Театр! Вы любите театр? Я хочу спросить, любите ли вы театр так, как любил его Гриша Кацнельсон, то есть со всем тем иступлением, на которое способна пылкая душа директора театра, жадная до результатов руководимого им дела?

Нет? Именно ТАК вы театр не любите?

Я тоже. Поэтому нам с вами трудно будет понять директора Гришу, душа которого рвалась на части. А рвалась она на части потому, что его театр умирал, подтверждение чему директор видел ежедневно, заглядывая в кассу.

Вот и сегодня, отобедав, что делалось вне зависимости от состояния той кассы, подходил Гриша ко вверенному ему театру. И чем ближе он подходил, тем невыносимее делалась дисгармония между ощущением приятной наполненности в организме и ощущением пустоты в душе...

А сам театр между тем сверкал! Потому что фасад у театра был роскошный. Такому фасаду любая столица могла бы позавидовать. Дело в том, что в свое время, а именно в 1913 году, купец первой гильдии Яков Лейбович Мендельсон, перед тем как уйти в лучший из миров, построил в родном местечке на свои доходы театр. Доходы были приличные, приличным вышло и театральное здание – с колоннами снаружи, с ложами и буфетом внутри. Над фронтоном неслась гипсовая квадрига, под которой рельефными буквами из кирпича было выложено: «Театр Я. Л. Мендельсона»

После революции вдоль колонн возвели леса и на них поднялись пролетарии с молотами и зубилами, чтобы сбить надпись. Но кто-то вовремя вспомнил, что революцию в их краях делал Яшка Мендельсон, ставший потом известным чекистом... Предложили чуток переделать буквы названия, чтобы получилось «Театр Яшки Мендельсона».

Наверху, то есть в областном центре, предложение раскритиковали.

– Что это за «Яшка»? Герой революции, верный сын партии, понимаешь – и Яшка... А кто он был по отчеству?
– Не знаем...
– Ну так узнайте!

Кинулись искать. Никто не знал – Яшка да Яшка. Пока не нашли все же – Львович.

– Львович, Лейбович – это ж разве не один хрен? – поинтересовались наверху.
– Да, таки один...

И поэтому на фронтоне осталось: «Театр Я. Л. Мендельсона». А поскольку леса уже стояли, то пролетарии выкрасили известкой колонны.

Прошло много лет. После того как Хрущев заклеймил позором культ личности Сталина и его подручных, вдоль колонн снова возвели леса и на них поднялись рабочие с отбойными молотками, чтобы сбить имя одного из тех самых подручных. Но тут кто-то вовремя напомнил, что все местечко попереженилось под свадебный марш композитора Мендельсона, дедом которого был Моисей Мендельсон, который считается инициатором движения еврейского просвещения – это он вывел евреев из их замкнутого мира, приобщив угнетенный народ к общеевропейским ценностям, включавшим и притягательные идеи научного коммунизма...

– И он что, бывал в Жмеринке? – спросили сверху.
– Кто?
– Дед Моисей.
– Нет. Дед не бывал. Но он был женат на дочери Гугенхайма...
– Ну и что?
– Как это что?! Гугенхайм же торговал, он везде бывал.
– А кто он был по имени-отчеству?
– Кто он?
– Композитор!
– Не знаем...
– Ну так узнайте!!

Узнали. Оказывается, отчества у композитора не было, зато было два имени и писался он так: Якоб Людвиг Мендельсон. Вот почему на фронтоне так и осталось: «Театр Я. Л. Мендельсона». Но колонны по ходу дела снова выкрасили, а с ними и квадригу. Отчего театр с фасада сверкал как айсберг...

***

Вечерело, в местечке под теплым закатным солнышком уже текла уютная домашняя жизнь, а директору Грише жить совсем не хотелось – касса театра не продала на сегодня ни одного билета... А посему, выйдя из-под сверкающего айсберга, директор пошел от него прочь, пошел куда глаза глядят, обреченно волоча ноги по пыльным тротуарам.




Гришины глаза и ноги привели его в тихую улочку, к висевшей на одной петле калитке, за которой белела хатка, подле которой сидел Пиня и что-то безмятежно читал. Гриша толкнул калитку – и вот директор уже во дворе. Пиня заложил страничку былинкой и встретил Гришу ясными глазами, в которых не было ни тени сомнений, ни микрона сметений. «Вот оно, воплощение счастливой безмятежности», – подумал директор, мучительно не понимая, ни зачем он сюда пришел, ни с чего начать...

– А вот у Перельмана, – пришел ему на выручку Пиня, – есть весьма любопытное и наглядное пояснение общей теории относительности.

Гриша вздохнул, а Пиня продолжил:

– Если вы идете из головы поезда в вагон-ресторан с той же скоростью, с какой идет поезд, то все время будете видеть в окнах все ту же станцию, все тот же перрон и все ту же бабушку, торгующую семечками. Хотя поезд-то идет! Вместе с вами! Увозит вас!

До Гриши начало доходить, что он пришел в этот двор в общем-то зря...

