже, снимали нас. Нужно ж подойти на определенное расстояние — иногда люди просчитываются.

Удобнее всего было работать под Северным Ледовитым океаном, потому что там лодку может обнаружить только лодка — надводные корабли не ходят, авиации бессмысленно бросать радиобуи — лед они не пробьют.

Хотя в других местах авиация для лодки опаснее всего. Ты самолет на глубине не слышишь, а он кидает буи с микрофонами в море и слышит лодку. Обнаруживаешь прослушку только когда всплываешь на сеанс связи, достаешь свою радиоантенну и слышишь частоту своей лодки. Тогда ясно: тебя засекли и надо быстренько исчезнуть. То надводные корабли ходят, ищут тебя…

— Так они же громко ходят, разве услышат кого?

— Они обычно ходят стаями, если кого обнаружат, пытаются поймать радиосеткой. Окружают, чтоб не выскочил. Например, чтоб войти в Средиземку необнаруженным, стоишь у Босфора и ждешь, когда будет идти гремящий корабль, который заглушает все остальные шумы вокруг, и вместе с ним заходишь. Иначе ж тебе «двойка» — раз засекли, значит, задание провалил.
 
 

 
 
— Знаменитая авария с К-324 до сих пор не забыта: советская лодка оторвала от американского корабля длиннющий кусок кабеля, который намотался на винт и едва ее не погубил. Советские и американские суда сошлись на маленьком пятачке Западной Атлантики, капитан даже принял на крайний случай решение о ее затоплении (команду, правда, собрался пересадить на плоты). Был шторм, лодка пыталась всплыть, но несколько раз падала на глубину 100 метров — вы были внутри, как все это ощущалось?

— Особенно никак не ощущалось кроме того, что в тот раз была объявлена единственная за всю мою службу боевая тревога. Паники не было, каждый выполнял свою работу. Я был 1-м управленцем, то есть управлял реактором. Сидел на пульте и, когда мы оборвали трос, ощутимо дернуло всю лодку. Пошла вибрация — сбросил аварийную защиту турбины. И так дважды. Когда мы встали, турбина обездвижилась. Суть была даже не в тросе — на его конце висела антенна, при помощи которой американцы слушали море.

О возможном затоплении лодки нам не сообщалось. Капитан принимает решение — мы выполняем. Обсуждать там нечего. Но до этого дело не дошло. Единственное, мы обсуждали свои действия в случае, если они будут высаживаться на нашу лодку. Оружия у нас почти не было — пара пистолетов, автоматов.

Самое драматичное там было место и время — американцы как раз высадились на Гренаде, а мы оказались рядом. В итоге под прикрытием нас доставили на Кубу. Там очищали винт от злосчастного троса. Обстановка была полубоевая — кубинцы по кругу постоянно бросали гранаты, охраняя нас.

Что поразило, так это теплый прием кубинцев и их революционный запал. Они жили под лозунгом «свобода или смерть». То был 1983-й год, у нас такого накала уже не было.

— Вас не наградили после?

— Нас не наказали, и это было наградой. А двое кубинцев, которые резали тот трос, получили в награду по зубной пасте и по щетке.

Что интересно, толчок в Тихом океане тоже был по этой же лодке — такое совпадение.

— Вы спокойно говорите о вещах страшных. Что-то все же произвело на вас во время службы сильное впечатление?

— Когда я уже был замначальника дивизии и разбирал аварии на лодках, был случай. На Тихом океане лодка в надводном положении столкнулась с сейнером. По инструкции в случае аварии должны задраить переборку и никого из аварийного отсека не выпускать. Чтобы огонь или вода из этого отсека не распространились на всю лодку.

Независимо от того, что там происходит — или они справляются с аварией, или погибают. Открыть отсек никто не имеет права. Сам погибай, а товарища выручай — это жесточайше запрещено.

