По господствующим в обществе мифам, репрессированный — это старый человек, у которого в глазах вся скорбь латышского народа. А я еще не стар, ни скорби, ни латышскости...

Льгота, конечно, нелепая: я и не помню этих репрессий, оковы тяжкие пали, когда мне было три года от роду, но как говорится: дают — бери. И все же я, как ни странно, свидетель. Все детство и юность прошли среди людей, которые на своей шкуре испытали сталинские репрессии, и кому как не мне понимать, как много лжи сейчас вокруг них нагорожено.


Политрепрессированный Александр Гильман

%script:googleAdSense%

Миф № 1. Цвет латышского народа

Когда кто-то хотел подразнить мою бабушку, ей напоминали дурацкую фразу — первую, которую она произнесла в товарном вагоне на станции Торнякалнс: «Куда мы попали? Здесь все конфекционеры с Мариинской!»

Конфекционами тогда называли магазины готовой одежды, на улице Марияс таких было особенно много, и их владельцы имели устойчивую репутацию предпринимателей, свято придерживавшихся принципа: «Не обманешь — не продашь». Бабушка работала адвокатом, защищала в суде этих деятелей, когда их судили за неуплату налогов или мошенничество, — и больше ничего общего с ними не имела.

Как любой интеллигентный человек первой половины двадцатого века, она была внутренне готова к аресту всю жизнь. И при царе: дед сидел даже дважды, и при большевиках: в 1920-м еле ноги унесли из Москвы, и при Карле Улманисе. Но по понятиям того времени в застенках у сатрапа узник попадает в общество единомышленников, а не жуликов. Во всяком случае, так было принято и у Николая II, и у Улманиса I. У Сталина никакой системы не существовало.

Общий принцип арестов был ясен: брали высших чиновников, общественных деятелей, крупных предпринимателей с семьями. Но исполнение было такое же бездарное и некачественное, как и большая часть советской продукции: совершенно невозможно было понять, почему этого человека арестовали, а его компаньона не тронули.

Подавляющее большинство арестованных никакой угрозы советской власти не несли. А вот многочисленное нацистское подполье осталось нетронутым, и в первые дни войны по красноармейцам и просто желающим эвакуироваться стреляли со всех чердаков.

Война началась на восьмой день, эшелоны со ссыльными хорошо если до Ярославля добрались. Надо было везти солдат на фронт, отправлять в тыл заводы — а все пути забиты составами с «врагами народа».

Высылка 14 июня — акт бессмысленной жестокости. Жертвами ее люди становились большей частью случайно.

И когда я слышу, что в тот день был уничтожен цвет латышской нации, я всегда вспоминаю жуликоватых торговцев с Мариинской — на них это определение тоже распространяется?


Миф № 2. Евреи высылали латышей

Всех моих близких высылали латыши — молодые ребята из «Рабочей гвардии». На сборы отводилось несколько часов, никто особенно не хамил, наоборот — давали полезные советы. Вот вы, читатель, можете себе представить, что в сибирской ссылке крайне необходимо постельное белье? Оказывается, у сибиряков не было ни одежды, ни ткани, поэтому они охотно выменивали продукты на простыни и шили себе рубахи. Кто мог об этом подумать в благополучной Риге!

Поскольку сборы шли без особой спешки, за короткую летнюю ночь бригада карателей могла арестовать только одну-две семьи. Следовательно, число арестовывающих было примерно равно количеству жертв — уж не меньше 10 тысяч человек.

Комсомольцев вызвали в райком, сказали, что предстоит ответственное задание, — они поняли, что происходит, только в последнюю минуту. Национальный состав и «палачей», и «жертв» примерно соответствовал национальному составу латвийцев. По большому счету жертвами были и те и другие.

По возвращении из Сибири моя тетка встретила одноклассника и очень обрадовалась ему — из их школы так мало в живых осталось. Она никак не могла понять, почему тот ее избегает, — думала, у парня жена ревнивая. Он только перед смертью признался, что 14 июня ходил арестовывать и всю жизнь после этого маялся, не мог себе простить. Тетка его так и не успокоила, хотя очень старалась.


