Юрмала меняется у нас на глазах. Даже прошлым летом она была другой, что же говорить о столетней давности? А знать, какой она была тогда — стоит. Жизнь и все, что нас окружает, как вино, — чем больше выдержка, тем выше ценится.


«Не могу поверить, что все это правда!»

В Юрмале, на станции Меллужи, у самого моря приютилась в дюнах небольшая улочка Екаба. Сегодня это глухое, пустынное место, а еще в конце 80-ых жизнь била здесь ключом. Со стороны пляжа стояли государственные дачи. Шумные и густо заселенные. На противоположной стороне действовал большой пионерский лагерь.

Новые власти его закрыли, а дачи и вовсе смело временем, как помелом. Стройным соснам, пьянящему воздуху и шуму моря давно уже здесь некого радовать. А ведь люди жили тут поколениями — большими семьями и поодиночке. Одним из них был очень известный в прошлом веке писатель Леонид Андреев. Он приехал на Рижское взморье отдохнуть и поправить здоровье в июле 1901 года.

В то время местность от Меллужи до Пумпури называлась Карлсбад и станция была только одна — хорошо знакомая многим из тех, кто искал на рижском побережье не развлечений, а тишины и покоя.

«Дачи в Карлсбаде дешевы, но местность сыровата,- читаем мы в одном из старых путеводителей по Рижскому взморью. — Имеется кургауз, парк, аптека, рынок и несколько пансионатов».

После шумной Москвы не оправившемуся от недавней болезни Леониду Андрееву нужен был покой.

В мае 1901 года он писал Виктору Миролюбову, редактору «Журнала для всех»: «Дело в том, что на лето мне предписан безусловный отдых, да и без предписания докторов я чувствую в нем крайнюю необходимость; последнее время работал для «Курьера» из последних сил и опять начинаю страдать бессонницей и прочим, от чего на время избавился. План у меня такой — недельки на две в Нижний к Горькому, а потом на Рижское побережье».

Рижское взморье Андрееву посоветовали врачи и не ошиблись. За месяц ему здесь удалось не только поправить здоровье, но и вернуться к творчеству. Здесь он работает над корректурой «Кусаки», пишет рассказ «Случай» и фельетоны (так тогда назывались очерки) в «Журнал для всех» и «Курьер».

Впервые приехавшего сюда писателя Рижское взморье поразило. В одном из писем Андреева из Карлсбада он говорит: «Я долго глядел на сверкающую пену прибоя, на нежные и чистые краски воды, неба и зеленого берега — и никак не мог поверить, что все это правда!».

Во многом необычным показался ему с первого взгляда и дачный быт взморских поселков. Эти первые впечатления мы находим в литературном наследии Андреева тех лет. Прежде всего, в трех больших очерках, опубликованных в «Курьере». Позднее они под общим названием «Путевые впечатления. — Рига. — Балтийское море» вошли в марксовское издание его полного собрания сочинений.

И еще были письма к невесте, к Александре Велигорской, будущей жене писателя, впервые опубликованные много позже, в первом номере советского журнала «Звезда» за 1968 год.

Читая их, мы окунаемся в богатый душевный мир влюбленного писателя и знакомимся с овеянным романтикой старины образом Рижского взморья начала прошлого века.


Какой же увидел нашу Юрмалу Леонид Андреев?

В путевых очерках есть такие строчки: «Окруженная лесом небольшая станция, возле которой поезд стоит не более двух минут; довольно пестрая толпа устремляется к единственному выходу с перрона, окруженному сплошным барьером. Тут стоит сторож, проверяющий билеты. Обычай строг, сторож еще строже, и администрация дороги, по-видимому, совершенно уверена, что безбилетному пассажиру при этих условиях капут».

Наняв фурмана, т.е. извозчика, и погрузив в коляску чемоданы, сам Андреев пешком зашагал по песчаной улице. И вот, наконец, в проулке перед ним распахнулось море, от гула волн и ветра «трепетал весь воздух между дачами и соснами». С этой минуты оно надолго овладело душой писателя. Нет ни одного письма Велигорской, где бы Андреев не упоминал о море.

Одно из первых писем помечено: «Риго-Тукумская ж.д., Карлсбад, Яковлевская ул., 9». Яковлевская — русифицированное название улицы Екаба в те годы. Век спустя, когда здесь по нечетной стороне еще стояли дачные постройки, можно было определить, что Андреев останавливался в одной из двух последних, у самого леса, объединенных под литерой 5.

У себя дома в первые дни Андреева было не застать. Он много гулял, купался, ездил на велосипеде по штранду (пляжу) в Майоренгоф или вместе с кем-нибудь из соседей к реке Аа — так тогда еще называлась Лиелупе.