– А теперь вернемся к бабушке! А бабушка...
– Какая бабушка, Пинхус?
– Ну, та, что семечками торгует. Так вот, а бабушка будет видеть перед собой в окнах поезда только вас. Будто вы стоите на месте. Хотя поезд-то идет! И идет он вместе с вами! Увозит вас!
– Ну и что?

Пиня раскрыл книгу на том месте, где торчала былинка, ласково огладил разворот и сказал так:

– А то, Гриша, что все относительно. И все присходящее выглядит или так, или иначе в зависимости от того, откуда на это смотреть.




– Ну и что?

Пиня сощурился на закатное солнышко, потом на Гришу и мягко пояснил:
– У тебя там на фронтоне что написано? Там написано – «Мендельсон». Так вот, если в твоем театре поменять местами сцену и зрительный зал и использовать театр Мендельсона по его прямому назначению, то откроется новая страница в театральном искусстве, глянуть на которую захотят многие, и тогда всем вам будет счастье.
 

***

От этих слов в Гришиной голове что-то щелкнуло, раскрылось, что-то там забрезжило, и директор театра уверенной походкой пошел к самому крупному местечковому инвестору – к Леве Круглому, директору АО «Клондайк», то есть ломбарда. Два директора закрылись в офисе, и три часа кряду Гриша уговаривал Леву дать кредит. Лева не давал. Гриша уверял и обещал. Лева не сдавался. Гриша рисовал невероятные перспективы. Лева был несокрушим. Гриша клялся. Лева на те клятвы устало отвечал, что день выдался жарким, а потому уже давно хочется пива...

И тогда Гриша достал и выложил на стол переговоров козырного туза, чего Лева, надо вам заметить, терпеливо ждал с самого начала разовора: Гриша предложил в качестве лизингового покрытия кредита все свое личное недвижимое имущество. А это, надо вам заметить, было весьма интересным предложением: все ж как-никак, а Гриша был директором театра...

И он таки кредит получил. И закрыл театр, отправив всех работников к ядреной Фене, то есть в отпуск. И стали от театра к городской свалке ездить грузовики, вывозя содержимое театрального искусства, а именно сопревшие декорации, битые молью задники, кулисы, латаный занавес, продавленные кресла зрительного зала – машин пятьдесят, наверное, вывезли... Один грузовик при этом исправно ходил по маршруту «театр – пункт приема стеклотары» – это находили и находили в самых немыслимых местах и вывозили многолетнее театральное наследие.

Затем три летних месяца в театре кипела стройка. Что именно строилось – никто не знал. Но намеренно неотправленная в отпуск армия распространительниц театральных билетов трудилась в поте лица: тетки ходили по рынку и, якобы нечаянно встретив коллегу, якобы шепотом произносили короткое, но действенное рекламное сообщение: «В театре? Да там такое творится!» У местечковых хороший слух, а потому этого шепота было достаточно, чтобы к осени довести ожидания потребителя услуги до высшего градуса, после которого у котла сносит крышку...

Крышку снесло в середине сентября, когда на самых видных местах появились лаконичные афиши: «Театр Я. Л. Мендельсона. Свадьба». Заинтригованный потребитель услуги ломанулся в театральную кассу, возле которой впервые за двадцать лет выстроилась очередь.

Касса открылась – а там билеты за таку-у-ю цену! Народ у окошка гневно загудел, но задние надавили со словами «тогда мы берем!», и баснословно дорогие билеты были мгновенно сметены...
 

***
 

Пришедшие на спектакль зрители были прежде всего поражены тем, что их было не так много. Удивление выросло, когда их провели по ковровой дорожке и усадили в мягкие бархатные кресла с золочеными спинками непривычно маленького зала-амфитеатра – человек на пятьдесят... Удивление зашкалило, когда вдоль кресел стали элегантно фланировать узкие в бедрах и широкие в плечах юноши, предлагая бокал шампанского – за счет заведения-с. А потом стали протискиваться узкие в талии и широкие в бюсте девушки, предлагая виски-коньячок-водочку, стоимость которых, оказывается, входила в стоимость билета... Зритель довольно разрумянился.

И вдруг грянул марш! Мендельсонов, разумеется.

И раскрылся занавес!

И зрители ахнули!!

Оказалось, что они сидят в амфитеатре, который выстроен на бывшей сцене. А в огромном бывшем зрительном зале стоят в виде буквы «П» накрытые столы. Зал был весь в сверкании, весь в цветах, шариках, тюлях, драпировках, лентах...

Со звуками марша пространство зала стало наполняться артистами и радостной массовкой, в которой зрители узнавали соседей и коллег по работе. Массовка, в свою очередь узнавала в зрителях своих и махала им рукой. Вошли шаферы и свидетели с лентами через плечо, родители. Чинно выстроились с хлебом-солью и с тарелкой для битья. С балкона, словно муэдзин с минарета, врезал пронзительный голос ведущего свадьбу, его подхватил голос другого ведущего, третьего. Мендельсонов марш взревел на полную громкость, распахнулись врата, и в карете, запряженной тройкой белых лошадей, въехали молодые.

