Заглянув в словари, мы выясним, что «лояльность» — синоним законопослушности. Во всяком случае, если речь идет о лояльности государству. Потому что лояльность еще можно определять как преданность чему-либо. Но государства описывают требования к своим жителям и гостям в виде законов. Так что лоялен тот, кто эти законы выполняет. А согласно презумпции невиновности, человек считается исполняющим законы, пока обвиняющие не докажут обратного.

Следовательно, заявление Рафальского о его нелояльности государству ошибочно, значит, наказать его нельзя, а требования уволить, пусть даже доносящиеся из важных министерских и парламентских кабинетов, юридически несостоятельны.

Но лингвистическая сторона дела интересна тем, что в Латвии термин «лояльность» трактуется иначе, и словари в этом вопросе обществу не указ. Кстати, такая ситуация бывает и с куда более широко употребимыми словами.

Захожу я как-то в магазин где-то в России или на Украине, уже и не помню, и прошу взвесить мне килограмм сахара. А продавщица говорит — сахара нет, берите песок. А в другой раз в другом месте на просьбу дать вот тот хлеб мне с удивлением ответили, что на указанной полке хлеба нет — там батоны…

У нас в Риге, как и русском литературном языке вообще, под словом «сахар» понимаются все изделия из этого химического вещества, а для продавщицы и всего того региона сахар — только если он спрессован в кубики. Так же и с хлебом: для той продавщицы хлеб — только подовой, то, что мы называем буханкой. Это нормально, у любого языка есть свои региональные особенности, вроде московского «аканья» или поволжского «оканья».

Так вот, с лояльностью в Латвии приключилась подобная история. Под этим термином, причем и в русском, и в латышском языке, подразумевается намного более узкое понятие, чем общепринятое и зафиксированное в словарях. У нас лояльным государству считается только тот человек, который считает, что это государство должно быть национальным латышским и может изменяться только в очень узких пределах — намного более узких, чем это записано в Сатверсме.

Действительно, наша Сатверсме позволяет, например, сделать единственным государственным языком китайский — достаточно просто применить соответствующий конституционный механизм, опирающийся на всеобщее недвусмысленное волеизъявление. Или прекратить существование этого государства, отменив на референдуме статью 1 Конституции. Это разумно: законы должны служить людям, а люди имеют право на все, что им заблагорассудится.

Но большинство населения человека, предложившего такие вполне законные новации, назовет нелояльным. Равно как и автора значительно менее революционные идеи, если они касаются улучшения положения нелатышей. И это большинство немедленно возмутится — настолько, что забудет нормы приличия и даже необходимость соблюдать законы. Требование уволить Рафальского очевидно противозаконно — и его выдвигают такие облеченные властью люди, как депутаты Сейма и руководитель подразделения минобраза! Иными словами, в борьбе за лояльность по-латвийски эти деятели проявляют нелояльность в общепринятом смысле этого слова.

Почему сложилась такая противоестественная ситуация, понятно. В Латвийской республике живут лояльные советские граждане, которые либо сами застали СССР, либо хорошо понимают этот строй по рассказам родителей. Они честно делали карьеру, вступали в комсомол и партию, учили русский язык и говорили на нем, уезжали в Тюменскую область на стройки пятилетки, участвовали в соцсоревновании и распекали подчиненных, если те не пришли на субботник или октябрьскую демонстрацию.

А потом Латвия стала независимой, и они решили, что раньше были нелояльны — жили с фигой в кармане, каждый день проклиная ненавистных оккупантов. Теперь неважно, была ли эта ненависть к режиму реальной, или им сейчас так кажется. Важно, что они понимают: ситуация, когда многие люди терпеть не могут государство, где они живут, опасна. Вот СССР был таким сильным — а рухнул.

И поэтому они нам не доверяют: опасаются, что мы — такие же, как они. И опасения справедливы: если им можно было тогда, почему нам нельзя сейчас? Отсюда эти требования повышенной по-латвийски лояльности (далее я это слово буду употреблять только в доморощенной трактовке), идеи о ядре конституции, предложения запретить референдумы, и наконец, попытки расправиться с теми, кто своей нелояльности не стесняется и имеет смелость о ней заявлять. И когда законы не позволяют наказывать нелояльных, то спешно пишутся новые, но и этого не хватаает, а тут еще Декларация прав человека, которая хоть как-то ограничивает охранительский зуд…

На самом деле все это бессмысленно. Уж если СССР, где система принуждения работала куда эффективнее, в том числе и потому, что при социализме человек куда больше зависит от государства, чем при капитализме, не справился с массовой нелояльностью, то куда уж бедной Латвии поднять такую ношу. Ведь для большинства рускоязычного населения латышское национальное государство может быть только абсурдом — ну не Венгрия мы, не Португалия, нас тут чуть ли не 40%, а в крупных городах — большинство!

Так вот — что надо делать, чтобы не было таких недоразумений, как с Рафальским, чтобы хорошим людям и хорошим школам не трепали нервы? А надо начать говорить правду.

Правда эта заключается в том, что мы все нелояльны. Именно в том смысле, который вы вкладываете в это слово. Примерно в той же степени, в которой вы были нелояльны советской власти. И если вы считаете, что советский режим был тоталитарным, а ваш — демократический, то за наше откровенное признание вы не должны нам предъявлять претензий, пока мы не нарушаем законов. И не должны придумывать новых законов, которые противоречат Декларации прав человека.

Вопрос, конечно, в том, как это сказать всем вместе, чтобы они не решили: дескать, отдельные бунтари мутят воду, закрутим гайки, и все будет хорошо. Вот прошедшей зимой это очень удачно удалось на референдуме о русском языке. Ведь нас предупреждали — с двумя госязыками это будет совсем другая страна. Конечно — воскликнули мы — и пошли голосовать. Почти все, кто имел такое право. Русский государственный — это как-то трудно практически представить, а другая страна — это то, что нужно.

Какой может быть эта другая страна — не знаем ни мы, ни они. Об этом интересно было бы поговорить, когда они будут готовы к такому разговору. А пока не готовы — искать поводы напоминать о своей многосоттысячной нелояльности.

И кстати, от такой нелояльности они выиграют не меньше нас. Потому что историю двигают именно нелояльные люди. Отцы латвийской государственности были нелояльны Российской империи и ее правоприемникам, действовавшим в 1918 году. Немногочисленные советские диссиденты в Латвии, первые борцы за восстановление независимости были нелояльны СССР в настоящем смысле этого слова. Те, кто сегодня благодарны этим подвижникам, должны позволить и другим быть такими же.

Если посмотреть на карту мира — трудно найти государство, которое просуществовало столетия. Даже если название сохранилось и границы не слишком изменены, то во внутреннем устройстве произошли радикальные изменения. И людей, которые эти изменения предлагали, местные охранители вполне резонно клеймили за нелояльность — а у них получилось. Потому что придумать нечто новое можно, только отрицая существующее, — другого метода нет.

Абсолютная поголовная лояльность неминуемо приводит к застою.