На Всемирном конгрессе русскоязычных журналистов в июне в Москве были люди из множества стран. И все были чем-то интересны. Но я во время теплоходной поездки по Москве-реке, которую нам подарили организаторы, не отставала от редактора газеты «XXI век» из Луганска Юрия Юрова. Хотелось знать все из первых рук... А Юрий, вместо того чтобы пить шампанское и закусывать разными вкусностями, терпеливо отвечал. Я даже в конце извинилась, а он сказал: «Нет, я наоборот, хочу, чтобы все знали как мы жили».

Свои вопросы опускаю, оставляю только ответы Юрия.

— Никаких сепаратистов у нас поначалу не было. Люди были только против майдана. Увидели, что в Западной Украине отлавливают членов Партии регионов и коммунистов, сносят памятники, услышали о запрете русского языка, и стали бороться за свою идентичность, за выживание. Такого, как в Крыму, чтобы мечтать о присоединении к России, у нас не было в то время. Просто ждали нацистов, запаслись битами, палками. Активизировались казаки, шахтеры... И знаете, коммунисты себя в это время очень хорошо проявили. Я даже не ожидал... Многие из них потом ушли в ополчение... С Партией регионов сложнее было. Их руководителей в области почти не осталось. Олигархат же. И хотя потом среди воющих были и регионалы, все равно Партии регионов люди не простили ее предательства.




Луганская девочка рассматривает снаряды. Фото: СИДОРОВ Николай


Русская весна у нас началась с захвата здания СБУ. До этого были мирные митинги, на которых люди стояли под флагами области с вполне невинными лозунгами. Но их все равно арестовывали. Несколько десятков человек освободили своих арестованных товарищей, захватили оружие, и... не знают, что делать дальше. Засели в количестве около сотни человек в СБУ и ждут штурма. Город-то еще украинский... Это апрель 2014-го... Горожане тоже ждут. Пришли защищать эту сотню. Много народу — от пяти до десяти тысяч. Напряжение было неимоверное... И постоянно слухи какие-то поступают, вот-вот, мол, уже едут к нам фашисты на автобусах... И первый момент, который мне на всю жизнь запомнился в этом конфликте — это когда церковь поблизости начинала бить в колокола, предвещая штурм, и откуда-то появлялось много женщин с иконами, и они вставали впереди толпы... Храм несколько раз бил в набат, и они, эти женщины с иконами, всегда прибегали, ночь не ночь, и вставали впереди всех...

Через два месяца, 2 июня над городом все летал самолет, но на него не особенно обращали внимание. А он взял и сбросил бомбу на здание обладминистрации... Восемь человек погибло, ни одного ополченца среди них... А рядом еще детская площадка и садик были. И тогда мы поняли, что наши пути с Украиной окончательно разошлись... И с этим связан для меня второй незабываемый кадр этой войны: недалеко от администрации десятилетней девочке ножку оторвало. Она скончалась по дороге в больницу...

В августе мы оказались в блокаде. 45 дней она продолжалась. Но вы знаете, хоть нам было и голодно, доедали все, что есть на складах, не было света, воды, связи, но все как-то узнали друг друга и стали ближе. Вот раньше не знали кто твой сосед, а теперь не только соседа, весь подъезд узнали. Зверей в зоопарке кормили вскладчину, несмотря на нехватки. Спасли их. А со стороны город выглядел пустым... И, кстати, знаете, первыми уехали богатые. А бедные остались, с детьми. Я видел, как дети играли в песочнице, строили сооружение «от бандеровцев»...

Так вот, блокада — зло, но она очень объединила людей. Показала, кто есть кто. Симфонический оркестр Луганска остался в городе и играл для горожан. Кукольный театр во дворах показывал спектакли для детей... Я восхищаюсь этими артистами! Вообще, в это тяжелое время произошел подъем казачьей культуры, фольклора. Почти все деятели культуры в войну остались в Луганске. А вот журналисты — 80% уехали... Мне кажется, это можно объяснить тем, что молодые украинские журналисты выросли на западных грантах. «Я хочу бороться за демократию в Украине», — на тебе грант. Сотрудники Госдепа США читали лекции на журфаке... Журналистов осталось в городе процентов двадцать. Четыре человека погибли...

Проблем в Луганске было много, не только голод. Когда война началась, жители забили холодильники едой. А потом многие разъехались, а свет в Луганске отключили. И те, кто остался, начали судорожно поедать свои продукты, а пропавшее выливать в унитазы. В итоге канализацию забили... Пришлось вскрывать закрытые квартиры, из которых доносился гнилой запах, просто выносили еду вместе с холодильниками и выбрасывали. Канализацию же вывели в реку... Это плохо, и сейчас эта проблема сохраняется...

