Окончание. Начало — здесь
 
 
IV. Анализ проекта преамбулы КЛР
 
17. Анализ подготовленного Э.Левитсом проекта преамбулы КЛР (в дальнейшем — просто преамбула) можно начать с выявления ее адресата. Левитс заявляет не «народ Латвии», а «граждан и жителей страны», что, разумеется, эвфемизм, и под слоем «граждан и иностранцев (оккупантов, колонистов, мигрантов и пр. нисходящие этнонимы) очень скоро обнаружатся «латыши и нелатыши», а потом — «латыши, латгалы и русские». Демография Латвии, по утверждению социолога Андрея Салопенко, позволяет такое обобщение. При этом латыши предстают в формате все той же Веймарской конституции — «народом, единым в своих племенах», без разделения на латышей-балтиешей, куршей и пр. Так кому же адресована преамбула?
 
Проведу параллель. Последняя по времени поправка в эстонскую конституцию касалась как раз преамбулы: в 2007 году Рийгикогу по упрощенной процедуре добавил в конституционный перечень составляющих «эстонства» еще и «эстонский язык». В пояснительной записке к законопроекту обосновывалось это так: «Наша забота о нашем красивом языке нуждается в еще более символическом и правовом обеспечении. Придание эстонскому языку конституционного достоинства должно существенно поднять престиж обучения государственному языку и его повседневного использования среди жителей Эстонии, для которых родным языком является какой-то другой язык».
 
На первый взгляд, поразительно — преамбула конституции национального государства (в прибалтийском понимании) адресована… инородцам. Тем же «жителям», только не Латвии, а Эстонии.
 
Анализ преамбулы Э.Левитса подводит к выводу, что та тоже адресована прежде всего инородцам.

Во время обсуждения преамбулы часто звучала мысль о том, что преамбулой «ничего нового не привносится» (Юрий Соколовский, Янис Плепс). Для латышей, скорее всего, так и есть, поэтому преамбула адресована явно не им. Для русских же («русские» берутся по принадлежности к русской цивилизации и языку) меняется многое.
 
Во-первых, указываемый в куцой имеющейся преамбуле КЛР «латвийский народ» распадается на «латышскую нацию» и остальных «жителей», вообще не имеющих названия. (Кстати, в преамбуле Левитса ничего не говорится о том, что будет с имеющейся исторической преамбулой — судя по всему, ее ждет отмена). При этом латышская нация объявляется «государственной». Налицо регресс — дезинтеграция имеющегося на конституционном уровне хотя бы формального единства народа.
 
В противовес этому подходу есть смысл сослаться на ст. 4 Конституции Азербайджанской Республики — «Единство народа», и особенно на положение ст. 5 — «Ни одна народность Азербайджана, ни одно лицо, социальная группа или организация не может присвоить полномочие по присвоению власти. Присвоение власти является тягчайшим преступлением, направленным против народа».
 
Во-вторых, на конституционном уровне фиксируются концепты «оккупации» и «непрерывности» (континуитета, «правовой преемственности» — эстонская версия), легшие в основу самого значимого внутриполитического решения современной Латвии — кражи у русских гражданства Латвийской Республики. Перевод данных концептов на конституционный уровень означает перевод их с территории свободы убеждений (правовых верований) на территорию правового императива, что порождает латвийское гражданское правосознание четвертого типа (первое — правосознание «правопреемного» латыша, второе — «правопреемного» русского и латгала, третье — «натурализованного» русского) — соглашательское. Поскольку грядущие соискатели латвийского гражданства уже вынуждены будут присягать на верность конституции, которая содержит те правовые верования, которые они не разделяют. А те неграждане Латвии, которые предпочтут для себя сохранить этот статус, а также граждане России, будут вынуждены этому императиву подчиняться. Понятно, что в данном случае речь идет о вынужденном согласии, уступке силе государственного принуждения, а отнюдь не упоминавшемся выше «энергичном отстаивании того, что признано». Что автоматически переводит данные пассажи преамбулы в разряд неправовых, произвольных.
 
