Есть настолько сосредоточенные на своей работе люди, которые никогда и ничего не делают для себя.

Время у этих «моторов» спрессовано настолько плотно, что на бытовую рутину не остаётся времени.

Ближние, особенно жёны, частенько пилят этих «чистоплюев», портят им нервы и здоровье. Но их — не поменять. Они в своё гнездо тащат только зарплату.

А вот попасть в подчинение таких руководителей — большая удача. Ведь они никогда не перекладывают груз ответственности на подчинённых, а впрягаются вместе с ними, вникают во всё и стремятся передать свой опыт, знания и умения.

Таким был мой прежний начальник — Президент АН БССР академик Н.А.Борисевич, который мог позвонить домой поздно вечером и спросить:

— Где это ты так поздно шляешься и не докладываешь об исполнении того-то и того-то?

— Да всё сделано, Николай Александрович, зачем вам забивать голову хозяйственными вопросами? — отвечал я.

— Ты учил в институте, что такое «обратная связь»? Изволь информировать, — бурчал Борисевич, а потом, сменив гнев на милость, просил подвезти ему что-то из лекарств, усаживал на диван и рассказывал о том, что творится в научном мире, как себя нужно вести и о чём не распространяться вообще.

Похожим оказался и герой этого повествования — заслуженный строитель БССР Александр Трофимович Кичкайло.


Познакомились мы случайно, когда он уже находился в отставке и, чтобы не сидеть дома, консультировал руководство некогда известной фирме «Яровит», где бухгалтерию возглавляла моя бывшая сотрудница по Академии наук Лариса Добриневская.

Как-то она попросила меня приехать на разговор с её начальством, и в конце мы зашли в небольшой кабинет Александра Трофимовича на чаёк.

В кресле напротив сидел коренастый, круглолицый, с бритой как у сталинских маршалов головой мужчина, который явно симпатизировал Ларисе и изучающе посматривал на меня, перебирая какие-то бумаги.

Мы какое-то время беседовали по вопросам чернобыльской тематики, а в конце разговора Кичкайло вдруг сказал:

— Я вижу, ты нормальный парень, Валентин, потому даю совет: никогда не иди с должности министерского начальника на работу в коммерческие структуры. Никогда.

— Я просто ненавижу себя, когда меня просят принести из Совмина нужную резолюцию, — продолжал он.

— Почему себя? — смутившись, спросил я.

— А кого ж ещё? — ответил Кичкайло.

И тут я еле не рассмеялся, вспомнив, что у сельстроевцев была привычка посылать самого себя на три буквы, чтоб не было к чему придраться тому, кого это касалось.

Кичкайло, видимо, тоже догнал ход моих мыслей, улыбнулся и участливо покивал головой:

— Ты только Ларису не вздумай от нас забрать. Она у нас — незаменимая.

Сказал — и как в воду глядел.

Вскоре у «Яровита» появились проблемы, и Лариса с моей подачи действительно стала работать у нас на должности начальника контрольно-ревизионной службы.




Лариса Добриневская с моими друзьями


Теперь уже наше руководство запрыгало около яркой брюнетки, умеющей грамотно разруливать деликатные вопросы.

А их хватало, так как во второй половине 90-х нашему министерству один за другим стали передавать доведенные до ручки ведомственные санатории и опустевшие военные городки под организацию чернобыльской оздоровительной базы.

Как и следовало ожидать, бухгалтерский учёт у многих, прямо скажем, был в завале.

Лариса въедливо вникала во всё новое. Она постоянно посещала столичные семинары и знала практически все нововведения.

Раз в квартал она собирала бухгалтеров и экономистов и проводила нормативный ликбез. В командировки она выезжала не столько проверять, сколько помочь поставить бухгалтерский учёт на должный уровень.

И мне, вроде бы не имеющему к этим вопросам служебного отношения, было весьма приятно, когда директора приходили поблагодарить меня, зная, что Лариса — моя протеже.


Прошло несколько месяцев.

Министр по чрезвычайным ситуациям, а потом Председатель Комчернобыля И.А.Кеник, пригласил на должность начальника планово-экономического управления Владимира Николаевича Соболя — моего земляка.

Не успел тот проработать и года, как грянула реорганизация, и его назначили заместителем председателя Комчернобыля, а меня — начальником Государственной инспекции.

Кабинеты наши были рядом, через приёмную, поэтому все серьёзные вопросы мы решали сообща.




Аппарат Госкомчернобыля при И.А.Кенике




В рабочем кабинете


И.А.Кеник внезапно заболел. В Германии ему сделали операцию на сердце. Он долго отсутствовал, а потом и вовсе ушёл в отставку.