Спрашиваете, была ли преступность в городе. Ее ополчение зачистило сразу еще в начале войны. Расстреливали без суда и следствия наркобаронов, воров в законе, насильников. Судили и своих товарищей, виновных в военных преступлениях. Послаблений им тоже не было. А потом появилось другое явление: человек с ружьем... Война закончилась, и человек не знает, куда девать свою пассионарность... И как с ним быть? С одной стороны он герой, с другой... На всех войнах со всех сторон всегда такое наблюдается. Сегодня, конечно, эпоха «революционной законности» осталась позади. Работает полиция, приняты законы. Смертная казнь не предусмотрена, хотя, может быть и стоило бы...

...Когда была блокада, в августе прошлого года, днем город выглядел вымершим. И мобильные телефоны ловили сигнал, только если уехать на окраину. Там было опасно, стреляли, но люди туда все равно ездили, и я ездил... И вот здесь третий эпизод войны, который мне навсегда запомнится. Прекрасный эпизод. Я вдруг вижу, как среди полей идет белая, как стая лебедей, колонна грузовиков из России... 300 белых машин с продуктами для нас и предметами первой необходимости... Это было неожиданно и потрясающе. Этот, первый рейс, был самым рискованным для российских водителей и я хочу сказать, что все они герои. Я увидел, как в пустом городе из подъездов, подвалов, арок и подворотен вдруг стали появляться люди, и они побежали к этим «белым лебедям», и какое же было ликование! Это потом стали составлять списки, а тут просто раздавали во все тянущиеся руки... Люди изголодались.



Жители Луганска в длинной очереди за водой. Фото: СИДОРОВ Николай


Спрашиваете, хотели ли мы уже тогда в Россию. Конечно, хотели. И сейчас хотим. Тем более, увидели, как это произошло с Крымом. Но в то же время есть понимание, что не все просто... Да, досадно, но что же делать...

У нас произошел самый настоящий Русский Ренессанс. Мы перешли на российскую систему образования, в обороте все больше рубли. А главное, основная идея нашего региона — Русский Мир, православие. Я, как депутат Народного Совета ЛНР, хочу даже ставить вопрос о том, чтобы православие в Республике стало государственной религией. Остальным религиям — свободу.

Так вот, об образовании... Перед сентябрем прошлого года у нас по Луганску неизвестные расклеили листовки, в которых предупреждали, что учителя, которые выйдут на работу, будут считаться террористами и будут наказаны. Но школы открылись. Родители боялись вести в них детей, выбирали те школы, в которых есть бомбоубежища. И учителя вышли преподавать, без оплаты, на свой страх и риск...

Школы перешли на российские учебники. Вместо Гарри Поттера стали, наконец, изучать Достоевского, добавили часы русского языка и литературы, при этом не убрав украинский. Появились также уроки православия, история родного края и та история, которую изучают в России.

Украинский язык не исключили из программы. Он у нас — второй государственный. Из трех театров Луганска, кстати, один — украинский. У нас есть кафедра украинского языка в пединституте. День рождения Тараса Шевченко в Луганске отметили, причем это была инициатива снизу — «не отдадим бандеровцам нашего Шевченко!».

Юрий говорит, что в его жилах течет русская, украинская и польская кровь. У него нет никакой ненависти к Украине, более того, когда кто-то из коллег говорит, что, дескать, Тарасу Шевченко и Лесе Украинке далеко до Пушкина, он деликатно молчит, потом говорит: «Ну, у них тоже есть очень хорошие стихи», и читает одно стихотворение Леси Украинки наизусть. На украинском.

При этом он — человек Русского Мира.

Вообще, в течение всего разговора, у него ни разу не мелькнули ни нелюбовь к украинцам, ни раздражение. К киевской власти — да, но не к народу. На вопрос о том, есть ли в Луганске те, кто поддерживает киевское правительство, отвечает:

— Есть. У меня сотрудники редакции живут в разных районах города, так я провел опрос: знают ли они, где живут люди, поддерживающие киевскую хунту? И если да, то как к ним относятся окружающие. Да, оказалось, все знают, где такие живут. Но никто их не преследует. У меня мама острая на язык, знает тоже таких людей, но только в шутку советует им покрасить крышу в сине-желтый цвет, «чтобы летчик знал и на вас бомбу не сбросил». Или, рассказывает, в очереди за пенсией сторонники киевского режима начнут возмущаться: «Проклятые сепаратисты!», им в ответ только говорят: «Попробовал бы ты такое на Украине о власти сказать...»