Тот факт, что до сегодняшнего дня данные правовые верования были на территории свободы убеждений, хорошо проиллюстрирован в тематической телепередаче «Вопрос с пристрастием» с участием Я.Плепса. Телеведущая говорит о «второй республике», Я.Плепс — о том, что это «то же самое государство, что и до оккупации», при этом оба вежливо то ли слышат, то ли не слышат друг друга. Важно то, что ни один из участников диалога не объявляет другого преступником. Первой подобные верования в разряд императива перевела в 2010 году Литва, криминализовав «отрицание оккупации» в ст. 170-2 УК «Публичное одобрение международных преступлений, преступлений СССР или нацистской Германии перед Литовской Республикой или ее жителями, их отрицание или грубое умаление».
 
В-третьих, вызвавшие интеллигентские споры даже среди латышской элиты упоминания о «христианских ценностях» (вкупе с гимном «Боже, благослови Латвию!»), нейтральные на первый взгляд, адресованы именно «жителям», а не «гражданам». Поскольку всякое приближение религии к государству имеет политические последствия, т.к. радикально меняется общественное представление о формальном равенстве. Вместо формата равенства, зафиксированного в ст. 1 Всеобщей Декларации прав человека — «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах» (горизонтальное равенство) вводится формат вертикального равенства, зафиксированного, например, в ст. 6 конституции Исламской Республики Иран, согласно которой равенство обеспечивается равной… ответственностью людей перед Богом. Очевидно попирающее принцип формального равенства возвышение «латышской нации» до статуса «государственной» нуждалось хоть в каком-то компенсаторе, и он был найден — «христианские ценности».
 
Вычисленный подобным образом адресат преамбулы обнажает ее политическую сущность: преамбула — ответ «государственной нации» референдуму по русскому языку и Парламенту непредставленных.
 
18. Преамбула, возвышая латышскую нацию до статуса государственной, полностью разрушает установленную ст. 2 КЛР суверенную власть народа Латвии и устанавливает диковинное двоевластие латышской нации и народа Латвии, в связи с чем уже нельзя утверждать суверенитет, как высшую власть, ни того, ни другого.
 
Аналогичным (и драматическим) образом отрегулирована власть в Республике Татарстан, где субъектом народного суверенитета выведены «татарский народ» и «многонациональный народ Республики Татарстан». Похожим путем пошла и, например,  Словения, заявившая в преамбуле своей конституции о воле «словенского народа и населения Республики Словении».
 
В поисках правового основания для возвышения латышской нации до статуса государственной преамбула идет на прямой подлог международного права, утверждая, что Латвийская Республика есть результат осуществления латышской нацией своего «неотъемлемого права на самоопределение». Нигде в международном праве право на самоопределение не утверждается за национальностями. Так, например, ч. 2 ст. 1 Устава ООН четко разделяет народы и нации в формулировке «Развивать дружественные отношения между нациями на основе уважения принципа равноправия и самоопределения народов, а также принимать другие соответствующие меры для укрепления всеобщего мира». У наций в понимании «латышская нация» нет права на государственное самоопределение.
 
Т.к. латышское понимание «нации» фактически равно «национальности» (эстонская конституция оперирует как раз «эстонской национальностью»), то следует выделить одно из современных определений национальности, разделявшееся, в частности, Галиной Старовойтовой. Согласно данному определению, «национальность — это максимально возможная группа людей, верящих в то, что они связаны кровным родством». Данное определение приведено тут затем, чтобы подчеркнуть метафизический аспект веры, имманентно присущий «национальному государству» в прибалтийском понимании, как государству одной «государственной национальности» именно по признаку веры в кровное родство. Нет, видимо, особой нужды раскрывать всю архаичность подобных воззрений.
 