Миф № 3. Ужас каторжных работ

Когда люди в молодости провели по пятнадцать лет вместе вдали от родины, то более близких друзей у них быть не может. Почти все приятели моих покойных родителей были с ними в Сибири. Они часто приходили к нам в гости и вспоминали эти годы, как мы вспоминаем стройотряды, походы и колхозы: много молодежи живет в одном бараке, влюбленности, вечеринки, смешные происшествия — не ссылка, а увеселительная прогулка на лоне природы.

Человеку свойственно забывать плохое и помнить хорошее — но и объективно жизнь в Сибири была не так трагична, как принято об этом говорить.

Очень трудной оказалась первая зима — из-за холода, неустроенности и безработицы: не было ни пайка, ни зарплаты. Потом был тяжелый труд — лесоповал, подледная рыбалка, но еще через год-другой почти все нашли работу в конторе. Не потому, что у ссыльных были какие-то привилегии, просто все они имели хотя бы среднее образование, а среди тамошних кадров никого нельзя было найти на должность бухгалтера или даже кладовщика.

Сибирь издавна была местом ссылки, сибиряки относились к «врагам народа» без опаски, и те жили примерно как местное население — только раз в неделю надо ходить отмечаться и уехать нельзя. Постепенно режим смягчался, под конец даже в отпуск в Ригу ездили. Дети оканчивали школы и поступали в вузы, один наш знакомый до сих пор профессор в каком-то красноярском институте.

Разумеется, любая неволя ужасна, но объективно из всего того поколения больше всего шансов выжить было у тех, кого сослали, как это ни кощунственно звучит. Мамина старшая сестра была замужем, высылке не подлежала и погибла в гетто вместе с мужем и ребенком. Двоюродные братья ее эвакуировались, пошли на фронт — один погиб, другой остался инвалидом, третий подорвал сердце и умер сравнительно молодым.

Разумные латыши из репрессированных рассуждают так же. «Если бы меня не выслали, то взяли бы в легион. А там или убили бы, или — плен и опять-таки Сибирь...» Куда ни кинь — везде клин.

Поколению, которое родилось в первой четверти прошлого столетия, выпала очень трагичная судьба. Жизнь не дала им благополучных дорог, сложить голову можно было на любой.

Выделять из массы жертв жестокого века одну группу — цинично и подло.


Миф № 4. Репрессированные — ужасно злобные

Это уже наш миф, а не официальных идеологов, и он имеет определенное право на существование. В дружном хоре национально озабоченных, которые требуют выслать оккупантов и стрясти с России контрибуцию, всегда слышен сварливый голос разных обществ репрессированных.

Вот только никто из еще живых спутников моих родителей к этим обществам не имеет никакого отношения. Покойная тетушка один раз пошла на такое собрание и потом долго плевалась — так на нее подействовала царящая там обстановка бессмысленной ненависти.

Похоже, что заправляют делами в этих организациях сравнительно молодые люди — те, кто в Сибири родился или попал туда в младенчестве. Культурный шок, в отличие от своих родителей, они получили не при отъезде из Латвии, а при возвращении — и до сих пор отойти не могут.

Хрестоматийный пример — Дзинтра Хирша. Она вернулась в Латвию лет в десять, пошла в школу и сразу стала объектом насмешек, потому что неправильно говорила по-латышски, а писать совсем не умела. Вот человек и поставил себе жизненной целью доказать, что она ничуть не хуже других латышей — а следовательно, может талантливее, чем другие, испортить жизнь инородцам.

В тех же людях, кто прошел весь путь, никакой злобы нет. Они, кстати, очень хорошо и охотно говорят по-русски. Один из маминых спутников по Крайнему Северу так объяснял, почему ему трудно общаться со школьными товарищами, после войны осевшими на Западе: «В какой-то момент и мы, и они оказались в чужой стране без гроша за душой. Но нас окружали такие же нищие сибиряки, а их — богатые американцы. Вот они всю жизнь и прожили в зависти, а нам некому было завидовать и не на кого злиться».

...Я как раз был у тетушки 14 июня 1987 года, когда ей позвонил этот человек и сообщил новость: «Вот ты сидишь дома, ничего не знаешь, а тебе у памятника Свободы цветы кладут — может, сходим посмотрим?»

Начиналась Атмода, кто-то уже понял, что на репрессированных можно заработать политический капитал. «Какие цветы — ведь мы еще живы, — ответила тетка. — Не пойдем. Ну их к черту».

Золотые слова...