---

Ну что ж, вот и обещанная новая статья о Куропатах, опровергающая один из ключевых аргументов в пользу «немецкого следа».

Чтобы понять, откуда в куропатских могилах личные вещи расстрелянных, мне пришлось разобраться в том, как в 1937—1938 гг. приводились в исполнение смертные приговоры.

Полученное объяснение, кстати, применимо и к захоронениям поляков, расстрелянных НКВД в Медном.
 

---

В июне 1988 года в Куропатах — лесном урочище на окраине Минска — были обнаружены массовые захоронения людей, расстрелянных НКВД в 1937—1941 гг.

Эта страшная находка, широко освещавшаяся в республиканской и союзной прессе, практически сразу же оказалась политически инструментализирована [Ушакин, 2011].

Объединившиеся в Белорусский народный фронт (БНФ) националисты под руководством З. Позняка использовали Куропаты для делигитимации советской власти; при этом число захороненных в лесном урочище людей беззастенчиво завышалось националистами до совершенно невообразимых цифр. Глава БНФ З. Позняк утверждал, что в Куропатах покоится 250 тысяч человек, тогда как реальное число расстрелянных в урочище составляло от 7 до 9 тысяч [Дюков, 2017].

Ответной реакцией политических противников БНФ из числа коммунистов и пожилых, но традиционно активных ветеранов-партизан, стало создание Общественной комиссии, оспаривавшей причастность органов НКВД к массовым захоронения в Куропатах.

По мнению Общественной комиссии, на самом деле в куропатских могилах покоились жертвы нацистов, расстрелянные в 1941—1942 гг.; утверждения же о причастности к расстрелам органов НКВД являются прямой фальсификацией истории [Заключение..., 1992; Смолянко, 2011; Лазуткин, 2017].

Доводы Общественной комиссии, однако, оказались неоднократно отвергнуты белорусскими правоохранительными органами. Проведенное в 1988—1989 гг. прокуратурой Белорусской ССР расследование установило, что расстрелы в Куропатах проводились органами НКВД со второй половины 1930-х гг. до начала Великой Отечественной войны [Тарновский, Соболев, Горелик, 1990].

В дальнейшем эти выводы были подтверждены дополнительными расследованиями, проведенными Генеральной прокуратурой Республики Беларусь.

К настоящему времени в белорусском обществе в целом установился консенсус относительно ответственности НКВД за куропатские расстрелы, однако сформулированные Общественной комиссией доводы обратного по-прежнему привлекают внимание, воспроизводятся и воспринимаются как вполне основательные [Лазуткин, 2017].


Один из наиболее впечатляющих доводов в пользу «немецкого следа» связан с наличием в куропатских захоронениях большого количестве личных вещей. По мнению членов Общественной комиссии, это прямое свидетельство в пользу того, что расстрелы не могли проводиться НКВД.

В опубликованном в 1992 г. заключении Общественной комиссии отмечается:
 

«Работавшие по уголовному делу археологи утверждают, что многие жертвы попадали в «Куропаты» прямо из дома или дороги. Об этом свидетельствуют и обнаруженные в захоронениях множество предметов личной гигиены и вещей длительного пользования: ювелирные изделия, мыльницы, зубные щетки, полотенца, носки, ремни, опасные бритвы... У заключенных, прошедших через тюрьмы НКВД, подобные вещи, утверждает начальник архивного отдела КГБ РБ Дашковский В.Н., изымались» [Заключение..., 1992].
 

Этот же аргумент приводится и в новейшей обзорной публикации, подготовленной А.Лазуткиным:
 

«В захоронениях найдены вещи, которые никак не могут находиться у заключенных: колюще-режущие предметы, эмалированные кружки, миски, опасные бритвы, расчески, ювелирные украшения, охотничьи боеприпасы, проч. Между тем, смертников должны были отправлять на расстрел из внутренней тюрьмы НКВД, где личные вещи предварительно изымались и описывались» [Лазуткин, 2017].
 

Член Общественной комиссии А. Смолянко обращал внимание еще на один факт, по его мнению, исчерпывающе свидетельствовавший о непричастности НКВД к расстрелам в Куропатах:
 

«При [проведенной в 1998 г.] эксгумации захоронения № 10, в котором погребено 373 человека, установлено, что все вещи расстрелянных (сумки, саквояжи, чемоданы и пр.) были сожжены на костре, а пепел с несгоревшими металлическими предметами был заброшен в могилу при ее засыпке. Какие еще нужны доказательства, что в могилах лежат жертвы фашистов?» [Смолянко, 2011: 123].
 