19. «Добивает» государственный суверенитет народа Латвии пассаж о «ядре конституции», который сформулирован в преамбуле так: «признавая, что независимость Латвийского государства, его территория, единство, суверенность народа, латышский язык в качестве единственного государственного языка, а также демократический государственный строй неприкосновенны». Как народ может «неприкосновенно» сохранить свою верховную власть, если он не вправе распорядиться своей независимостью? Тем более, если он уже сделал это в ст. 68 КЛР? Народ также ограничил себя, как законодателя, тем, что отказался в пользу Сейма от решения вопросов, указанных в ст. 73 КЛР. О какой «неизменности» тут может идти речь?
 
Политические реалии Латвии подсказывают, что «доктрина о ядре» есть прежде всего попытка закрепить латышский язык в качестве именно единственного государственного языка с тем, чтобы навсегда лишить его конкурентов.

Однако такими мерами добиться этой цели нельзя, о чем говорит, например, опыт Белоруссии, в которой белорусский язык был единственным государственным, а русский — «всего лишь» официальным, но существенно вытеснил белорусский из оборота.
 
Помимо этого фантазии о «ядре конституции» не соответствуют логике КЛР: фантазии эти предполагают сверхжесткий порядок изменения конституции, вплоть до, как видим, «неприкосновенного», однако порядок изменения КЛР более чем простой.
 
Если поискать аналоги «неприкосновенности», то найти их сложно, но можно. Два примера есть в старой конституции Исландии: ст. 69 устанавливает, что «Закон, устанавливающий смертную казнь, никогда не должен быть принят», а ст. 73 — «Цензура и тому подобные ограничения свободы выражения мнений никогда не могут быть установлены» (аналогичная норма — в ст. 24 конституции Великого герцогства Люксембург 1868 года). При всей спорности подобного подхода отметим, что исландские идеи о неприкосновенности были выдвинуты с целью укрепления гарантий соблюдения прав человека, а латышские — с целью возвеличивания собственной нации, что точно означает регресс гуманизма.
 
Еще более высокий формальный пример — ст. 9 конституции Японии «Отказ от войны». Однако притом что, согласно данной статье, «никогда впредь не будут создаваться сухопутные, морские и военно-воздушные силы, равно как и другие средства войны», Япония к сегодняшнему дню в нарушение конституции имеет мощные Силы обороны. Что лишь подтверждает старую формулу — «никогда не говори никогда».
 
Еще один пример — ст. 139 конституции Итальянской Республики: «Республиканская форма правления не может быть предметом конституционного пересмотра».
 
С тем чтобы показать всю несостоятельность доктрины «ядра конституции» в виде ее неизменяемых, «вечных» положений, обратимся к принципам гражданского права, точнее, такой его отрасли, как обязательственное право. Ибо приведенные примеры — суть именно обязательства чего-то не делать никогда, или, наоборот (что в принципе одно и то же), сохранять какие-то положения навсегда.
 
Обязательства эти дает народ. Вопрос — кому он их дает? Самому себе? Но сделки, заключенные с самим собой, признаются, согласно принципам обязательственного права, ничтожными. Также обязательство прекращается, если должник и кредитор совпадают в одном лице — например, человек выкупил свои долговые расписки.
 
Однако Латвия — случай особенный: в Латвии есть «народ», и есть «пришельцы», есть латыши и нелатыши.

С учетом уже исследованного адресата преамбулы можно предполагать, что эта «сделка» могла бы считаться действительной, если бы нелатыши согласились бы не только признать латышей «государствообразующей нацией», но и энергично следить за тем, чтобы латыши не оставляли своих государствообразующих позиций. Ведь можно же умолить богов никогда не покидать нас, ничтожных, и говорить с нами только на божественном языке. И высечь эти обязательства богов в камне…
 
20. Разобравшись с адресатом преамбулы, попробуем коротко определить идею предлагаемых дополнений к КЛР. На мой взгляд, смысл преамбулы — конституционное закрепление распределения рисков в латвийском обществе. Согласно обнаруженному Михаилом Делягиным эмпирическому закону сохранения рисков, количество рисков в замкнутой системе неизменно. Если степень рисков снижается для всех элементов системы, то риски переносятся на саму систему, и она рушится. В качестве примера М.Делягин приводит рухнувший рынок деривативов.
 
