Но, как говорится, не штатом единым, лиха беда – открывай ворота, подтянутся и другие – штаты, республики, империи.

Америка не та страна, где ждут инструкции, что не запрещено, разрешено. Новейшее университетское исследование уже обнаружило в Теннесси школы без письма. В 2006 г. во Флориде, увидев, что письмо как-то само собой исчезает из школ, приняли инструкцию, согласно которой в третьем классе должно начинаться обучение письму от руки, в четвертом – учителя должны добиться разборчивого почерка, в пятом – ученик должен писать бегло.

Неграмотный – тот же слепой. Но флоридские ученики к пятому классу не были неграмотны. Просто грамотность теперь не предполагает умение своей рукой выводить значки на поверхности носителя.

В царстве мертвых Кирка (она же Цирцея) напророчила Одиссею: его странствия закончатся, когда пешком с веслом на плече он зайдет так далеко от моря, что местные спросят: «Что это у тебя за лопата?» И руки тянутся к Кирке, кирка к лопате. Уже в наступившем учебном году Одиссею ли, кому ли еще можно забрести с письменными принадлежностями так далеко вглубь континента, что люди там спросят: «Что это у тебя, странник, за твердая белая тряпочка и толстая иголка – это протыкать и заворачивать бургер? Или, может быть, ковырять в ухе?»

Мир с кляксами и без

Биологи считают, что передача информации посредством значков, нанесенных пером на поверхности, является отличительной особенностью человека как вида.

Разумеется, условным пером. Сначала был уголек из тесной печурки, острый камешек, бронзовый резец для высекания по камню и деревянная лопатка для выдавливания по глине, костяная палочка для восковых табличек, тростинка – каламос, кисточка, собственно, перо крупной птицы, желательно гуся, металлическое перо, простой карандаш (см. уголек), и только к ХХ веку дошли до ручки – сначала автоматической чернильной, потом шариковой. Ах да, был еще пропитанный краской фитилек из фетра.

Знак, который мы выводим на бумаге, восходит не то чтобы к рисунку (хотя наша А сохраняет связь с перевернутой головой финикийского быка «алефа», а наше Д – все еще финикийская дверь «далет»), а к процессу царапания по поверхности. Греческое «графо» γράφω прежде, чем «пишу», означало «царапаю». Латинское scribo означало примерно то же самое действие, родственное русскому глаголу «скребу». Как курица лапой. Садись на место, двойка.

Представить себе ребенка без каракуль на бумаге немыслимо. Теперь все дети будут выводить одинаково правильные буквы и ровные строчки. Разве что Тема Лебедев разработает для сентиментальных родителей специальный детский каракулевый шрифт.

Вместо как писать, надо будет запоминать, где находится буква, вместо чистописания – скоропечатание. Что еще исчезнет? В начале ХХ века была наука, которая определяла характер по почерку – наука, разумеется, лже- (как и модная тогда же френология, определение характера по шишкам на черепе), но почерк творческого человека, который уже вырос из своей шинели, все-таки приятно отличается от почерка простого исполнителя.

Но ведь когда-то детское письмо было немыслимо без клякс, а взрослое – без песка и пресс-папье. Нету их, тьма объяла великий город чернильниц, настольных баночек с песком и прессов в виде кремлевских башенок, и привыкли. И напечатанная книга с напечатанными картинками ее первым владельцам наверняка казалась бездушней, чем «Великолепный часослов» герцога Беррийского, расписанный миниатюрами: по зеленейшему склону кавалькаднейшим строем в наишелковейшем платье, в замок о семи башнях, где каждая выше прочих.

Что мы теряем

Поскольку письмо напрямую связано с царапанием, то есть рисованием, исчезнут рисунки на полях. Очаровательные женские головки и лучший автопортрет Пушкина, где, опершись х...ем о гранит, сам Александр Сергеич Пушкин с месье Онегиным стоит, а также горные вершины Лермонтова. Мои школьные тетради, разрисованные с обратной стороны хэви-метал-гитаристами, названиями групп и инопланетянами – умирающий жанр. Аve Caesar, morituri alienes te salutant.

Обычное наше письмо от руки станет для среднего человека нечитаемо, как мы почти уже не можем прочесть набранные готическим шрифтом немецкие книги XIX века и тем более готический курсив. А ведь так люди писали полтораста и меньше лет назад. Немец может не прочесть открытку своей прабабушки. Майн либер Августин, Херцлихе Глюквюшен, бывало, голубой в стаканах пунш горит. А теперь кто его пьет, пунш-то.

Искусство связного письма рукой отойдет в раздел каллиграфии, прекраснописания, как сейчас искусство писать уставом, полууставом и каролингским минускулом. Подпись рукой заменит электронная: индивидуальный и неповторимый набор единиц и нулей. Противников трех шестерок просим не беспокоиться. Их бес покоится не здесь.

Что еще? Черновики. Если уж кто-то потрясся над рукописями и сохранил архивы, то в них видна литературная отделка и мыслительная работа автора. Что сперва ему пришло в голову, да на что заменил, да сколько раз менял, да дрогнула рука или нет, да не облился ли горючей слезой или к, примеру, чаем. А теперь какие черновики, вот сейчас, в этой фразе, я ошибся, поправился, слово стер, заменил, а никто и не узнает никогда, какое и на что. Ну ладно у меня, а и у Пелевина не узнают. А если обольешься за писательством чаем, так закоротит жесткий диск, и вообще ни черновиков, ни чистовиков. И останутся от великих писателей будущего одни долговые расписки. Впрочем, Шекспиру не помешало.

