ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Аккордеонист Эдуард из Болотного Поселка

Как-то раз друг мой пригласил меня вечером на «рюмку-две-три водочки под грибочки» и послушать новую пластинку. Это было в конце 80-х, во времена т.н. перестройки. Кто не помнит, в те времена с водкой были трудности, зато вместо нее стали выпускать интересные пластинки. Поэтому мы с Валерой в тот вечер слушали песни запрещенного в советские времена композитора и исполнителя Эдуарда Розенштрауха.


 
Эдуард Розенштраух.

Валера, улыбался, млел от удовольствия и подмурлыкивал Эдику. Он латышский язык знал отменно. А так же знал английский, французский и голландский, при том, что главным его рабочим языком был арабский, коим он вообще владел в совершенстве.
 

Благодаря этому знанию и был призван после института на скоротечную Синайскую войну, где воевал на стороне египтян против израильтян — таков в той войне был политический интерес Советского Союза. Там, на Синае, услыхав как-то раз через линию фронта известные русские идеоматические выражения, хорошо слышимые в абсолютной тишине пустыни, Валера спросил у евреев на литературном русском, откуда ребята родом.
 

Евреи ответили, что «з Одесы».  А ты откуда, спросили они. Это военная тайна, ответил Валера. Понятно, с сожалением и пониманием вздохнули за линией фронта. После чего израильтяне и египтяне маленько постреляли друг в друга...

После войны Валера поехал в Москву, купил букет цветов и пошел к любимой девушке, о которой мечтал, глядя на звезды над Синаем и думая, что девушка его ждет. Позвонил в дверь, а ему ее открыл, радушно улыбаясь, здоровенный мужик по имени Миколас Орбакас...

Так вот, Валера, будучи коренным рижанином, песни Розенштрауха сердцем понимал и нежно любил. Где он их услыхал, я тоже не знаю, полагаю, где-то в недрах своей тайной организации. Я их, правда, тоже слышал, но как-то краем уха, «пунктирно», хотя и мне они тоже нравились, становясь составной частью культурного пространства, в котором я жил, в котором постепенно формировалось понятие родины...

Так вот, сидели мы с Валерой пьяненькие и балдели, слушая творения Эдуарда Розенштрауха, который, оказывается, родился и жил в том же самом районе, где жили и мы с Валерой, а именно — в Болотном Поселке (Purvciems).
 

Чего я решил про это написать?

Да вот как-то стал искать в ЮТубе песню Розенштрауха Pa kuru laiku nosirmoja jūra, песню так и не нашел, зато нашел другие, а так же сведения о том, что, цитирую: «Школа поселка Нида знаменательна еще и тем, что именно здесь Эдуард Розенштраух написал популярную в народе песню «Zilais lakatiņš» («Синий платочек»)».  И был указан телефон, но не школы, а какого-то гостевого дома…
 

Упомянутая в цитате Нида — это не литовская Нида на Куршской косе, это наш совсем небольшой поселок, расположенный в Курземе, на берегу моря, южнее поселка Папе и другого известного поселка, с еще более интригующим названием  — Ница.
 

Поселок Нида принадлежал некогда усадьбе Бутингю Руцавской волости, большую часть которой в 1920 году у нас оттяпали литовские братья вместе с нынешними Бутинге и Палангой, но, надо признать, оттяпали законно, по взаимному договору...

 

И тут в моей голове сразу же возник и зажужжал рой вопросов:
 

А) что делал рижанин Эдуард в Ниде?
 

Б) что там в Ниде так сильно повлияло на создание этой «самой-самой» латышской песни?

В) если на это повлияла любовь, то кто была та девушка в синем платочке, которой посвящена песня?

 

Несколько дней мучался и терпел. Потом засел за интернет и телефон.
 

В самой Ниде по указанному в интернете номеру телефона мне ответила некая русская дама с собакой (та громко лаяла). Дама раздраженно сказала, что никакого гостевого дома и никакого музея в Ниде нет, людей тоже нет, вообще никого и ничего нет...