На первый взгляд, процитированные доводы действительно кажутся убедительными. Однако убедительность эта — лишь кажущаяся; в основе рассуждений членов Общественной комиссии лежат ошибочные представления о процедуре исполнения смертных приговоров, практиковавшихся сотрудниками НКВД в 1937—1938 гг.

«Массовые операции» 1937—1938 гг. поставили органы НКВД перед целым рядом трудных для решения технологических задач, одной из которых была необходимость в сжатые сроки привести в исполнение по-настоящему огромное количество смертных приговоров.

Сотрудникам городских и районных отделов НКВД необходимо было регулярно расстреливать десятки, а иногда и сотни людей — и проделывать это следовало без лишних эксцессов.

Между тем весьма высока была вероятность, что осведомленные о вынесенном им смертном приговоре заключенные будут оказывать сопротивление — ведь терять-то им уже нечего.

Не менее серьезная технологическая проблема была связана с необходимостью тайного захоронения тысяч тел расстрелянных. Традиционная схема тайного захоронения на обычных кладбищах в условиях «массовых операций» не срабатывала.


Вопрос о захоронении расстрелянных был решен путем создания т.н «спецзон»; начальник УНКВД по Западно-Сибирскому краю С.Н. Миронов-Король летом 1937 г. инструктировал своих подчиненных:
 

«Чем должен быть занят начальник оперсектора, когда он приедет на место? Найти место, где будут приводиться приговора в исполнение, и место, где закапывать трупы. Если это будет а лесу, нужно, чтобы заранее был срезан дерн и потом этим дерном покрыть это место, с тем, чтобы всячески конспировать место, где приведен приговор в исполнение — потому что все эти места могут стать для контриков, для церковников местом религиозного фанатизма» [Массовые репрессии в Алтайском крае, 2010: 38].
 

«Спецзоны» создавались не только при УНКВД, но и при подчиненных им оперсекторах. В Белоруссии, по недавнему признанию первого заместителя председателя КГБ РБ генерал-майора И.П. Сергеенко, существовало 11 мест захоронений: в Минске, Бобруйске, Борисове, Витебске, Гомеле, Могилеве, Мозыре, Орше, Полоцке, Слуцке, Червене [История должна нас объединять, 2017].

Был также скорректирован механизм приведения в исполнения смертных приговоров. Практически сразу же после начала массовых операций, 8 августа 1937 г., заместитель наркома внутренних дел М.П. Фриновский разослал в региональные подразделения НКВД указание о том, что приговоренным «по 1-й категории» (то есть к смертной казни) приговор объявлять не следует [Великий терор в Україні..., 2010. Ч. 1: 118].

Расстрел становился для приговоренных неожиданностью; это практически исключало возможность сопротивления. Никаких дополнительных распоряжений относительно непосредственной процедуры смертной казни руководством НКВД, однако, издано не было; решение этого вопроса было фактически передоверено региональным подразделениям.


В последние годы в научный оборот весьма интенсивно вводятся материалы уголовных процессов, проводившихся в 1939—1941 гг. над уличенными в «нарушении социалистической законности» сотрудниками НКВД [Виола, 2017; Кокин, 2017].

Эти материалы позволяют, помимо прочего, разобраться в том, как в 1937—1938 гг. в реальности выглядела процедура приведения в исполнение смертных приговоров и проследить ее региональные особенности.

Начало было общим для всех регионов: поскольку объявление смертных приговоров было официально запрещено, приговоренным сообщалось о том, что они перевозятся в другое место: либо в другую тюрьму, либо в распоряжение вышестоящего органа для продолжения следствия [Wielki terror..., 2010. Cz. 2: 1792], либо в исправительно-трудовой лагерь для отбывания наказания [Виола, 2017: 85]. После этого приговоренным возвращали вещи, отобранные у них при поступлении в тюрьму.

Далее сценарии варьировались. Например, в Умани заключенных после получения ими вещей заводили в подвальную комнату для удостоверения личности, а потом проводили в следующую комнату и расстреливали. Первоначально приговоренных расстреливали в одежде; потом с санкции начальства людям стали приказывать раздеваться — якобы для бани. Трупы под брезентом вывозились в кузовах машин на территорию местной «спецзоны» — к месту захоронения [Виола, 2017: 85-86].

В других региональных подразделениях НКВД приговоренных сажали в машины и вывозили на «спецзону»; расстрел осуществлялся уже на месте [Тарновский, Соболев, Горелик, 1990: 162, 164].





