Литературные гении уходят рано. Видно, судьба всё же проявляет большую заботу о менее способных.

К безвременно угасшим звёздам относится душа поэзии — Михаил Юрьевич Лермонтов. Многие подмечают, что порой резкие, а в других случаях проникновенные и лёгкие для восприятия стихи поэта со школьных лет запомнились более всего:
 
Эти и другие строки знают, пожалуй, все.

До 1837 года Лермонтов писал стихи, драмы и даже поэмы, но нигде не печатался, а если что и попадало на страницы литературных изданий, то без его ведома или за скромной подписью «L».
 

По этой причине Россия его почти не знала, а вот бомонд двух столиц был в курсе тяготений поэта, так как красивейшие посетительницы балов и салонов были объектом его внимания и хранили в альбомах многочисленные рифмованные посвящения.

Ходили слухи, что Пушкин в 1835 году, прочитав в «Библиотеке для чтения» напечатанную без авторского ведома поэму «Хаджи Абрек», сказал: «Далеко мальчик пойдет». Однако литература ни одного достоверного его высказывания о Лермонтове не знает.

В то же время, по свидетельству Белинского «Лермонтов благоговел перед именем Пушкина, очевидно, избегал встреч с ним».

Конечно, на столичных балах во второй половине 30-х годов XIX века они могли пересекаться, но у каждого был свой круг общения, так как Лермонтов был на 15 лет моложе Пушкина, к тому же назойливо набиваться на знакомство со знаменитостью было не в его характере.

Это потом он познакомился с лицейскими товарищами Пушкина — В. А. Жуковским, В. А. Соллогубом, братом поэта — Л.С. Пушкиным, а с 1838 года стал частым посетителем салонов Карамзиных и А.О. Смирновой, где постоянно бывал его кумир.

После трагической кончины любимца России мятежная душа двадцатидвухлетнего Лермонтова вскипела и пролилась скорбным и обличительным стихотворением «Смерть поэта», которое взорвало общественное спокойствие.

Особенно вызывающими для того времени были заключительные фразы:

Но есть и божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,
И мысли, и дела он знает наперед.
Тогда напрасно вы прибегнете к злословью:
Оно вам не поможет вновь,
И вы не смоете всей вашей черной кровью
Поэта праведную кровь!

Именно эта концовка взбаламутила общество и привела в замешательство императорское окружение.

Мгновенному распространению стихотворения поспособствовала помощь друга Лермонтова, Святослава Раевского, служившего столоначальником в одном из петербургских департаментов. С привлечением подчинённых он оперативно размножил рукописный текст, который быстро разошёлся по рукам знакомых и за месяц-другой облетел всю империю.

По свидетельству писателя Ивана Панаева «стихи Лермонтова переписывались в десятках тысяч экземпляров, перечитывались и выучивались наизусть всеми».

«Навряд ли когда-нибудь ещё в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление», — вторит ему известный художественный критик Владимир Стасов.

Удивительно, но даже наследник и будущий император Александр II в отличие от венценосного брата одобрительно отозвался о стихотворении.
 

Одним словом, ни до, ни после — никто не восходил на литературный олимп с такой быстротой, как Лермонтов.

Как и следовало ожидать, автора стихов и их распространителя тут же взяли в оборот.

Уже 25 февраля 1837 года военный министр князь Чернышев сообщил шефу жандармов и начальнику III отделения графу Бенкендорфу высочайшее повеление, согласно которому корнета Лермонтова надлежало «перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк; а губернского секретаря Раевского за распространение сих стихов… отправить в Олонецкую Губернию для употребления на службу…».

Говорили, что Бенкендорф, прочитав стихотворение Лермонтова, шум поднимать не хотел и заметил:

«Самое лучшее на подобные легкомысленные выходки не обращать внимания, тогда слава их вскоре померкнет», однако ослушаться царя побоялся.

Если учесть, что Нижегородский драгунский полк «стоял в ста верстах от Тифлиса и нёс охрану на «кордонной линии», отражая частые набеги лезгин», Лермонтова фактически сослали под пули горцев.

К счастью, первое ссыльное его пребывание в Грузии было непродолжительным, и в конце того же 1837 года поэт получил возможность вернуться в Россию.
 