 

На такую кучу «нет» и суда нет, поэтому я позвонил в соседний поселок Папе.

Работница краеведческого музея в Папе по имени Байба сказала, что она с радостью помогла бы, но ничего о пребывании Розенштрауха в этих краях не знает, потому как она рижанка и работает в музее «вахтовым методом»... Но при этом уверенно опровергла информацию дамы с собакой, что в Ниде ничего и никого нет. Там есть даже магазин, куда ездят отовариваться жители Папе!..

Посиделки в Папе. Такое впечатление, что Эдуард отошел, отложив аккордеон, и сам девушек фотографирует...

Подумав, Байба рекомендовала мне связаться с Даце из Руцавы.

Я позвонил Даце — в туристический информационный центр городка Руцава.

Даце тоже с ходу мне не ответила про историю создания «самой-самой» латышской песни, имевшую место в Ниде 70 лет тому назад, но обещала ко вторнику узнать все, что сможет.  

Заодно я позвонил моей доброй знакомой Инге Васильевой, некогда работавшей в Национальной Опере. Попросил разыскать телефон певицы Индры Линтыни — дочери Эдуарда Розенштрауха. Наверняка Индра знает, где, на какой улице Пурвциемса родился Розенштраух.

А самое главное, может быть, у нее сохранились фотографии ее мамы, в том числе довоенные, а именно от 1941 года, когда в Ниде была сочинена песня «Zilais lakatiņš», когда маме было 18, а Эдуарду 23...  

Инга обещала узнать.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Судьба солдата
 

Тем временем пришло письмо от Даце из Руцавы, ведающей там  туризмом. Ей тоже стало интересно, и она активно подключилась к поискам. Но с сожалением, установила, что в Руцавском округе не осталось людей, кто помнил бы о пребывании здесь Эдуарда Розенштрауха. Более того: не все даже знают о том, что он здесь когда-то был... Нашлась, правда, версия, что композитора привели в Ниду армейские дела и он служил там, вроде бы, в береговой охране...

  
Даце из Руцавы.

Но зато Даце нашла, что в 1988 году сам композитор в газете «Padomju Jaunatnē» вспоминал, что приезжал в Ниду к своему родственнику, работавшему учителем в местной школе. Розенштраух при этом уверял, что именно в Ниде впервые наиграл мелодию «Синего платочка» на школьной органоле (маленьком органе). О чем и говорит памятная доска, утановленная теперь на стене школы. Не совсем, правда, школы, потому что сейчас в этом здании находится база отдыха...

Однако, пишет Даце, «знающие люди» утверждают, что в школе Ниды не было музыкального инструмента, и что песня родилась из-под клавиш музыкального инструмента в руцавской школе...  Но была она посвящена песня любимой девушке Элвире из Ниды — это неоспоримо!

Итак, девушка в синем платочке таки была, и звали ее Эльвира! Спасибо, Даце!  :)

Заслал на всякий случай в Гугл имя дочери композитора Индры Линтыни.  И Гугл взял и выдал мне ее е-мейл! Тут же написал Индре письмо и пришпилил к нему первую часть этой публикации.

Получил от Индры красивый, литературно безупречный и вежливый ответ, из которого следовало, что она вовсе не дочь Эдуарда Розенштрауха, а исполнительница его песен, но она с ним объездила всю Латвию, был в Америке, Канаде и прочих странах...

 
Индра и Эдуард

Как не дочь?! Вот тебе и раз… Я от стыда готов был сквозь землю провалиться!

Стал лихорадочно искать, откуда это я, лопух, взял сведения про «дочь».

Долго рылся, но нашел таки: «Plašākai sabiedrības daļai... Indra vispirms palikusi atmiņā kā komponista un izpildītāja Eduarda Rozenštrauha meitene…».

Нет, лучше бы я все же провалился сквозь землю!