Свидетельств о том, что перед расстрелами приговоренным возвращались изъятые у них личные вещи, сохранилось очень много. Вот, например, показания сотрудника комендатуры Житомирского УНКВД М.З. Глузмана:
 

«Несколько этапов приговоренных мною было отправлено в УГБ, с которыми был произведен полный расчет. Деньги и ценности им были розданы на руки и отбирались в комендатуре перед расстрелом; большая часть из них расхищалась членами [расстрельной] бригады» [Wielki terror..., 2010. Cz. 2: 1792].
 

Аналогичную картину рисует допрошенный в конце 80-х гг. вахтер комендатуры НКВД БССР С.М. Захаров:
 

«Уходя из тюрьмы, они забирали все свое, как мы назвали, «приданое». Я сам видел в руках осужденных свертки и сумки с вещами. Они выходили с ними из машины, а назад никто ничего не возвращал» [Тарновский, Соболев, Горелик, 1990: 162].
 

Эта информация подтверждается показаниями заведующего складом комендатуры НКВД БССР А.А. Знака:
 

«Обычно заключенным, которых собирались расстреливать, объявляли, что их вызывают из камер с вещами. Они приходили на склад, забирали свои пальто, полушубки, все другие принадлежавшие им вещи и в сопровождении конвоира направлялись к «черному ворону». Машина покидала территорию тюрьмы, увозя людей вместе со всеми их пожитками. Те, кто исполнял приговоры, рассказывал, что вслед за расстрелянными в могилу сбрасывали и вещи. Во всяком случае мне на склад никогда ничего не возвращали» [Тарновский, Соболев, Горелик, 1990: 164].
 

О наличии у приговоренных в момент расстрела личных вещей свидетельствуют также показания коменданта Житомирского УНКВД М.И. Лазоркина:
 

«Были случаи, когда пятна крови проходили на улицу, т.к. кровь с автомашины смывали во дворе, и красная от крови вода по канаве вытекала на улицу... Теперь мы приспособились, и весь двор обсыпаем опилками, а машины обкладываем сперва разным барахлом с убитых же — пиджаки, кожухи — и теперь кровь не протекает» [Кокин, 2017: 120].
 

Надзиратель тюрьмы М.А. Соснов уточнил:
 

«Ту одежду, которая идет на подстилку в автомашины, мы не учитываем, т.к. нужно побыстрей отвезти расстрелянных, а те вещи, которые остаются и не расходуются на подстилку машины, мы им ведем учет» [Кокин, 2017: 120].
 

Наличие у расстреливаемых личных вещей и денег провоцировало мародерство; об этом свидетельствуют показания оперуполномоченного угрозыска Куйбышевского райотдела УНКВД по Новосибирской области М. Качан:
 

«При исполнении приговоров изымались деньги, которые затем тратились на попойки. Однажды мы нашли мало денег, так Малышев сказал, что сегодня были бедняки. Эти деньги никуда не сдавались» [Тепляков, 2007: 63].
 

В Запорожском горотделе УНКВД по Днепропетровской области имела место аналогичная практика:
 

«Вахтер Сабанский обыскивал трупы, собирал деньги» [Тепляков, 2007: 70].
 

В Умани вещи и деньги расстрелянных делились между исполнителями. Однако в конце концов эта практика была прекращена: жена одного из расстрелянных сообщила, что увидела вещи мужа на базаре. Приехавшая из Киева комиссия административно-хозяйственного отдела УНКВД приказала вернуть имущество расстрелянных. Вещи были собраны, «уничтожены и преданы земле» [Виола, 2017: 86].

Не вызывает особых сомнений, что вещи хоронили там же, где и их прежних хозяев — искать новое место было бы лишней тратой сил.

То, что сотрудники расстрельных команд присваивали вещи расстреливаемых, вызывалось не только алчностью. Начальник Житомирского УНКВД Г.М. Вяткин впоследствии отмечал:
 

«Некоторые работники УНКВД... после проведения операции свои сапоги и другие вещи обменивали, так как в своих вещах прийти в квартиру не имели возможности в силу специфических условий работы» [Кокин, 2017: 123-124].
 

Об этих «специфических условиях работы» мы можем судить по откровенным показаниям заместителя начальника контрразведывательного отдела УНКВД по Иркутской области Б.П.Кульвец:
 

«В неприспособленных районных условиях приходилось таскать [трупы] на себе, я приходил с операции обмазанный кровью» [Тепляков, 2007: 68].
 