Как точно заметил кто-то из исследователей его творчества, «демоническое очарование Кавказа навсегда меняет Лермонтова. Он готов всю жизнь созерцать красоту природы, без сожалений променяв ее на «очарование» высшего общества».

Не случайно «Демон», «Мцыри», «Беглец», «Ашик-Кериб», «Тамара», «Свидание» и многие другие поэмы и стихи кавказского цикла составляют значительную часть творческого наследия поэта.

Так как поездку Лермонтова на Кавказ в десятилетнем возрасте, помимо зрительных эмоций и душещипательной истории первой влюблённости, вряд ли следует относить к разряду определяющих его творческую ориентацию, возникает вопрос, каким же образом он смог столько увидеть и переварить за короткий промежуток времени ссылки? Ведь в путь он двинулся только в марте 1937 года, к тому же, в апреле по дороге на Кавказ заболел и лечился в Ставропольском госпитале, а в мае его перевели в Пятигорск и «в месяц воды его совсем поправили».

Находившийся в Ставрополе начальник штаба войск Кавказской линии генерал Павел Петров, приходящийся родственником Михаилу Юрьевичу, посоветовал ему отправиться за Кубань в отряд Вельяминова, готовившийся к осенней экспедиции против горцев.

Смысл — найти удобный повод для хлопот о возвращении в столицу.

Однако в Ольгинское укрепление Вельяминова Лермонтов прибыл с опозданием и по собственному признанию «слышал только два или три выстрела».

В осенней экспедиции ему тоже участвовать не пришлось, так как в связи с ожидавшимся приездом царя на Кавказ её отменили, и Лермонтов получил приказ вернуться в свой Нижегородский полк под Тифлис.

Поскольку приказ датирован 29 сентября 1837 года, следует полагать, что прибыл он на Кавказ в середине октября.
 

Возвращался обратно он в конце ноября и уже 14 декабря его видели в станице Прохладной по дороге в Петербург, то есть на Кавказе поэт пробыл не более полутора месяцев.

Все эти подробности к тому, что самолично много путешествовать по примечательным местам Кавказа и, тем более, общаться со старожилами-горцами Лермонтову вряд ли приходилось, так как старшее поколение кавказцев в то время не знало русского языка — Грузия добровольно перешла под протекторат России в ноябре 1800 года при последнем грузинском царе Георгии XII.

Однако зарисовки, сделанные рукой поэта, свидетельствуют о том, что он ездил по Военно-грузинской дороге через холодный полумрак Дарьяльского ущелья, слышал рёв Терека, созерцал развалины старинной башни на вершине неприступного утёса и другие достопримечательности, овеянные легендами.

Именно с его лёгкой руки башня увековечена как замок Тамары, который с её именем раньше не связывали.



В той башне высокой и тесной
Царица Тамара жила:
Прекрасна как ангел небесный,
Как демон коварна и зла…

Во время ссылки Лермонтов по понятным причинам дневник не вёл и потому не оставил подробного описания своего пребывания на Кавказе.

Единственное свидетельство — письмо своему другу Святославу Раевскому, в котором он описывает, где побывал, но ни словом не упоминает ни о своих творческих замыслах, ни о том, с кем познакомился и о чём размышлял.

Кто же помогал русскому дарованию блуждать по лабиринтам грузинских легенд и ориентироваться в том пространстве, которое можно постичь лишь за многие месяцы нахождения в нём?

Ответ становится понятным, если учесть, что Нижегородский драгунский полк, куда на службу прибыл Лермонтов, квартировал неподалёку от Цинандали — родового имения князей Чавчавадзе, верных сторонников объединения с Россией.



Родившийся и получивший образование в Петербурге князь Александр Чавчавадзе в 1817 году перешёл полковником в тот же Нижегородский драгунский полк, стоявший в его родной Кахетии.

Причиной его особого расположения к ссыльному Лермонтову было то, что сам князь был одержим поэзией и известен как замечательный грузинский литератор и переводчик Вольтера, Корнеля, Гюго, Эзопа, персидских лириков на грузинский язык.

Как и Лермонтов, он был искренним поклонником творчества Пушкина и автором многочисленных переводов произведений последнего.