Мало того, что в спешке не понял подтекста этой фразы, но и забыл, что в латышском языке «meitene» и «meita» вовсе не одно и то же. «Meitene» — это не дочь, а девушка. А в данном контексте, по мнению «широкой публики» — даже, скорее, возлюбленная...

Пишу Индре извинительное письмо, указываю свой телефон. Индра звонит... Очень приятный, мелодичный голос.  Стал опять многословно извиняться...

Но Индра не очень обиделась на мою оплошнось: за годы сотрудничества с Розенштраухом ко многому привыкла. Он сам давал повод «широкой публике» додумывать про их отношения, прилюдно называя Индру «малышкой». А поскольку Розенштраух до седин в усах был завидным мужчиной, а после смерти жены еще и завидным женихом, то на него только что не кидались претендентки...

Масла в огонь Розенштраух подливал еще и тем, что настаивал на том, что его песни должна петь именно Индра. И на гастроли хотел ездить только с ней.

Но Индра в то время была ведущей артисткой Театра оперетты, и там на гастрольные поездки, да еще и в Америку, смотрели, мягко говоря, недружелюбно, и вскоре стали отбирать у солистки главные роли. Правда, вскоре и сам театр приказал долго жить — а не делай зла другому!..

Индра скинула мне на е-мейл их с Эдуардом фотографии и большой текст про него.

Спасибо большое, Индра!  :)

   
Эдуард и Индра в дни гастролей

На фото Индра была чудо как хороша! 

А текст был длинный, тяжелый. Сел читать, часто отдыхая и заглядывая в папку с фотографиями...

И вот что я там вычитал.

Родился Эдуард Розенштраух в 1918 году в Риге, в Пурвциемсе. Здесь же на улице Дзелзавас в доме 15 и умер в 1992 году. Умер в день 8 марта. С детства любил играть на аккордеоне. Поэтому пошел учиться в консерваторию. Учебу прервала война, пишут в интернете его биографы. Это не совсем так: серьезный биограф Марта Страуя пишет, что в 1940 году его призвали в латвийскую армию. Это подтверждает и портал gulags.lv в статье, «Atmiņā lakatiņš zilais…» .

 
Латышский солдатик перед войной.

Но летом того же 1940 года латвийская армия стала советской. Солдат переодели, и Эдуард Розенштраух стал советским солдатом, служа в Балтийском территориальном корпусе...  

  
Та же каска, только уже латышского советского солдата.

И вот тут с этим латышским советским солдатиком произошла удивительная история: в  1941 году он в Ниде встретил девушку Элвиру и влюбился в нее.

Это именно для нее он позже напишет музыку песенки, которая его навсегда прославит.

Слова той песни про светлые волосы девушки и голубой платочек принадлежали поэтессе Валде Мора. Валда, в свою очередь, сочинила их, якобы услыхав музыку некоего русского вальса, который наиграл на рояле ее знакомый пианист Виктор Самс. (Возможно, то была музыка, написанная композитором Ежи Петерсбурским в 1940 году в Минске. Позже, во время гастролей в Москве музыку услыхал и написал к ней слова русской песни про синий платочек поэт Яков Галицкий). 

 
Валда Мора.

Как и где Эдуард прочел стихи Валды Мора — про это мне, естественно, никто не смог рассказать — ни музейщики, ни библиотекари НЛБ, ни историки музыки из Музыкальной академики. Но так  или иначе, но слова латышской песни точно родились раньше, чем ее мелодия.

Однако солдату Эдуарду и девушке Элвире не суждено было быть вместе, их настигла война. Началась она, как известно, 22 июня 1941 года, и как раз в Ниде, мимо которой из Восточной Пруссии покатили колонны немецких войск.

Полк, в котором служил латышский советский солдатик Розенштраух, попал в окружение, солдатика взяли в плен.

И вот сидит он в лагере под Даугавпилсом, готовится ехать в Германию. И вдруг, как пишут биографы, в 1942 году кто-то, как-то и за что-то предлагает ему выбор: или он идет служить в немецкую армию, или в полицейский батальон. Эдуард из двух зол выбрал батальон, в который и был зачислен — переводчиком при штабе (хорошо знал немецкий).