Капитан 2-го ранга Пшеничный выполнил инструкцию, задраил горящий отсек, но перед этим сам шагнул туда погибать с подчиненными. Закрыл переборку вместе с собой — это меня поразило. Погиб — его растерзали. Тогда погибло больше 30 человек. Ситуация дикая, но — каждый хочет жить, все рвутся в лодку.

— В аварийной ситуации, когда вокруг хаос, что может отрезвить людей?

— Скажу честно: ничто не выводило так хорошо людей из ступора, как обыкновенный русский мат. Объясняешь, убеждаешь — никакой реакции. Только «сформулируешь» мысль — моментально все понял человек.

Это меня всегда изумляло — особенная энергетика слова. При том что психологическая атмосфера на подлодке всегда поддерживалась уважительная. Не то что кричать было не принято, даже по званиям другу к другу не обращались — по именам-отчествам.

Что понятно: индивидуальная обида была вопросом выживания всех. Мало ли кто с кем повздорил и чем это может обернуться для всех. Дотерпи до берега, а там выясняй отношения. Потому и дедовщина давилась на корню.





— 78 суток в темноте на дне моря — как не сбиться с жизненного ритма?

— Во-первых, не в темноте, а наоборот — на лодке очень даже светло. Мы ж полностью автономны. Только при всплытии поднимали камеру, которая транслировала сигнал нам на телевизор.

Там видели окружающий мир. Но сбиться с графика нам не грозило: смена — завтрак. Ясно, что утро. Отработал — отдых, сон. Единственное, сменами менялись для разнообразия. Но четко по графику.

Продукты, питьевую воду загружали в порту на весь срок. Каждый день в обед по 50 граммов сухого красного вина — для улучшения пищеварения, там дубильные вещества.

Еду готовили на пресной воде, для других нужд — опресненная, перегоняли из океана. Раз в неделю баня — полностью меняли белье. Никакой стирки — это ж шум, вибрация, а наша главнейшая задача не быть замеченными. Со временем романтика уходит, понимаешь, что героического в твоей работе мало — тысячи людей в мире сидят на таких же лодках. Просто каждый делает свою работу.

— К чему было труднее всего привыкнуть по возвращении «на белый свет»?

— В бытовом плане — к туфлям. На лодке все время в тапочках бегаешь, а тут и тяжело, и высоко. Первое время ноги болят, потом привыкаешь. Что сложнее — привыкнуть к тем стремительным изменениям в обществе, которые происходили в конце 80-х —
начале 90-х.

Невозможно было спрогнозировать, как изменится мир и главные его ценности всего лишь за два месяца твоего отсутствия. Влияние телевидения на людей было фантастическим. Уходишь — люди как люди, возвращаешься — все сидят с банками у телеэкранов.

Отношение к военным тоже тогда стало меняться, пошло давление на армию. Военные стали терять ориентиры. В конце 80-х я уже в штабе под Мурманском работал — в автономку молодежь повально идти не хотела.

Я объяснял: «Сынок, ты пять лет учился в училище, сыт-пьян, нос в табаке, в форменной одежде, девки любят, а за чей счет? За тебя, здорового лба, бабушка на грядке сидела, налоги платила, чтоб ты ерундой занимался. А теперь, когда в море идти, ты бодягу начинаешь разводить. Вот теперь дуй в море за эту бабушку, которая тебя пять лет кормила-поила». И, знаете, 90 процентов шли.





— На американских лодках бывать приходилось?

— Нет. Хотя они к нам приходили. В целом советские и американские были соразмерны по техническим параметрам. Хотя они были более малошумны, и считалось, что могут «взять» нас на большем расстоянии.

При всех противоречиях прошлого отношения у СССР и США были уважительными. Было мощное антивоенное движение в мире. Сегодня ситуация усложнилась — отношения между странами жестче, появилось больше игроков, и значит — больше непредсказуемости. Поэтому сегодня у подводника, боюсь, гораздо больше шансов всплыть и увидеть вместо земли радиоактивный пепел...
 
 
Елена Слюсарева, press.lv
Фото автора и из личного архива Владимира Соколова