Как отмечали современники, в 1820 — 1840 годах гостиная князей Чавчавадзе являлась центром тусовок заметных представителей грузинского и русского общества. Здесь бывали Грибоедов, Кюхельбекер, Соллогуб и другие друзья и почитатели Пушкина.

К тому же, в имении жила Нино Чавчавадзе — вдова Грибоедова, симпатизировавшая смелой выходке Лермонтова.
 

Все эти подробности я привожу в подтверждение того, что именно семья и грузинские друзья Чавчавадзе посвятили Лермонтова в сказочный мир традиций и легенд Грузии, предоставив пищу для размышлений и творчества, которое, как у всякого поэта, не обошлось без собственной интерпретации событий.

В том, что Лермонтов был не по годам серьёзен и за короткую жизнь смог столько написать, взволновав сердца читающей публики, есть и другие причины.

Жизнь сложилась так, что он рано потерял свою мать, умершую от чахотки, и его воспитанием занималась бабушка поэта, Елизавета Арсеньева (в девичестве Столыпина), «направившая на внука всю нерастраченную любовь, которую она питала к своей скоропостижно скончавшейся дочери».

Бабушка объявила Мишеля единственным наследником своего состояния в обмен на отказ зятя от воспитания сына.

Большие деньги ушли на образование внука и его содержание в Москве и Петербурге.

Как результат, Лермонтов в совершенстве владел французским, английским, немецким языками, читал по-латыни, прекрасно разбирался в европейской литературе и искусстве.
 

Женщины в салонах восхищались его удивительной музыкальностью — он играл на скрипке, фортепьяно, флейте, пел, сочинял музыку на свои стихи, рисовал.

Один из искусствоведов писал: «Если бы он профессионально занимался живописью, он мог бы стать настоящим художником», другой отмечал, что Лермонтов был гораздо образованнее Пушкина.

К отцу Лермонтов поначалу не демонстрировал сыновних чувств потому, что до поступления в пансион он практически его не видел.

А тот желал общения с сыном, но ненависть к зятю, которого тёща винила в смерти дочери, оказалась сильнее, потому все договорённости об их встречах имели нулевой результат.

Не потому ли отец запомнился юноше Лермонтову «гордецом и независимым красавцем, а потом больным и сломленным жизнью человеком».

Тем не менее, именно отец разглядел его талант и завещал «любезнейшему сыну не пренебрегать способностями и страшиться употребить оные на что-то вредное и бесполезное».
 

Надо заметить, что молодой Лермонтов не был однолюбом, как и большая часть поэтов, чьё творчество требует подпитки острыми ощущениями. По причине раннего развития женщины сыграли заметную, если не определяющую роль в его жизни и творчестве.

Белинский отмечал: «Мужчин он ... презирает, но любит одних женщин, и в жизни только их и видит… Печорин — это он сам, как есть».

Можно с уверенностью сказать, что воспоминания женщин и оставленные Лермонтовым стихи в их альбомах — значительное подспорье в изучении его жизненных тяготений.

Постоянно пребывая в кругу женщин, наблюдательный поэт хорошо разбирался в женском характере, отмечая, что «артистическое чувство развито в женщинах сильнее», и они «чаще и долее мужчин покорны первому впечатлению».

«Невыгодная наружность» требовала компенсации славой, и Лермонтов, чувствуя своё интеллектуальное превосходство, упорно добивался признания, совершенствуя не природу свою, а мастерство.

Очень верно подметила эти изменения по-дружески любившая его поэтесса Е. П. Ростопчина, которая писала:
В обществе мужчин Лермонтов был дерзок и заносчив, но близко знавшие его женщины никогда не называли его злым или желчным.
 

Владелица популярного литературного салона А. О. Смирнова точно характеризовала, что «Лермонтов вовсе не дерзкий человек, его в этом обвиняли, но что он свою природную застенчивость маскирует притворной дерзостью».

Так кого же любил поэт и почему он не искал счастья в семейном кругу?

Первыми пассиями Лермонтова были его более старшие дальние родственницы, среди которых выделялась двоюродная сестра матери Анна Столыпина, с которой он был знаком с детства и позднее общался в Москве и Петербурге.