На диске информация вроде как хранится дольше. Но, может, это иллюзия? Дома с библиотеками горят реже, чем жесткие диски, но уж если горят по-настоящему, то сгорают одинаково и компьютеры, и бумага. Наши глупые американские партнеры по формально-юридическому поводу заблокировали на серверах «Аксель Шпрингер Раша» архив «Русского Ньюсвика», а бумажные выпуски хотя бы физически есть – хотя найти их и что-нибудь в них гораздо труднее, чем было бы в сети. И вообще, рукописи у нас имеются даже двухтысячелетней давности, хоть и немного. А жестких дисков того же возраста пока еще нету, перфокарты же, те что были, – повыкидывали. Так что письмецо в конверте подожди рвать-то. Рви, да не зарывайся.

Выбор руки

Связное письмо от руки в Америке по совершенно правильной, еще римской традиции называют курсивом. Курсив – от currere, бежать. Беглое письмо возможно при наличии не сопротивляющегося материала для письма и легкого предмета для писания. Резцом по камню особо не побегаешь. Так тогда и курсива не было.

Отказ от курсива начался на Западе постепеннее и раньше, чем от письма рукой. Уже в 80-е в свободном мире наблюдался полный разброд. В мою специальную французскую школу приезжали целыми классами школьники-французы. И всех удивляли: у нас держали ручку все примерно одинаково и писали буквы более-менее как положено, учившись по одной общей прописи. (В СССР ведь было время, когда ломали, переучивали и левшей, потому что положено писать одной правой.) И если мы ставили точки над i, то это были именно точки.

Французы же держали ручку самыми немыслимыми способами, каждый по-своему, кто как первый раз схватил во младенчестве, упирая ее в ладонь, и писали кто как выучился, и над i вместо точек рисовали кружки и стрелы. Половина французских лицеистов вообще не писали связно: одно слово без перерывов, как учили нас, – а быстро-быстро выводили смесь из своих вариантов строчных и прописных букв, по отдельности ставя их рядом. У каждого получались свои собственные курсивы.

Отказ от курсива – это одновременно и торжество личной свободы, и торжество унификации: буквы на клавиатуре и на экране – одинаковые. Разве что ученикам позволят выбирать шрифты по собственному вкусу. А есть весьма затейливые.

Письмо будущего

Буквы придуманы головой для руки. Точнее, для выведения линейных двухмерных знаков по плоскому фону. Поэтому наше письмо – двухмерное и черно-белое. Но если мы пишем не рукой, а при посредничестве клавиатуры, буквам необязательно быть такими, какие они есть – простыми и однотонными. Нажатие на клавишу одинаково просто – даже если в ответ на него компьютер выдает на экране трехмерную желтую хризантему о ста лепестках.

Если бы человечество придумывало письмо не для руки, а сразу для компьютера, знаки гораздо больше могли бы отличаться друг от друга по форме, и тем более по цвету. Например, «А» могла бы соответствовать белая роза, эмблема печали, а «Я» – красная роза, эмблема любви. А «М» – могло бы изображаться цветным полосатым мячиком, а Б – набоковской бабочкой-вырви глаз, махаон Nabocovi oculus erruptus.

Ну, пропадет это самое искусство письма – и пропадет. Мало ли что было и сплыло. На наших глазах исчезла целая культура, связанная со звонком из автомата, c междугородним разговором по заказу, с переговорным пунктом – сцены из романов, стихи, песни и пляски народов мира: «Вызываю. Отвечайте. – Здравствуй, это я!»

Или вот, что такое недоуздок и оголовье? Кто помнит, что такое супонь? А это такое ремешок, которым хомут стягивают под шеей у лошади. А мы только знаем, что рассупонилось солнышко. А лошадь, оказывается, тоже может. Гражданин Бендер, попавший под лошадь, знал, но не сказал. Имена и фамилии лошадиных аксессуаров забыты меньше чем за сто лет. Раньше считалось невозможным порядочному человеку не уметь ездить на лошади, а теперь все не умеем и здороваемся.

Опасения

Меня беспокоят две вещи. Компьютеры развиваются в сторону исполнения команд и записи текста с голоса. В конце концов, главное ведь – выражать мысли. Тогда и клавиатура начнет исчезать. А текст, написанный на бумаге и наговоренный устно – две совершенно разные вещи. Это подтвердит каждый, кто пишет и одновременно бывает в эфире.

Было «говорит, как пишет», станет – наоборот. Тут есть даже какое-то возвращение к истокам. Акын Гомер сочинял устно, когда Аристофан высмеивает умников, оторвавшихся от народа и засевших в «мыслильне» среди их аксессуаров, он не упоминает книг: премудрость была устной, чтение только глазами, про себя было ощутимым новшеством еще во времена Аристотеля – до этого читали, вслух повторяя написанное. И вообще, культ письма, книги и писца развился в восточных деспотиях, а в демократической Греции и даже Риме выше ценилась устная речь: античный грек и римлянин – прежде всего оратор и собеседник, а не писатель и читатель. Как правильно устроилось, что именно американская республика перестает учить своих свободных граждан рабскому ремеслу писца.

И второе опасение. Я сам давно не пишу ручкой по бумаге, только ставлю подписи и делаю заметки на полях книг (карандашом). Но, если что – я могу. А люди, в нежном возрасте избежавшие чернил, промокашки, пера, бумаги, где-то, как-то, когда-то, в какой-то немыслимой ситуации окажутся без своего (или чужого) лэптопа, айпеда, айфона или просто клавиатуры – справятся ли? Смогут ли выразить в письменном слове всю свою грусть и печаль? Или только в звуке? Пришли в голову гениальные строчки или что-то надо запомнить, батарейка села и пробки вылетели. В общем, меня беспокоит будущее словесности и информационная безопасность человечества. Возможно, напрасно.

Slon.ru