А когда голодно было, так все тяготы вместе делили, не задумываясь, кто каких взглядов... Даже было, проводили колонну боевой техники по городу, с ополченцами — показать населению, что они в Луганске есть, а то ведь украинские СМИ вещали, что ополченцев в области больше нет... И какой-то мужичок увидел эту колонну без опознавательных знаков, шасть к своей машине, вытащил оттуда украинский и давай им махать перед ополченцами... Ничего, посмеялись только...

— Есть Украина — государство, которое нас убивает, — продолжает Юрий. — Потому мы ненавидим Украину, ее власть, а не украинцев как народ. Он ведь тоже не единодушен в любви к киевской власти... На севере нашей области засел губернатор Москаль, и вот он вещает через украинские СМИ, что у нас в Луганске и прилегающих районах остались «только террористы». А нас -1.5 миллиона из двух миллионов населения области. И все террористы?

Гадили они нам по-мелкому. В Новый год луганчане накрыли столы, сели, а диверсионная украинская группа где-то опору подорвала, и встречали праздник в темноте.

И здесь не могу не вспомнить, как мы праздновали день города. Еще была блокада. Я иду и вдруг слышу крик — много людей кричат. Подумал, убило кого-то, а оказывается, несколько десятков лампочек вдруг зажглись в парке и люди кричат от радости! И я смотрел на них и был счастлив их счастьем. У нас ведь как было в войну? Перебили линию электропередач. Электрики подъедут ремонтировать, а их с украинской стороны расстреливают...

Они вообще зверствовали. Есть такой поселок — Новосветловка. До войны купить там дом было престижно. А в войну там расстреляли хирурга и раненых ополченцев. Батальон «Айдар» и польские наемники. Поселковых мужиков убили человек десять. А когда ополчение начало наступление, то они просто как в Хатыни, согнали местных жителей в храм, закрыли там, и заминировали. А сами в окопах вокруг. То есть нашим, получается, артиллерию к ним применять нельзя... К счастью, потом людей выпустили.

Я рассказывал про День города, и вспомнил еще один трогательный, незабываемый эпизод. Представьте себе: разоренный город, 400 поврежденных многоэтажек, 1200 разбитых частных домов, около сорока школ, в которые тоже угодили снаряды, одна старинная, вся была в мемориальных досках... И вдруг вижу около шестидесяти детей, которые... танцуют «Танец маленьких утят». Прямо на улице, под музыку. Скажу честно, я разрыдался. У нас в области ведь 41 ребенок погиб...

Не отличаюсь сентиментальностью — я воспринял как должное, что моя машина сгорела в войну, что на моей даче жили фашисты и разрушили и разграбили ее так, что я в шортах ходил на заседания правительства, но вот эти танцующие малыши довели меня до слез.



Cгоревший автомобиль с тиражом газеты «ХХI век». Фото: СИДОРОВ Николай


Я в детстве читал в основном по-украински, — вспоминает Юрий. — А первое место работы у меня было во Львове. Сейчас я думаю по-русски и считаю себя русским... Конечно, нам тоже хотелось бы в Россию, что греха таить, и по экономическим причинам тоже, трудно нам. Но понимаем все, дипломатия... Хорошо, что Россия нам помогает, выручает с конвоями... Для меня лично как для журналиста рубежом стала Одесса. До этого я у себя в газете придерживался плюрализма. Давал слово представителям разных партий. А после того, как людей сожгли, плюрализм отменил.

Вот вам трагикомичный эпизод из моей редакционной работы. Еврейская община Днепропетровска, где тогда Коломойский руководил, присылает нам статью о Холокосте, с припиской: «Не побоитесь напечатать?» Я удивился: почему побоюсь? И мне объяснили, что на Украине сейчас не принято напоминать, что евреев убивали. Ведь это делали и бандеровцы. И я ответил: «Я-то не побоюсь, главное — чтобы у вас не было проблем», и напечатал статью в память жертв Холокоста.

Сейчас, говорит Юрий, главное, что на город перестали падать бомбы, и это самый большой плюс минских переговоров. В магазинах есть продукты, выплачиваются зарплаты и пенсии — это тоже здорово.

Уезжать из Луганска он не собирается, хотя для смены «картинки» всего-то и нужно — проехать до Москвы семнадцать часов на автобусе. Но об этом нет и речи. Ведь журналист во время войны — это нечто среднее между солдатом и священником. А ни тому, ни другому нельзя покидать поле брани.


Эвелина Азаева, kp.ru