«А интересно, был ли на моем веку Новый год без снега?»
 
Антон гнал из головы тяжелые мысли и дурные предчувствия последних недель. И делал он это именно так, вспоминая что-то хорошее, либо заставляя себя думать о чем-то нейтральном.
 
Да нет, вроде всегда со снегом. А ведь уже их за сорок «разов» было в его жизни, этих суматошных до стресса последних дней декабря. Антон приостановился, чтобы перевести дух и поудобнее ухватить тяжелый ящик с мандаринами. Запах мандаринов подарил обрывки воспоминаний о беззаботном детстве.
 
«Ага, тогда я неправильно считаю?» Ведь первый десяток-полтора годков своей жизни, как и вся детвора, он был званым гостем на этих праздниках, а значит, были они только в радость и их суматоха не в счет, продолжал Антон свои размышления-психотерапию. «Значит, от силы тридцать их было, суматошных и хлопотливых. Ну, стало быть, еще столько же будет. А потом суматоха уже закончится. Совсем».
 
Мандарины эти в неудобном дурацком деревяном ящике переть ему еще метров триста, лавируя между пешеходами и припаркованными вкривь и вкось на тротуарах автомобилями.
 
«Вот же город, вот же народ — ни подъехать, ни пройти толком не дадут», — снова стал злиться он. Свой джип ему пришлось оставить в двух кварталах позади — и в туфлях «под костюм» тащиться с этим ящиком по каше из снега, соли и льда. Антону уже очевидно не хватало дыхания.
 
Он вспомнил, что и в прошлом году тащил такой же точно ящик, но хоть машину и поставил не ближе, тогда он был вместе с Сашкой. Да! Тогда они были вместе. И несли ящик вдвоем! Теперь же он Сашку увидит только в середине января у нотариуса, когда будут подписывать все бумаги. А на Новый год — только эсэмэска. Ну, он-то Сашке отправит, а как Сашка ему — шут его знает.
 
«Да сам Сашка во всем и виноват! Сам, и только сам! Сам пусть и расхлебывает!» Антон гнал мысли о Сашке, он снова остановился и поставил ящик прямо на снег.
 
«Все, — подумал он, — после Нового года займусь здоровьем. Достала уже эта постоянная боль в груди от остеохондроза! Вот и сейчас болит — охота согнуться и не разгибаться. А ящик надо донести! Какой же Новый год без мандаринов?» Антон, передохнув, опять взялся за ящик, — который уже, казалось ему, удвоил вес, — и потащил его снова.
 
«Так, — скомандовал он себе, — О Сашке не думать, о здоровье не думать, все это на посленовогоднее «потом», а сейчас думаю только о чем-то хорошем. Осталось пройти всего ничего — два подъезда, и, обогнув «скорую», стоящую у третьего подъезда дома, войти в четвертый, а там, слава богу, первый этаж».
 
Антон прижимал к груди ставший совсем уже неподъемным ящик и почувствовал, что и рубашка, и джемпер под курткой уже вымокли от пота. Ребра ныли, проклятый позвонок транслировал боль уже на всю грудную клетку. Ну все — финишная прямая вдоль дома между двумя оставшимися подъездами. Антон вспомнил свои юношеские занятия спортом и отвлек себя аналогией: улица — беговая дорожка, пешеходы — спортсмены, врачи «скорой» — зрители. Четвертый подъезд — финиш.
 
«Думаю о хорошем. Только о хорошем, чтобы быть улыбчивым и веселым! О чем хорошем?» И тут он внезапно понял, как давно не был у родителей. Боже мой, когда же он был у них последний раз? Осенью, наверное? Ну да, осенью, конечно же, осенью. Теща же как раз приезжала. Все вместе и ходили... с тещей. Она приезжала к жене на юбилей. Через несколько дней и ходили... Но юбилей — это же конец июня? Значит, с тех пор?. Какого же это было числа? Какого числа?
 
Финишировал Антон в падении, как ему показалось, поскользнувшись на обледеневшей ступеньке подъезда. Он падал, развернувшись вокруг себя на 180 градусов, головой в сторону «скорой». И, падая, успел заметить на капоте надпись из зеркально перевернутых букв ЯИЦАМИНАЕР, а еще — окрашенные в цвет «скорой», на грязно-сером снегу веселой оранжевой стаей удирающие от него колобки-мандарины.
 
Мама Антона стояла в самом начале полутемного коридора.
 
— Здравствуй, сынок, — сказала она. Ее лицо с заострившимися чертами было спокойным. Он рванулся было обнять ее, но мать отошла на шаг назад и негромко, но твердо сказала непонятную ему фразу: — Ты не вовремя.

— Что значит, не вовремя? Мама, ты о чем? — Антон опешил и остановился.

— Не вовремя и значит, что не вовремя. НЕ СЕГОДНЯ, — мама говорила и медленно пятилась назад по длинному коридору. Антон растерялся окончательно и стал говорить маме, почти кричать, что ему нужно ей многое рассказать и узнать от нее многое. Ну и раз он пришел, значит и надо обо всем поговорить, а то ведь давно он к ним не приходил.
 