Серьёзное увлечение Столыпиной пришлось на период его учёбы в Московском университете. Именно ей посвящены стихотворения «Не привлекай меня красой» (1829) и «Дереву» (1830).

На последнем шестнадцатилетний поэт оставил странный автограф:
Но в 1834 году Анна Столыпина неожиданно вышла замуж за адъютанта великого князя Михаила Павловича, который впоследствии с её подачи не раз хлопотал за опального поэта.

Большое впечатление на поэта произвела Александра Верещагина — тоже дальняя родственница по материнской линии, с которой он познакомился в Москве в 1928 году.



Старше на четыре года, Анна сыграла на юной впечатлительности Лермонтова и как верно заметил троюродный брат поэта А.П.Шан-Гирей, «она отлично умела пользоваться немного саркастическим направлением ума своего и иронией, чтобы овладеть этой беспокойною натурой…».

Именно Верещагина раньше многих разгадала в Лермонтове настоящего поэта и очень талантливого человека.

В 1835 году она писала ему в Петербург: «Мой милый Мишель, я больше не беспокоюсь за ваше будущее — однажды вы станете великим человеком...».

Но и эта любовная история закончилась расставанием — в 1837 году Александра вышла замуж за немецкого дипломата и уехала в Германию, продолжая переписываться с Лермонтовым.

Она берегла автографы поэта, его стихи и рисунки в ее альбомах. Именно у неё хранился известный автопортрет Лермонтова в бурке.

Общаясь с Верещагиной, шестнадцатилетний Лермонтов в 1830 году встретил и влюбился в её близкую подругу, восемнадцатилетнюю Екатерину Сушкову.



«Стройный стан…, черные глаза, сводившие многих с ума, великолепные, как смоль, волосы… доходившие до пят, бойкость, находчивость и природная острота ума» произвели сильное впечатление на юного поэта.

Он посвящает Верещагиной одиннадцать стихотворений, вошедших в «сушковский цикл» любовной лирики, а девица играла:

«… Подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоцененным снимком с первейших поэтов».

Поэт надолго затаил обиду и не простил.

Спустя четыре года, став офицером лейб-гвардии гусарского полка, Лермонтов снова встретился с Сушковой в Петербурге, однако, по его словам, «от былой влюблённости не осталось и следа».

Девушка тогда собиралась выйти замуж за друга Лермонтова Алексея Лопухина против воли родителей жениха.

Изобразив влюбленность в Сушкову, Лермонтов повел с нею расчетливую игру и той показалось, что она нашла идеал в бывшем поклоннике.

За этим последовал отказ Лопухину, который тотчас вернулся в Москву, а потешивший свой самолюбие Лермонтов, не очень-то веривший в искренность любви Екатерины Сушковой, как, впрочем, и других своих пассий, развязал узел, сказав ей:
Примерно такие же слова произнесет впоследствии в романе «Герой нашего времени» Печорин на прощание княжне Мери.

Как мы заметили, с ранней молодости Лермонтов не зацикливался на одной женщине и действовал по принципу «клин клином вышибают».

Первые неудачи с Сушковой в начале 30-х годов он пытался разрешить знакомством с красавицей Натальей Ивановой и уже летом 1831 года гостил в имении её матери на берегу Клязьмы.



Его чувства к девушке отражены в «ивановском цикле» его любовной лирики — около 40 стихотворений:

Но взор спокойный, чистый твой
В меня вперился изумленный,
Ты покачала головой,
Сказав, что болен разум мой,
Желаньем вздорным ослепленный.

Наталья играла с влюбчивым поэтом, а тот страдал. В конце концов она, как и предыдущие особы, предпочла другого, и Лермонтов вновь пережил разочарование, не переставая бывать в доме возлюбленной.

Своим поведением он вызвал дикую ревность мужа, который сжёг шкатулку с его письмами, из-за чего исследователи творчества поэта долгое время не могли определить, кому посвящено стихотворение с инициалами «Н.Ф.И.» вместо заголовка.

В концовке этого посвящения Лермонтов точно объясняет свои душевные состояния и предсказывает своё будущее:

Но пылкий, но суровый нрав
Меня грызет от колыбели...
И в жизни зло лишь испытав,
Умру я, сердцем не познав
Печальных дум, печальной цели.
 

---

☞ Продолжение следует...

---