Что-то странное произошло с нашим Центром госязыка. Иначе как объяснить, что его сотрудников так резко отбросило в седую старину? Чуть ли не на целый век назад!

Ведь это еще до Второй мировой войны в Латвии бытовало требование, чтобы русские на службе не разговаривали между собой на родном языке.

Как рассказывала мне вдова одного русского офицера эмигранта, у ее мужа в трамвайном депо дело доходило до смешного. Кондукторы не имели право говорить друг с другом на русском даже во время перекура. Тут же появлялся какой-нибудь чинуша и начинал махать руками: низя по-русски! По-русски низя!

Ну что ты будешь делать. Приходилось переходить на французский — благо русские офицеры владели им свободно. И тогда чиновник с вытянутой рожей отходил.

Заметьте, не имели права… За это наказывали. Понятное дело, тогда еще не была в почете хартия о свободах и правах человека.

Но сегодня — почему сегодня Центр госязыка снова утверждает: «Недопустимо, чтобы работники, выполняя служебные и профессиональные обязанности, общались между собой на иностранно языке»?
 

От такой сегрегационной идеи несет нафталином, как из бабушкиного сундука. С каких пор язык самого большого в стране национального меньшинства стал иностранным?

Это что же получается? Если я — здесь, в Латвии, будучи ее гражданином — издаю книгу на русском языке, она считается иностранной литературой?

Кроме того, существуют же элементарные этические нормы, правила вежливости, наконец. Во всем мире, если ты человек воспитанный и образованный, принято разговаривать на том языка, на каком с тобой заговорил собеседник. И все! При чем здесь госязык?

Ну, ладно, либералы народ особенный: этика у них на последнем месте. Но как эта нелепая идея сегодня согласуется со свободами и правами человека в стране Евросоюза? Ведь если мы живем в демократическом обществе, то в выборе языка общения мы тоже свободны.

Так-то оно так, да не совсем. Похоже, слово «свобода» не на каждом языке имеет одно и то же значение. Наверное, поэтому латышское brīvība мы понимаем неправильно.

Такое впечатление, что в латышском языке оно утратило какую-то часть своего смысла. Как многие нынешние слова, оно лишилось своей этической составляющей.

Говоря brīvība, носитель латышского языка, очевидно, подразумевает всего лишь свое личное право на свободу — и больше ничье. Как урка, вырвавшийся из неволи — он считает, что вправе делать все, что захочет, не руководствуясь общепринятыми в остальном цивилизованном мире нормами и приличиями.

Судя по той возне, которая вновь возникла вокруг права русского населения на использование родного языка, некоторые латышские политики и чиновники больше не идентифицируют понятие brīvība с известным нам словом «свобода» в его обычном международном значении.
 

По-видимому, оно у них к демократии уже никакого отношения не имеет.

Иначе чем объяснить, что эти деятели так безапелляционно стремятся ограничить право русского человека на употребление своего языка? Ведь по сути дела тем самым они посягают на существующую во всем мире свободу выбора языка общения.

Впрочем, их ничего не стоит поправить.

В демократическом мире юридические права различных категорий населения действительно могут различаться. А вот что касается свободы личности  — она одинакова для всех и разночтению здесь ничего не подлежит. Думаю, с этим им трудно будет не согласиться.

И коли так, совершенно незачем с ними спорить о правах использования родного языка. Надо просто вопрос поставить иначе — заявить, что в демократическом обществе каждый человек обладает одинаковой СВОБОДОЙ выбора языка общения.

Права человека — юридическое понятие, тогда как свобода выбора — этическое и оспариваться никем не должно.
 

Непонятно только, почему мы сами до сих пор всегда отстаиваем именно ПРАВО на русский язык или на русское образование, а не СВОБОДУ ВЫБОРА, на каком языке нам говорить и в каких школах учить своих детей.

Хотя объясняется это просто.

Навязав нам в качестве аксиомы, что жить надо по закону, а не по понятиям, нас принуждают все свои общественно важные проблемы решать в правовой плоскости.

Тогда как, повторюсь, этическая сторона дела всегда имеет не правовой, а исключительно понятийный смысл. Но… либералы утверждают, что по понятиям мы жить не должны.

Не должны потому, что понятие оно и есть понятие. Его не оспоришь, так как это  — категория не юридическая и даже не политическая. Понятие в нашем случае имеет нравственную и логическую дефиницию. Это так же логично, как дважды два — четыре. Мы либо свободные люди, либо нет.

Не пора ли нам поэтому самим начать различать, где имеет смысл говорить о правах человека, а где надо просто постоять за свободу личности? И тогда уже разговор будет другим.