Таким образом, присваивание вещей расстрелянных в ряде случаев было вызвано тем, что личные вещи сотрудников НКВД в ходе расстрелов и переноски трупов оказывались безнадежно испорчены кровью.

Примененное для описания этой ситуации слово «обмен» свидетельствует о том, что вещи участников расстрельной команды, скорее всего, шли на «подстилку» кузовов автомобилей и впоследствии оказывались в могилах.


Раскопки, проводимые на местах захоронений жертв массовых операций 1937—1938 гг. подтверждают признательные показания сотрудников НКВД: в могилах в больших количествах обнаруживаются личные вещи.

Так, например, при раскопах на территории Бутовского полигона под Москвой было обнаружено:
 

«Значительную часть поверхности исследованного погребения занимала бесформенная груда осенне-зимней одежды и обуви, в основном хорошей сохранности: пальто, брезентовая ткань, кожаные куртки (среди них женская, европейского происхождения), шерстяные женские платки, кепки, сапоги, валенки, туфли, галоши... В этой части погребения человеческие останки лишь угадывались под слоем одежды и обуви» [Каледа, Алексеев и др., 1999: 11].
 

Аналогичные находки обнаруживаются и при раскопке других захоронений [Тепляков, 2007: 68].


Как видим, и данные в разное время показания чекистов, и археологические раскопки показывают, что абсолютно ничего странного в наличии в захоронениях жертв «массовых операций» НКВД личных вещей нет.

Практиковавшаяся в 1937—1938 гг. процедура исполнения смертных приговоров предполагала возвращение приговоренным их личных вещей.

В случае, если расстрелы осуществлялись на «спецзонах», в захоронении оказывались практически все личные вещи. В случае, если расстрелы осуществлялись в тюрьме или здании УНКВД, часть личных вещей могла расхищаться мародерами или снова передаваться на склад; однако и в этом случае вместе с телами расстрелянных на места захоронения доставлялось немало личных вещей, использовавшихся для «подстилки» кузовов машин.

Не является удивительным и описанный А. Смолянко случай уничтожения на «спецзоне» личных вещей расстрелянных: подобные методы применялись для предотвращения мародерства и сохранения секретности.

Таким образом, утверждение о том, что наличие в куропатских захоронениях личных вещей расстрелянных прямо указывает на «немецкий след» — является ложным.
 
 
 

Библиографический список

Великий терор в Україні. «Куркульська операція» 1937-1938 рр. / Упор. С. Кокiн, М. Юнге. Київ, 2010. Ч. 1.

Виола Л. Дело Уманского районного отдела УНКВД по Киевской области // Чекисты на скамье подсудимых: Сборник статей. М., 2017.

Дюков А.Р. К вопросу о численности расстрелянных органами НКВД в Куропатах // Международная жизнь. 2017. № 7.

Заключение общественной Комиссии по расследованию преступлений, совершенных на холме возле деревень Цна-Йодково — Зеленый Луг, который известен сегодня под названием «Куропаты». 1 июня 1992 г. URL: http://katyn.ru/index.php?go=Pages&in=view&id=487 (дата обращения — 10.08.2017).

История должна нас объединять. URL: https://www.sb.by/articles/istoriya-dolzhna-nas-obedinyat.html (дата обращения — 06.06.2017).

Каледа К., Алексеев С., Разумов А., Головкова Л. Исследования последних лет на Бутовском полигоне // Бутовский полигон, 1937—1938. Книга памяти жертв политический репрессий. М., 1999. Вып. 3.

Кокин С. Расплата. Сотрудники УНКВД по Житомирской области — исполнители Большого террора // Чекисты на скамье подсудимых: Сборник статей. М., 2017.

Лазуткин А. Кто расстреливал Куропаты: НКВД или СС? URL: https://imhoclub.by/ru/material/kto_rasstrelival_kuropati_nkvd_ili_ss (дата обращения — 10.08.2017).

Массовые репрессии в Алтайском крае, 1937—1938 гг. Приказ № 00447. М., 2010.

Смолянко А. Куропаты: гибель фальшивки. Документы и факты. Минск, 2011.

Тарновский Г.С., Соболев В.В., Горелик Е.Г. Куропаты: следствие продолжается... М., 1990.

Тепляков А.Г. Процедура: исполнение смертных приговоров в 1920-1930-х годах. М., 2007.

Ушакин С. В поисках места между Сталиным и Гитлером: О постколониальных историях социализма // Ab Imperio. 2011. № 1.

Wielki terror: Operacja Polska 1937—1938. Warszawa; Kijów 2010. Cz. 1-2.