В разные рабочие моменты Соболь частенько ссылался на опыт его работы с Кичкайло, так как в 80-х был его заместителем по экономике в Белсельстрое.

Несмотря на большую разницу в возрасте, они поддерживали приятельские отношения, и для меня это было не удивительно — Владимир Соболь был такой же обстоятельный и толковый.

В канун 70-летия своего бывшего шефа Володя каким-то образом раздобыл его личное дело и попросил к вечеру написать поздравительный адрес.

Текст я написал, заглянув только в кадровый листок, и Соболь пошёл на банкет вручать адресную папку юбиляру. Документы же так и остались лежать в моём сейфе.






Дома для чернобыльцев


Прошло много лет. Роясь недавно в своём чернобыльском архиве, я наткнулся на упомянутую папку, просмотрел содержимое и открыл для себя Кичкайло вновь.

Оказалось, что практически нет сфер деятельности, где бы не верховодил этот неспокойный человек.

Он строил огромные заводы не только в республике, но и за ее пределами, поднимал сельское строительство Белоруссии, строил мемориал «Брестская крепость», известный на весь мир.

Сейчас в определённых кругах стало нормой оглядываться на советский период нашей истории, представляя его застойным и не имеющим исторической перспективы.

Не желая разводить полемику на эту тему, скажу лишь, что застой не рождает таких людей, как Кичкайло.

А ведь он происходил из простой рабочей семьи, которых тысячи.


Несколько фрагментов из его прошлого, которые удалось почерпнуть из разных источников.

Александру было 6 лет, когда в 1939 году на территорию Западной Беларуси пришла советская власть, а с ней — другой жизненный уклад.

Выживать было трудно. Спасали картошка, помидоры-огурцы, лук — все было свое. Остался невредимым и большой сад, который семья не вырубила из-за обложения налогом каждого дерева.

Чистки среди населения их семью не затронули — донос в НКВД никто из соседей и знакомых не написал.

С началом войны отец построил блиндаж, в котором семья пряталась от бомбежек — крупный железнодорожный узел бомбили с первого дня войны.

Оккупация не помешала Саше ходить в школу, размещавшуюся в обычном деревянном сельском доме на полтора десятка комнат.

Директор школы — белорусский перерожденец, во всем старался угодить оккупантам, за что и поплатился сразу же после освобождения Барановичей.

Пленными немцами для нужд управления Белорусской железной дороги, находившегося тогда в Барановичах, был построен большой посёлок с использованием шлака, образовавшегося из отходов от сжигания угля в паровозных топках.

Там же находилась и школа, в которой после войны учился Александр.

Он активно занимался спортом — с восьмого класса выступал за взрослую футбольную команду, с которой объездил весь Союз, участвуя в соревнованиях, проводившихся по линии ДСО «Локомотив».


После окончания школы по примеру семьи соседей-медиков Александр решил стать хирургом и даже сдал первый экзамен в мединститут.

Но неожиданно в институт приехали преподаватели из политехнического и, заприметив крепкого парня в мастерке с надписью «Белоруссия», настойчиво стали предлагать ему продолжить учёбу на ПГС БПИ.

Кичкайло согласился, так как это направление больше соответствовало его жизненным ориентирам.

В 1956 году в институт приехали «покупатели» из Башкирской АССР, агитировавшие выпускников переехать к ним на работу из-за нехватки специалистов.

Александр в очередной раз поддался на уговоры и отправился в город Стерлитамак, где отработал более трех лет на строительстве завода синтетического каучука сначала мастером, потом прорабом и старшим прорабом.

Здесь он обзавёлся семьёй, стал преподавать в строительном техникуме, однако всё время думал о возвращении на родину.

Вернувшись в родные Барановичи, он работал в должности старшего прораба, строил хлопчатобумажный комбинат, был начальником строительного управления.

Однако вскоре его вновь ожидал поворот судьбы — из-за несчастного случая, происшедшего по оплошности одного из рабочих, он как руководитель был привлечён к ответственности.

К счастью, его уже хорошо знали, потому сразу же предложили возглавить только что созданную передвижную механизированную колонну №17.

Уже по итогам первого года работы возглавляемая Кичкайло ПМК была признана лучшей во всем Советском Союзе и в последующие несколько лет сохраняла свои лидирующие позиции.

Областное начальство перспективного руководителя заметило и подвигло вернуться к своей профессии — создать с нуля в Бресте трест «Сельстрой».

Удачный старт треста определил очередное движение по служебной лестнице — Кичкайло назначили заместителем председателя облисполкома по строительству.