Брызнули ослепительным светом прожектора.

Посыпались с балкона блестки, засыпая публику и салаты.

Грянул оркестр, вступил хор, исполняя кантату...

Здесь надо бы заметить, что свадьба была наполовину настоящей, а наполовину хорошо срежиссированной, отрепетированной, что в трудовом театральном коллективе сделать не составляет большого труда. Натуральность свадьбе придавали настоящие жених и невеста – дочь комика Державина и сын героя-любовника Ширвиндта (это актерские псевдонимы, разумеется). Когда директор предложил Державину с Ширвиндтом сыграть давно решенную и все время откладываемую свадьбу их чад, те поначалу насторожились. Но когда Гриша напомнил, что свадьбы именно играют, и пообещал, что львиную долю постановочных расходов возьмет на себя театр, комик с любовником тут же согласились.

Потом были тосты! Ах, какие это были тосты, давным-давно гениально написанные великими мастерами этого жанра из гениального города Одессы. Гости аплодировали, зрители тоже.




А каков был первый вальс молодых, освоивших танец на уровне мастеров спорта!

А какие были конкурсы, отрепетированые до восхитительных мелочей! Как спортивны были молодые люди – якобы нечаянные участники тех конкурсов. А как роскошны и при этом стеснительны и целомудрены были участницы, с одеждой которых во время конкурсов постоянно происходили милые и якобы нечаянные недоразумения! Зритель ликовал, завидовал конкурсантам и снова аплодировал.

А как крали невесту! Гостей и жениха лишь на секунду отвлекли спущенным сверху шестом и девушкой вокруг него, а в это время люди в масках подкрались, мгновенно подхватили на руки невесту, передали джигиту на вороном коне и тот ускакал из зала... Искали невесту упорно, с трагическим накалом, со сводками с маршрутов поиска, а при достижении кульминации спустили оттуда, откуда и девушку с шестом. Зритель, искренно сочувствовавший поискам, восторженно бил в ладоши!

Затем был объявлен антракт. И часть зрителей прошли в буфет, где было все то, что было и на свадебных столах. А часть зрителей прошла прямо к свадебным столам, где их обняли, усадили, угостили, ибо было чем, а потому они в ряды зрителей уже не вернулись...

Апофеозом свадьбы была масштабная драка. Тоже, конечно же, тщательно отрепетированная, с красиво поставленными ударами, с бросками соперника об стену и на стол, рассыпавшийся под телом брошенного, с многими литрами кетчупа, вылитого на белые рубахи! Кто-то из возбужденных зрителей, наивно приняв все это за чистую монету, привычно полез в зал драться, получил там по носу и удовлетворенный вернулся в свое кресло.

Хорошо разогретый, выпивший и закусивший, полный сценических впечатлений зритель все чаще и чаще аплодировал и кричал браво! А что, имеет полное право – он же зритель, он же билеты купил. В зале это прерасно понимали, а потому выходили и выходили на поклоны... Полный успех при полном аншлаге – что еще нужно для счастья! Пиня оказался прав.

***

Была, напоминаю, осень – время свадеб. Поэтому директор «Театра Я.
Л. Мендельсона» тут же получил гору заявок на проведение таких же ярких, запоминающихся свадебных торжеств. К размеру оплаты торжества вопросов ни у кого не было – вы шо, это ж свадьба! В щедром потоке капиталов актеры играли свои роли вдохновенно и без устали, потому что каждая свадьба для них стала елкой. В свою очередь желающие поглазеть на этот праздник жизни и принять в нем посильное участие штурмовали кассу. От чего в местечке не весть откуда взялись невиданные доселе театральные спекулянты. А театральный кассир тетя Фая в очках с диоптриями минус тринадцать стала вдруг не только уважаемым человеком, но и козырной невестой – и таки сыграла свадьбу!

И даже директор ломбарда Лева Круглый выдал замуж свою дочку тоже в театре. О! То был шедевр современной драматургии и режиссуры! А уж как ту свадьбу проникновенно сыграли господа актеры!!

После чего Гриша принес Леве последний взнос за взятый кредит.

И тут же взял Леву в долю, продав ему миноритарный пакет акций АО «Мендельсон».


А Пиня, спросите вы?

А что Пиня?

Про него, как водится, никто и не вспомнил, а самому ему все эти театральные заморочки были, что называется, по барабану. Он чужд людской суеты, живя совсем иными человеческими радостями.


Вместо постcкриптума

«Что же такое, спрашиваю вас, этот театр?.. О, это истинный храм искусства, при входе в который вы мгновенно отделяетесь от земли, освобождаетесь от житейских отношений!.. Возможно ли описать все очарования театра, всю его магическую силу над душою человеческою?.. О, ступайте, ступайте в театр, живите и умрите в нем, если можете!..»

Виссарион Белинский, литературный критик XIX века.