Отчего вопрос неравного распределения рисков между «гражданами» и «жителями» актуален для Латвии? Отчего в отношении латышей устанавливается, по сути, режим государственного протекционизма? Отчего КЛР (не говоря уже об обычном законодательстве Латвии) постоянно дрейфует в сторону Красной Книги латышства? Ответы на эти вопросы можно найти в самой преамбуле, согласно которой она устанавливается с целью «обеспечить существование латышской нации на века, сохранение и развитие латышского языка».

Такая цель может возникнуть только в том случае, если перед «нацией» стоит реальная перспектива вымирания. Если в свободной конкуренции языков латышский язык неконкурентоспособен, а латышская нация — нежизнеспособна в конкуренции с «жителями».
 
Идея «сохранения» еще более типична для эстонской национальности; в частности, преамбула эстонской конституции говорит исключительно о «сохранении эстонской национальности, языка и культуры на века», и проект Э.Левитса несет на себе четкий отпечаток эстонского опыта. Опыта, являющегося предметом моей многолетней критики, т.к. «сохранение» без развития (такая задача не ставится в Эстонии вообще!) суть мумификация. Причем это не проблема последних десятилетий — ст. 24 Конституции Эстонской Республики 1938 года, например, определяла, что «Организация хозяйственной жизни должна происходить на основании принципа справедливости, целью которого является оживление творческих сил, развитие всеобщего благосостояния и обеспечение посредством этого содержания, соответствующего человеческому достоинству». Как видно, тема «оживления» отмерших творческих сил, как и тема «содержания», поднималась в Эстонии еще в 1938 году и была выведена на конституционный уровень.
 
Один из основателей исторической школы права, Ф.К.Савиньи, опережая работы Льва Гумилева по этногенезу, определял возраст «народного духа» по состоянию права в обществе. «Старость» описывалась им так: творческие порывы народа угасают, в праве господствует закон, не создается уже ничего нового. Право живет за счет старых норм, народный дух умирает, и на его месте возникает новый народ и новая правовая система. Преемственности между разными народами быть не может.
 
Из чего можно сделать однозначный вывод о том, что «латышская нация» находится в предсмертном состоянии и отчаянно цепляется за жизнь. Задачу своего «содержания» она пытается переложить на «жителей». Вопрос в том, согласны ли с этим «жители».
 
Вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд.
 
Прежде всего обращает на себя внимание тот факт, что и в Латвии, и в Эстонии всячески маскируется тот факт, что «жители» в подавляющем большинстве своем — русские. Не азербайджанцы и не марокканцы. А русские обладают совершенно специфическим правосознанием, в основе которого то, что проблему собственной «старости» русские решили отказом от национальности в пользу цивилизации. Латыши и эстонцы постоянно ошибаются, выискивая в поведении русских признаки именно национализма, русских аналогов «латышства» и «эстонства». Как фундамент русской цивилизации, русские обладают совершенно специфической формой ответственности, которую можно определить как ответственность «старшего брата» за «младшего», причем исторический возраст «младшего» этноса никакого отношения к этой ответственности не имеет. И наоборот, чувство ответственности за свое государство никак не свойственно ни эстонцам, ни латышам.