На различные передряги Кичкайло везло, но они всегда становились для него жизненным мотиватором.


За годы работы в Бресте ему пришлось встречаться с разными людьми. Даже быть свидетелем тёрок Брежнева с белорусским руководством.

По дороге из Германии генсек задержался в Варшаве, где ему устроили помпезный приём. А тем временем на Брестском вокзале Машеров с Киселёвым и всё областное руководство мёрзли на перроне в ожидании.

Наконец, поезд прибыл на Варшавскую сторону вокзала, но Брежнев долго не показывался — отдыхал. Наконец он все же вышел из вагона и его повели в VIP-апартаменты.

Но что-то Брежневу там не понравилось. Он фыркнул, резко развернулся и направился прямо по шпалам в сторону поезда. Охрана — за ним.

Когда колеса заменили и поезд подъехал к московской стороне вокзала, Брежнев даже не вышел к белорусскому руководству.




Выступает П.М.Машеров




Два антипода


На следующий день было срочно назначено заседание бюро обкома партии, которое вели Машеров с Киселевым.

Руководство предположило, что генсеку не понравилось помещение для VIP-персон, потому Александру Трофимовичу была дана команда — за десять дней всё переделать.

Никому не было дела до того, что вокзал — объект секретный и вся документация находится в управлении Белорусской железной дороги в Минске.

Кичкайло, конечно же, все проблемы решил и отстроил новые депутатские комнаты с шикарной спальней, залом для приемов, бильярдной.

Брежневу побывать в них не довелось, а вот на Екатерину Фурцеву, так же следовавшую в Германию на пленум, они впечатление произвели и помогли решить новую проблему.

Ведь в то время в самом разгаре была «битва» за Брестскую крепость, и Кичкайло вновь оказался на передовой.

Дело в том, что Машеров загорелся идеей создания мемориала на месте трагической гибели первых защитников Отечества.

К Брежневу он обратиться не мог и не хотел, но решение о реализации проекта принял окончательно и бесповоротно.

В середине 60-х годов один за другим стали проводиться конкурсы проектных предложений, но члены комиссии никак не могли прийти к единому мнению.

В конце концов Машеров вызвал к себе Кичкайло.

Их мнения насчёт проекта известного скульптора А. Кибальникова совпали: на каменной глыбе должно быть высечено суровое лицо бойца, вернувшегося с войны.

Кичкайло сразу уловил, что Кибальников решил схалтурить, поскольку голова солдата напоминала рубленые черты лица поэта Маяковского, памятник которому Кибальников поставил в Москве.

Однако зачем создавать проблему, зная, что можно нарваться на новые?

Так оно и случилось.


Кибальников пригласил из Волгограда двух скульпторов, которые работали над монументом «Родина-мать» в Сталинграде, и заломил очень внушительную по тем времена сумму — почти в 3 миллиона рублей. К тому же всякие технические вопросы требовали немалых расходов.

Областному бюджету такую сумму было не поднять, а 1,8 млн. рублей, собранных коммунистами страны, не хватало.

Кичкайло рассчитывал, что оставленные им на согласование в Министерстве культуры сметы расходов похоронят в кабинетах, но этого не случилось — их прислали с подписями и печатями.

И тут помог случай — через Брест на пленум ЦК СЕПГ проезжала министр культуры СССР, непотопляемая Екатерина Фурцева.

Приодевшись, Кичкайло смело зашел в вагон к Фурцевой в половине седьмого утра и пригласил её отведать картофельных драников.

Екатерина Алексеевна после передряг последних лет не прочь была выпить, и под «Беловежскую» Кичкайло поведал ей историю с монументом в Брестской крепости.

По возвращении Фурцевой встреча нашла продолжение — стол ломился от понравившихся ей национальных блюд. Было и всё остальное, к ним полагающееся.

Кичкайло даме пришёлся по душе, и подвыпившую Фурцеву понесло. Она пустилась в рассказы о том, как в июне 1957 года спасла Хрущева — Президиум ЦК намеревался его сместить.




Фурцева с Хрущёвым


Хотя из зала никому выходить не разрешали, для женщины сделали исключение. Фурцева вышла якобы в туалет и предупредила маршала Жукова.

Тот в срочном порядке за одну ночь доставил в Москву участников Пленума ЦК КПСС, а Фурцева подготовила Хрущеву выступление.

Тогда убрать Хрущёва не удалось. Но вместо благодарности спустя пару лет Хрущев обрадовал Фурцеву неожиданным исключением из членов Политбюро, а потом и из членов ЦК. Жукова также отправили в ссылку.