В письмах — сплошной восторг. «Катались вчера вечером по реке Аа. Замечательно широкая и красивая река, полная пароходов, парусных лодок и громадных барок. Местами при заходе солнца она представляет картину прямо-таки идиллическую».


Путевые заметки

Постепенно у Андреева складывается замысел написать путевые заметки. Три фельетона один за другим отсылаются в «Курьер» и печатаются почему-то под псевдонимом Джемс Линч. Сам он этим опусом потом останется недоволен. Невесте: «Если ты читала его, то не подивилась ли ты моей способности написать 500 строк и не сказать в них ровно ничего».

И действительно, путевые фельетоны сегодня интересны только с репортерской точки зрения — своим описанием нравов Рижского взморья той поры. С иронией, резко отрицательно Андреев отзывается о буржуазном стиле жизни, царящим в дачных поселках, смеется над «сытыми, проживающими на дачах» бездельниками.

«Каждое местечко обладает своим, довольно резко определенным характером . Би- льдерлинсгоф /Булдури/ — это просто предисловие ко всему остальному. Эдинбург /Дзинтари/ — аристократический уголок, спокойный, чопорный; немного скучный и сонный; дачи все собственные, женщины все породистые и красивые, и мужчины все вежливые. Ездят в первом классе и притом обязательно в отделении «Для некурящих»

Потом он той же Велигорской пожалуется: «Сегодня мне скучно. Мне надоели эти красивые лица. Чем ближе к Майоренгофу и Эдинбургу, тем аристократичнее и расфуфыреннее публика». (Сказывается его приверженность в эти годы горьковскому направле-нию в литературе).

Майоренгоф /Майори/ — «самый популярный, самый шумный и пестрый городок. Тут и крупная разноплеменная буржуазия, и разночинец, поставивший ребром последнюю сбереженную копейку, и так неведомо кто — просто люди, которые хотят и здоровья, и по- веселиться, людей посмотреть и себя показать».

Население дачных поселков достигало тогда в летние месяцы 40-50 тысяч. Андреев пишет, что в погожий день «весь берег и вся прибрежная полоса моря усеяна голыми телами купающихся. До 10 час. утра мужчины могут купаться с берега без костюмов, а с 10 час. до часу наступает царство женщин и детей. И хотя большинство женщин купается в костюмах, доступ мужчинам на берег строжайше воспрещен. За выполнением этого правила неуклонно следят городовые; в своих белых кителях они прогуливаются по штранду, и — такова сила долга и преимущество служебного положения — ни женщины их не стесняются, ни они не смущаются. В час дня на купальных мостках взвивается белый флаг, и с этой минуты купание разрешено только в костюмах. Появляются первые, наиболее нетерпеливые велосипедисты. Но под влиянием жары скоро исчезают и они, и до самого вечера штранд пустеет…»

Спокоен, добродушен тон Андреева, пока он пишет о своеобразии незнакомого ему края. Но стоит заговорить о толпе дачников, каждый вечер прогуливающихся по пляжу, стоит коснуться больной тогда темы «засилия на рижском побережье немецких бюргеров», как меняется настроение автора заметок. Приехавшая сюда публика в поисках развлечений, сорящая деньгами и пресыщенная бездельной жизнью вызывает у него раздражение.

«Обеспеченность и довольство, — пишет Андреев, — нивелирует людей больше, чем нищета и горе. Нет двух несчастных лиц, похожих одно на другое. А здесь все похожи. Одинаковая для всего сытого мира мода и выстригла их, и причесала, и одела по одному образцу, и нужны большие усилия, чтобы в этой массе однородных взглядов, улыбок и лиц подметить бездонную пропасть индивидуальности».

Со временем Мариенгоф и Эдинбург становятся неинтересны Андрееву. «Вон из этой толпы!» — восклицает он.

Восторженность первых дней уступает место интересу к будничной жизни коренного населения. «Латыш скромен и молчалив. Молча развозит он молоко; молча, с трубочкой в зубах, выдвигает он в море лодку и отправляется на свой опасный промысел».

Андреев даже подумывает напроситься с рыбаками в море — это и любопытство дачника, и профессиональный писательский интерес к той жизни населения Рижского взморья, которая скрыта от дачников фейерверком курортных развлечений.

Уезжал Андреев окрепший и отдохнувший. Сам Карлсбад ему очень понравился. Невесте он написал: «На будущий год обязательно приедем сюда».

Но приехать больше не пришлось. С женой он ездил на Балтику еще не раз, но уже в курортные места под Питером и в Финляндию.