Два года назад в предновогодней речи президент Эстонии Тоомас Хендрик Ильвес заявил: «Мы не виноваты в том, что свободны!». Как видно, осознание того, что реализация свободы просто невозможна без ответственности за результаты ее осуществления, эстонцам не свойственна. Более того, у эстонцев в ходу выражение «мы наслаждаемся нашей свободой», что сигнализирует уже о том, что степень безответственности перешла в состояние нарциссизма, и именно этот факт может положить конец терпению и заботе «старшего брата» о «младшем». Тут я должен извиниться за то, что переношу эстонский опыт на ситуацию в Латвии, но уверен, что читатели в состоянии подобрать аналогичные высказывания латышских идеологов.
 
Генеральный вывод, который следует сделать из прочитанного, состоит в том, что латвийская (и эстонская) независимость покоится не на латышских, а именно на русских плечах.

Подобный проект независимости эстонский публицист Михаил Петров уже много лет назад назвал, прибегнув к уголовному жаргону, «побег с коровой».
 
С учетом особенностей именно русского правосознания, которые тут просто нет места приводить, в Латвии (и Эстонии) могла сложиться своя, совершенно специфическая модель гражданского согласия и сбалансированности интересов, когда русское меньшинство реально и осознанно содержит латышское большинство, повинуясь внутренней патронажной потребности и имманентному чувству ответственности — исследователи всего мира прежде всего отличают русских, как «государственников». Когда русское меньшинство героически (для русских идея спасения, неразрывно связанная с понятием «героя», несравненно важнее идеи развития) принимает на себя основные совместные риски Латвийского государства — безработицу, преступность, наркоманию, последствия мирового кризиса и пр.
 
Увы, в Латвии подобный вариант модели общественного согласия даже не рассматривался, как не рассматривались и конкретные модели его осуществления. В качестве примера такой модели можно привести ту заботу современных американцев о коренных американцах, которая осуществляется путем создания резерваций и передачи индейцам сверхдоходов от казино.

Латыши вместо изучения особенностей правосознания русских занялись обеспечением для себя гарантированного политического большинства посредством кражи у русских гражданства Латвийской Республики, а далее занялись реализацией планов, которые можно определить исключительно как самоубийственные для латвийской государственности.

Следует согласиться с точным замечанием Юргиса Лиепниекса: «Латышский национализм как разновидность русофобии, неразрывно соединил себя с комфортом русских. Он как бы предполагает, что латыш может чувствовать себя хорошо, только если русский чувствует себя плохо — и никак иначе».
 
На конференции, проведенной Парламентом непредставленных по проекту преамбулы, я задал собравшимся вопрос о том, в каком году была принята Государственная программа сохранения латышской нации. Данный провокационный вопрос, как и ожидалось, вызвал в зале недоумение — такой программы просто нет и никогда не было. И, наоборот, есть программа государственного издевательства над русскими, называемого «интеграцией». «Раб не хочет свободы, раб хочет мести».
 
Впрочем, кое-какие изменения не в лучшую, но в правильную сторону все-таки происходят. После недавних муниципальных выборов в Эстонии ультраправые эстонские партии впервые публично задались вопросом о том, почему русские за них не голосуют? Именно «русские», а не «жители» (оккупанты, колонисты, мигранты и пр.). Это — явно первый шаг как к «проявлению» русских на месте безликих «жителей», так и к изучению русского правосознания. Вопрос, способны ли латыши и эстонцы двинуться в этом направлении дальше?
 
 
Выводы:
 
— латвийская конституция ремонту не подлежит, нужна новая конституция;
 
— «приколачивание» к конституции 1922 года преамбулы 2013 года — нонсенс;
 
— проект преамбулы адресован не народу Латвии, а латвийским негражданам и нелатышам;
 
— проект преамбулы является политическим ответом на референдум по русскому языку и появление Парламента непредставленных и не имеет никакого отношения к развитию латвийского конституционализма;
 
— доктрина «ядра конституции» не имеет права на жизнь;
 
— достижение гражданского мира в Латвии должно начаться с изучения правосознания основных национальных групп.
 
 
 
Сергей Середенко,
русский омбудсмен (Эстония), 
член Русского Академического общества (Эстония)