Настоящий кулак ни земли, ни хозяйства, ни труда не любит, этот любит только деньги… Всё у кулака держится не на хозяйстве, не на труде, а на капитале, на который он торгует, который раздаёт в долг под проценты. Его кумир деньги, о приумножении которых он только и думает. Капитал ему достался по наследству, добыт неизвестно какими, но какими-то нечистыми средствами
(Энгельгардт А.Н. Из деревни: 12 писем, 1872-1887. М., 1987. С. 355-356).

Несмотря на усиливающуюся агитацию антисоветского элемента, пытающегося вызвать недовольство населения проводимыми мероприятиями по отношению к кулачеству, основные массы крестьянства относятся сочувственно к ним, расценивая их как продолжение репрессий по антисоветскому элементу.

Те же прорабы перестройки сорок лет назад впрыснули в массовое сознание ещё один коварный миф о раскулаченных, как «невинных жертвах» и даже «классовом геноциде». То есть большевики их репрессировали, якобы, только за классовую принадлежность.

Если мы посмотрим постановление ЦК ВКП(б) «О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации», то там устанавливаются три категории раскулачиваемых. Первая категория — «контрреволюционный кулацкий актив», то есть организаторы террористических актов, контрреволюционных выступлений и повстанческих организаций, — этих даже при наличии самого горячего желания ну никак не назовешь «невинными», тут уголовное наказание за тяжкие антигосударственные преступления. За такое в любом государстве карают самыми тяжёлыми карами.

Но вот две другие категории — «остальные элементы кулацкого актива особенно из наиболее богатых кулаков и полу-помещиков» и «остальные кулаки». Первых из них ссылали в «отдалённые местности Союза ССР и в пределах данного края в отдаленные районы края», а последнюю категорию просто выдворяли за пределы колхоза и селили в том же районе.

Казалось бы, эти две категории действительно страдали только за «классовую принадлежность»: никаких преступлений они ещё не совершили, а их уже выселяют. Однако, является ли переселение само по себе наказанием? В особо ярко эмоциональной форме ответ на этот вопрос звучит, как: «ну вот, припёрлись ко мне какие-то сволочи и выгоняют меня из собственного дома».

Эмоции в таких делах разжигаются неспроста — они отключают способность воспринимать ситуацию рационально. А если всё-таки без нагнетания?

Возьмём аналогичные случаи. Перед Олимпиадой 1980 года из Москвы «за 101-й километр» выселили всех бомжей, проституток и «криминальный элемент». Ну, наверно не всех, а тех, кого поймали. Тут бы радетелям юридической чистоты заломить руки и возопить «за что?!» — ведь никаких преступлений данные категории граждан не совершили. Их выселили из белокаменной «превентивно» — чтоб они не совершили преступлений в будущем, не нанесли нравственных и других травм иностранным гостям Олимпиады. Однако радетели чистоты юридических принципов здесь почему-то молчат и не кричат о «классовом геноциде», хотя все эти бомжи и проститутки пострадали тогда именно за свою принадлежность к определённой социальной категории — и больше ни за что.

Или возьмём те же «лихие 90-е», которые кому-то сегодня кажутся «святыми 90-ми». Когда криминогенная обстановка в «бандитском Петербурге» становилась уж совсем невыносимой, милиция, нередко, начинали прессовать всех «братков» подряд. По всем «точкам» сбора криминалитета — барам, ресторанам, баням, казино — устраивались «маски-шоу»: «братву» укладывали мордой в пол, частенько находили у них «на кармане» и стволы, и наркоту. После этого их везли в ИВС и уж там метелили от души, «чисто для профилактики». Это же тоже наказание «за классовую принадлежность».

Ведь сама по себе принадлежность к социальной категории «бандит» не является уголовно-наказуемой. В УК есть только «совершение преступления в составе организованного преступного сообщества — банды». Однако и тогда ревнители юридической чистоты почему-то не жужжали о «классовом геноциде»: как можно-с, это же вам не «кровавый сталинизм», а ельцинская демократия!

В советских газетах была такая рубрика: «Если бы я был директором». Так вот поставим себя на место сталинской команды и подумаем, как можно и нужно было действовать в той ситуации.

Вот взялись мы за крайне важную реформу, от поведения которой зависит ни много, ни мало, а выживание целой страны. Именно за ту самую коллективизацию сельского хозяйства мы взялись. А с мест к нам поступают донесения чекистов, что против коллективизации поднимаются нехорошие настроения. И настроения эти распространены в узкой социальной группе — 3-4% сельского населения — среди тех самых «кулаков». И настроения эти не просто глухое ворчание, а душевные разговоры под самогоночку о том, как они будут резать коммунистов, как будут бросать гранаты в окошко председателю колхоза, как будут травить колхозные посевы и жечь колхозные хлева и амбары. Это пока ещё только разговоры, никаких преступлений ещё не совершено. Но гроза-то уже собирается!

Ведь стоит только кулакам привести эти угрозы в исполнение, и возможен социальный взрыв такой силы, что последствия его будут непредсказуемы. Если кулаки исполнят свои обещания и начнут террор против колхозных активистов и коммунистов, то крестьяне это терпеть не будут. Неизбежен массовый крестьянский самосуд над кулаками. А это уже пахнет новым раундом гражданской войны. Ну а там и иностранные интервенты подключатся — ведь не прошло и двадцати лет, как Россия побывала под их пятой.

Ну, и как должен в этой ситуации вести себя государственный муж, ответственный за страну? Ждать, пока рванёт? Надеяться на «авось пронесёт»? Или пускай всё летит к чертям — только бы чистоту юридических принципов соблюсти?

Разные, конечно, в истории бывали «государственные мужи». Германскому кайзеру Максимилиану приписывается фраза: «fiat lex et pereat mundus», то есть «да восторжествует закон, хотя бы ради этого погиб весь мир».

На этом наша рубрика «если бы я был директором» закрывается. В конечном счёте, выбор менеджерских бизнес-стратегий сводится к тому, что это «дело вкуса».

Большевики чистоте юридических принципов предпочли спасение страны. В том числе и личное спасение самих кулаков: от крестьянского самосуда они пострадали бы гораздо больше, чем от государственно-упорядоченного «раскулачивания». Думаю, что и сами кулаки это, в конце концов, поняли и зла на советскую власть в массе своей не держали.

Тем более, что и поражение кулаков в гражданских правах длилось недолго, вскоре их уравняли в правах со всеми гражданами, и никаких последствий их кулацкое прошлое для их дальнейшей судьбы не имело. Советские социальные лифты работали для них так же исправно, как и для рабочих, и крестьян. А многие из детей кулаков делали при СССР головокружительную карьеру, в том числе и партийную, как тот же Ельцин.

В перестройку давно забытые старые обиды были вытащены из пыльных чуланов коллективной памяти и страсти вокруг них были снова разожжены инструментами политтехнологического воздействия. Но это уже другая история.