И вот тут-то снова он пересекается с Элвирой! Это произошло в 1943 году, солнечным летним днем, там же в Ниде.

Вот как сам Розенштраух позде об этом вспоминал: «Все было так, как в стихотворении Валды Моры — лето, девушка и волосы. Словно солнечные лучи на закате... Там в школе, у органолы и родилась песня, которую я уже в Риге записал, перевязал голубой лентой и посвятил любимой...»

В том же 1943 году Эдуард женится на Эльвире. Женится вопреки войне и несогласию матери, которая невестку так никогда и не признала. Интересно, за что?

А в это время повсюду все молодые латышские парни призывного возраста уже вовсю распевали песню неизвестного автора про девушку с волосами цвета заката...  Пели эту «легионерскую» песню, отправляясь на фронт и по принуждению, и добровольно.

Легионеры.

А сам автор этой песни, находясь на службе в полиции, решает помочь неким латышским парням избежать призыва, выписав им липовые документы для пересечения границы. Немцы Эдуарда вычислили и отправили в тюрьму, а потом в Саласпилсский концлагерь.

Недолго он там пробыл, немцы же его оттуда и выгребли, бросив на усиление группировки в Курляндском котле. Откуда он умудрился удрать, сделав себе пропуск в Ригу. Где его и повязало советское НКВД, выписав проездные документы в Сибирь...

Из Сибири Розенштраух вернулся, не как все в середине 50-х, а уже в 1947 году, что стало, очевидно, первой каплей недоверия к нему у латышей, сделав его фигурой не столь героической, сколь трагической. Работы в Риге не было, семья бедствовала, Эдуард стал попивать...

Примечательно и то, что вернувшись из Сибири, он не пошел в милицию делать себе паспорт — испугался, что опять что-то вспомнят, «пришьют» и отправят назад. Так и перебивался без документов аж 20 лет! А когда стало совсем невмоготу, понурил голову и пошел таки в милицию, сдаваться.

Там паспорт выдали, но таки наказали: штрафом в 10 рублей...

 

*  *  *

А тут позвонила  Инга Васильева и дала телефон журналистки Лиги Блауа, которая не раз писала о Розенштраухе.

 
Инга Васильева.

Позвонил Лиге, пояснил, чего хочу.

 
Лига Блауа

Она подумала и сказала:

— Запишите номер телефона Скарлет...

Я записываю, а сам думаю: неужели в Риге есть женщина с именем героини «Унесенных ветром»...

— Лига, просите, а кто это — Скарлет?..

— Это дочь Розенштрауха.

— Настоящая?

— То есть? Как это?.. Конечно, настоящая.

И тут я почувствовал, что удача начала неспешно поворачиваться ко мне передом, к лесу задом!..

Долго собирался с духом, вспоминал нужные латышские слова, даже, признаюсь, репетировал варианты предстоящего разговора с настоящей дочерью самого Розенштрауха.

— Алло... Мои сердечные извинения... Я говорю со Скарлет?..

— Да, вы говорите со Скарлет! — голос был жизнерадостен и даже несколько игрив.

Я расслабился, представился и стал красиво пояснять цель звонка, а именно: мол, хочу выяснить некоторые неясные мне моменты из биографии великого латышского композитора, а так же узнать, не мог бы я хотя бы мельком взглянуть на фото его любимой жены Элвиры, сделанное перед войной...

— Я жду скорую. И больше не могу с вами говорить. — Голос Скарлет теперь был сух, тверд и не предполагал продолжения разговора.

— О, извините меня, ради бога! Я перезвоню позже...

— Нет. Я буду в больнице.

И трубка на той стороне упала. Или была брошена. Что, впрочем, одно и то же.

Пригорюнился я: у дочери Розенштрауха возникли причины не доверять мне, а потому не видать мне портрета девушки с волосами цвета заката и в синем платочке!..

И как только я пригорюнился, раздался телефонный звонок...