Только в октябре 1964 года Хрущёва «подвинули», и решительная Фурцева вновь стала востребованной, оставаясь одной из самых влиятельных фигур в Советском Союзе.

На застолье Фурцева поручила Кичкайло собрать все бумаги и приехать к ней в Министерство культуры СССР.


Вернулся он в Брест со сметными расчётами за её личной подписью. В них значилось, что все необходимые работы можно произвести за 1,1 миллиона рублей!

Заподозривший недоброе Кибальников уже успел пожаловаться Машерову, и Кичкайло вызвали на заседание бюро ЦК.

Однако Александр Трофимович достал из кармана заключение министра культуры СССР, после чего опешивший Кибальников закапризничал и в сердцах вызвался работать вообще бесплатно.

Машерову это не понравилось и он холодно отрезал: «Беларусь не бедная, и вам заплатят, но только в пределах разумного».

Петр Миронович лично контролировал ход работ и неоднократно прилетал на вертолете на место строительства. Вникал во все вопросы, принимал решения.

Чтобы не обижать Кибальникова, он согласился установить ещё один монумент «Жажда», который создал скульптор из Украины Владимир Бобыль — зять архитектора.

Кичкайло мотался по разным организациям, решая вопросы по звонкам 1-го секретаря ЦК КПБ.

С помощью Машерова была решена проблема облицовки титаном штыка-обелиска, весом 620 тонн. За специальными самонарезными болтами, которыми крепились листы титана, Кичкайло подался в Куйбышев на авиационный завод, прихватив сумку «Беловежской». В ней же привёз нужные болты.






Строительство мемориала в Бресте


Автором входной группы на территорию мемориального комплекса «Крепость-герой» был известный белорусский скульптор А.Бембель.

Он настаивал на том, чтобы звезда выглядела надтреснутой, а её стенки должны быть облицованы особым видом гранита — лабрадоритом. Им же облицовывались плиты с выгравированными именами погибших и элементы вечного огня.

Но материал такой добывали только в одной точке Советского Союза — в карьере Головино Житомирской области.

Машеров позвонил первому заместителю Косыгина Мазурову, а тот написал письмо первому секретарю ЦК Компартии Украины Щербицкому.

С этим письмом и поехал Кичкайло в Киев.

Прежде чем пропустить его к Щербицкому, украинские комитетчики, ухмыляясь, четыре часа изучали его документы и биографию.

Кичкайло даже не предложили присесть. А увидев подпись Мазурова, Щербицкий вообще распсиховался.

Сколько ни пытался Кичкайло объяснить ему, что в числе павших в Брестской крепости много украинцев, Щербицкий не внял его словам, ссылаясь на то, что весь лабрадорит идет на строительство мавзолея Хо Ши Мина.

Но Кичкайло не был бы собой, если бы не нашёл выход. Он раздал в приемной Щербицкого привезенные конфеты «Ассорти», и сотрудники посоветовали ему обратиться в «Главнерудпром» напрямую.

Начальство отнеслось с пониманием, и на следующее утро, хорошенькие, они вместе выехали в Житомир.

Вскоре в Брест пошли вагоны с лабрадоритом. Мастера еле успели уложить материал к открытию мемориала.





Размышляя над тем, почему между руководством БССР и УССР были такие тёрки, понимаешь, что их истоки — в соперничестве двух республик, осуществлявших индустриализацию.

Выбор на них пал по понятным причинам — после войны с созданием социалистического лагеря границы влияния далеко отодвинулись вглубь европейской территории. И Белоруссия, и Украина не находилась на передовой: НАТО им не угрожало.

Однако белорусам отдавалось предпочтение не только из-за присутствия в высшем эшелоне власти Мазурова, Громыко, Зимянина и других земляков рангом пониже, но и потому, что белорусы всегда были верными и не держали камень за пазухой.

Потеряв треть коренного населения, они спокойно относились к переезду на новостройки множества выходцев из других республик СССР, не выпячивали своё «Я», чем и завоевали симпатии других регионов страны.

Другая причина — в презрительном отношении к предателям Родины, которое исходило от Машерова и его партизанского окружения, да и всего народа.

Ведь многие негодяи, зверствовавшие в Белоруссии, были родом с Западной Украины, и их с большой неохотой выдавали по запросам КГБ.

К тому же высшее властное звено — эти шелесты, а потом — кравчуки, да и сам Щербицкий только делали вид.

На самом же деле они ещё с тех времён потакали националистам и противостояли белорусскому руководству, настраивая Брежнева против Машерова.

Пользуясь тем, что, начиная с Хрущёва, КПСС руководили украинцы, климат вокруг белорусского руководства был создан соответствующий — все вопросы приходилось решать с большим напряжением сил.