Мама остановилась и как-то грустно сказала:
 
— А я и так все знаю, сынок. И про тебя, и про Сашку.

«Господи! Ну а про Сашку-то откуда?» — подумал Антон и как-то сник сначала, но потом быстро и раздраженно заговорил:

— А что Сашка? Что Сашка? Когда он свою половину нашей фирмы мне закладывал, то он о чем думал? Я его предупреждал, что дело, куда он вложился, проигрышное! Дважды предупреждал. Я, может, специально ему этот залог предложил, чтобы он подумал хорошо. А ему загорелось — «верняк дело», видите ли… Всегда, всегда, куда бы он не вкладывал свои деньги, всегда — мимо. Все знают, что это я — везунчик. На моем везении вместе и фирму подняли. А он — неудачник во всем, что он делает отдельно...

Мама посмотрела на Антона как-то по-особенному: не строго, как в детстве, когда он, бывало, что-нибудь нашкодит, а с укоризной и удивлением.

— Антоша! Сыночек! Ну зачем ты так? Ведь мы оба знаем, что деньги ты сначала хотел просто Сашке одолжить. Без залога этого постыдного. Он бы тебе отдал их в любом случае. Потом уже ты передумал. А ведь вы же с детского садика вместе и не разлей вода всегда были.
 
Антон оставался стоять при входе совершенно ошарашенный, а мама удалялась, но слова ее слышны были так же отчетливо.
 
— Я же знаю, что его половина фирмы, которую он тебе заложил, стоит гораздо больше этих денег. Сыночек, ну зачем ты так! — повторила мама. — Неужели ты и вправду сможешь за бесценок забрать себе Сашкину половину?
 
Антону опять стало трудно дышать, и он, разделяя каждое слово тяжелым дыханием, стал обьяснять маме, что сейчас мир изменился, что Сашка все равно сам виноват, что это бизнес, а там есть свои законы... И не дети уже они оба... Антон снова почувствовал боль в груди и ассоциативно вспомнил про мандарины. Он оглянулся и не увидел их. Чтобы как-то разрядить ситуацию, он отшутился: — Убежали колобки, — и улыбнулся маме.
 
Мама ушла уже в самый конец коридора.
 
— Пора тебе идти, сынок, — негромко сказала она, — совсем уже пора. А мандаринов здесь нет. — Мама улыбнулась впервые с начала разговора. — Ты их нес к себе в офис, как и каждый раз под Новый год. Здесь они ни к чему. Все! Тебя уже зовут. Ступай, милый. Мы с отцом очень тебя любим и верим в тебя. Храни тебя Господь. Ступай.
 
Концентрированный аромат мандаринов щекотал ноздри. Боль в груди стала меньше, но не прошла полностью.
 
— Ну вот и вернулся твой Андреич, — услышал Антон незнакомый ему мужской голос. Источник голоса был совсем-совсем близко.

— Антон Андреевич! Антон Андреевич! Вы меня слышите? — А вот этот голос, звавший его, показался Антону знакомым. Ах да! Это же Настюха, их с Сашкой секретарь. Тоже здесь. А где это — здесь? Антон понял, что лежит... Да, он лежит в машине, и она куда-то едет!

— Ох, и везунчик твой Антон Андреич! — продолжал незнакомый голос. — Это же надо — свалиться с обширным инфарктом в трех метрах от специализированного реанимобиля. Ведь с того света вернули! Там уже был, там. Никакая другая «скорая» не смогла бы — не успели бы приехать. Ну везунчик, везунчик! А значит, что? — спросил, став игривым, голос. — Значит, мандарины мы заслужили!
 
К Антону постепенно стали возвращаться воспоминания и мысли, а не только запахи и звуки. Но он не хотел ни с кем говорить и ни о чем никого спрашивать. Он вспоминал ту дату. Ему это было важно более всего.
 
— Да вы кушайте, доктор, кушайте мандарины. И водителю дайте, и сестричке. Их Антон Андреевич каждый Новый год в офис приносит. А он слышит нас, как вы думаете? — практически без промежутков между словами тараторила Настенька. — Я ведь так испугалась, так испугалась. Подхожу к офису и вижу, как Антон Андреевич весь белый-белый, ну прямо как снег, и падает, — продолжала трещать Настя.
 
Антон вдруг вспомнил ТУ дату. 28 июня. Именнно 28 июня последний раз он был на кладбище у родителей. Платить-то платил за уборку могилки сторожу кладбища, а сам был 28 июня.
 
Тем временем беседа Настеньки с голосом продолжалась.
 
— Да он еще... на свадьбе твоих внуков танцевать будет... если пригласишь, конечно же, — обещал с интервалами на пережевывание мандаринов хозяин голоса Насте.
 
Антон больше не прислушивался к этой пустой болтовне. «Выйду из больницы, — решил он, — первым делом пойду к родителям. Поговорю. Повинюсь. С Сашкой пойду, как и раньше — вместе. И мандарины в офис притащим. Вместе притащим».