Этим и характеризовалась атмосфера отношений того времени.




Машеров в рабочем кабинете




Машеров с дочками


Сразу после открытия мемориала в Брестской крепости Машеров решил забрать Александра Кичкайло в Минск, хотя он был одним из самых вероятных претендентов на должность председателя облисполкома.

Первому секретарю Брестского обкома партии В.А.Микуличу Машеров доходчиво отрезал: «Если он через две недели не переедет — будете оба ходить по улицам и читать объявления…».

Многие тогда не сознавали, а Машеров понимал, что в период активнейшей индустриализации увеличение пропасти между городом и деревней приведёт к оттоку населения и развалу сельскохозяйственного производства.

Потому-то ему и нужен был мотор, способный в корне изменить подходы к строительству на селе, фактически означающему индустриализацию последнего.

Лучшей кандидатурой, конечно же, был Кичкайло, которому в 1971 году и поручили поднимать колхозное строительство.

Опираясь на помощь Машерова, Кичкайло в короткие сроки выстроил отлаженную систему управления, набрал людей, заполучил необходимую технику и построил целую серию комплексов, которые и сегодня на слуху — «Беловежский», «Остромечево», «Западный», «Жемчужный» и многие другие по всей стране.

Возводились не только фермы, но и вся инфраструктура поселков: дома культуры, магазины, кинотеатры, гостиницы, жилье.

В каждой области были построены заводы крупнопанельного домостроения.

И пусть сельское строительство во многом не дотягивало до уровня городского, но оно дало импульс развитию, а это означало возрождение села.




Посёлок Жемчужный




Меха и шубы Остромечево продаются везде




Районные дожинки в Остромечево




Механизаторы Остромечево




Хозяйство комплекса «Беловежский»


При Горбачёве Кичкайло вновь «повезло» — его отправили руководить Могилёвским облисполкомом.

Проблем там было больше, чем в других областях из-за самой низкой плотности дорог, слабой технической и энерговооруженности производств.

И Кичкайло начал действовать. При облисполкоме он создал трест дорожного строительства, а в каждом районе — ПМК, которые не подчинялись Миндорстрою.

Как результат — через Госснаб и Госплан Могилёвские дорожники получили столько материалов и техники, сколько никогда не видели.

Характерно, что он прежде всегда видел главное — насколько его действия важны для людей.

Так, несмотря на шум, поднятый руководством Нацбанка СССР, он перепрофилировал под больницу для чернобыльского контингента строящееся 12-этажное здание Могилёвского банка, построил подземный переход на перекрёстке перед зданием облисполкома — здесь каждый год гибло много людей, т.к. объездных дорог тогда не было.


В 1989 году первый секретарь ЦК КПБ Соколов пригласил Кичкайло на должность заместителя председателя Совета Министров по строительству, но бросил его на проблемы Чернобыля.

Учитывая ту политическую ситуацию, которая складывалась в стране перед развалом СССР, это было практически убийственным решением.

Однако и здесь Кичкайло показал свой характер. Он смог обеспечить разработку первой Государственной программы по ликвидации последствий аварии с использованием метода программно-целевого планирования.

Конечно, чернобыльские популисты, поднявшие вой в парламенте, не дали ему заниматься проблемами Чернобыля «с чувством, с толком, с расстановкой».

Несогласный Кичкайло хлопнул дверью и ушёл заместителем Министра сельского хозяйства и продовольствия, а потом — и вовсе на пенсию.

Он не мог быть соучастником развала экономики страны путём неподъёмных затрат, связанных с выплатами льгот и компенсаций.

Кичкайло, как и всегда, хотел созидать, а не проедать не такие уж большие бюджетные средства страны, вступившей на путь самостоятельного развития.

Не случайно первое, что сделал Лукашенко — отменил всю эту дурь с раздачами бесплатных хлебов, заменив их оказанием целевой помощи не всем подряд, а нуждающимся.


Размышляя о судьбе выдающегося организатора Александра Трофимовича Кичкайло, понимаешь — будь машеровская гвардия помоложе, нашу страну ожидало бы другое будущее.

Конечно, и в горбачёвские времена, и сейчас ещё не перевелись толковые и деятельные люди. Но за годы обмана и демагогии, создания предпосылок для личного обогащения вектор их устремлений потерял главный ориентир на справедливость.

Был надломлен их дух, их вера в себя и Отечество.

Потому-то такие люди, как Александр Трофимович Кичкайло, и являются последними из могикан советского времени, которые порядочностью отвечают на неблагодарность пришедших им на смену и никогда не жалеют о том, как они прожили свою жизнь.