В качестве главной темы 1025-летия крещения Руси патриарх Кирилл, кажется, выбрал наши отличия от Европы по вопросу о гей-браках и вообще. В словах патриарха – «необходимо делать все, чтобы не допустить утверждение греха на пространствах святой Руси», – однако содержится заведомо ложное утверждение, которое делает все рассуждение ничтожным. Русь пока еще никто не канонизировал.

Вообще христианство не знает практики канонизации целых стран и народов. Если бы вдруг (что, впрочем, немыслимо) такая практика и возникла – Русь точно была бы не на первом месте в списке. И главное, вряд ли Русь вообще прошла бы любую честную комиссию по канонизации – по причине чрезвычайной распространенности всех остальных грехов, кроме, пожалуй, гей-браков.

В самом деле, кто и когда объявил Русь святой? Где акты на этот счет какого-нибудь вселенского собора? Да хоть бы и поместного. Где хотя бы частные мнения отцов церкви? Смотрим историю словоупотребления и видим: а это Русь сама себя так назвала. Устами патриотически настроенных ораторов Средневековья и публицистов нового времени. Отличный ведь путь к святости: завтра назову себя святым, и придите научитесь у меня все языцы. Самозваный святой – достойное амплуа для христианина.

Из иностранцев же термином пользовался, трудясь в России, Максим Грек, но его тут уличили в ереси и шпионстве на турецкого султана. Канонизировали в перестройку.


Всем пример

Можно, конечно, сказать, что святая Русь – это потому, что она хочет быть святой. Это, как говорили немецкие философы, – не данность, а заданность. Или, как еще Владимир Соловьев заметил, Англия охотно величает себя «старой», Германия – «ученой», Франция – «прекрасной», Испания – «благородной», а Русь – «святой». В общем, гишпанским языком – с Богом, французским – с друзьями, немецким – с неприятелем, италианским – с женским полом говорить прилично.

Но с Богом, отвечают нам, теперь прилично только по-русски. Носители гишпанского и прочих забыли, что такое подлинно христианские ценности, а мы их одни за всех тут отстаиваем. Хотя для человека, который хочет стать святым, заявлять: «Разойдись, я, конечно, грешник, но среди вас всех все равно самый безгрешный» – несколько странный образ мыслей.

Опять же пройдемся по заповедям. По «не убий» мы – на девятом месте в мире с конца, то есть в первой десятке по «убий», – это если брать общее число. А если – на душу населения, то, конечно, получше, но все равно – позади любой страны Европы, которая погрязла в гей-браках. Это, не считая абортов и самоубийств, по которым мы первые и десятые в мире соответственно, опять же впереди погрязшей Европы.

Про «не укради» – это мы сами все знаем, хотя индекс восприятия коррупции и субъективен, но и без индекса берем, что плохо лежит. Про «не пожелай осла и вола ближнего своего» – это мы на третьем в мире месте по угону, если грузовые засчитывать за вола, а легковые – за осла. По разводам мы тоже первые, но тут даже статистику приводить не нужно, всех затмил президент. Правда, это, кажется, лучшее, что он сделал за последний год.

Насчет «помни день субботний» – у нас более-менее регулярно помнят 5% населения, а в бездуховной Европе – около 15%. Тут визуально ведь трудно сравнить: у нас в храме одна литургия в день, ну в приделе еще одна, а там – конвейер. С «возлюби ближнего как самого себя», или хотя бы не делай другому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе, – с этим мы и так знаем, как у нас обстоит: как любим друг друга на дороге, например.

Если же святость святой Руси заключается в том, что светские власти гомосексуалистов в ЗАГСах не регистрируют, то на такую святость ведь много, кроме нас, претендентов: святая Уганда, святая Гана, святой Камерун, святой преподобный Египет. Стран и народов, отстаивающих указанным способом подлинно христианские ценности, тьма: такая толкотня может начаться.


Себя высекла

Откуда же взялась эта самозваная претензия? Во-первых – XV век, когда мы вдруг остались единственной православной страной, не занятой магометанами. То есть до этого мы были ими заняты, но к моменту, когда заняли других, частично уже освободились. Они рухнули, а мы стоим, их бог наказывает, а нас нет, – значит, святые.

Католики вообще не считаются, этих бог так давно наказал, что вообще непонятно, зачем живут, крестятся, венчаются: все равно ведь не спастись. Так что они не в счет. Так вам и сейчас в любом приходе на святой Руси объяснят, а в XV веке – и подавно.

Второе, на чем держится эта претензия, – это на страданиях, на крови новомучеников. На русской, так сказать, Голгофе, несомненно, имевшей место. Только раз есть русская голгофа, есть ведь и русский Иуда, и русский Пилат, и русские воины-бичеватели, и русские первосвященники, и отечественный суд синедриона, и отечественная толпа, кричавшая: «Распни!» Насчет толпы – даже фотографий множество сохранилось. Понятно, что тут и Троцкий с латышскими стрелками, но в таких масштабах, если и всю Латвию поголовно под ружье поставить, – не хватит.

В общем, святая Русь – это такая Афродита Милосская, которая сама себя высекла из куска мрамора, а потом себе же руки и отрубила.

То есть мы святые потому, что хорошо помучили сами себя. До 1917 года всем торжественно сообщали, что мы живем в святой Руси с божьим народом, равномерно распределенным по всей территории. А потом вдруг немалая часть этого божьего народа порушила храмы и постреляла священников.

Конечно, божественный замысел на нашу святость может проявиться в чем угодно, в том числе и в страданиях. Но тогда он и в гей-браках может проявиться. Сказано же Исайе Богом: «Мои мысли не ваши мысли». А мы так думаем: наши, чьи же еще. Какие у нас, такие и у Бога должны быть, а иначе, зачем нам такой Бог?

Если посмотреть, какие страны высказывают претензию на особую духовность, то это обычно те, которые подотстали от своего окружения экономически и вообще – по части, допустим, достоинства гражданина, всяких его прав и свобод. Сейчас это, например, кроме нас, Иран, ну и в целом исламский мир. А лет 100–150 назад в Европе Германия отстала от конкурентов Англии и Франции, и пошли разговоры: у этих – холодный галльский ум, английский меркантилизм, служба золотому тельцу на фабриках, а у нас – чистый германский дух, здоровый крестьянин, волшебный рог мальчика и философия. Философия с музыкой действительно удались, но в остальном долго пришлось помучиться.


Европа как церковь: разлитое христианство

А теперь у нас говорят: вся их Европа – выродившаяся и бездуховная, потому что у нас храмы полны, не протолкнуться, к Андреевскому кресту народ от Крымского моста стоит, а там в храмах пустота. И у нас службы длинные, а там короткие, у нас стоять надо, а там не аскетически сидят. В общем, чистенько, но бездуховненько.

Только чего добивался Христос – чтоб люди знали православный молитвослов, или чтоб относились друг к другу по человечески – видели в другом его самого, то есть образ божий? Христианская цивилизация – это когда много церквей, набитых народом, или когда люди не делают другому то, чего не хотели бы для себя?

У Тарковского в «Рублеве» – конкурент Рублева, иконописец Кирилл, сперва, обидевшись, ушел, а потом вернулся в монастырь. «Плохо, – говорит, – в миру». Ну так, может, церкви-то у нас полны, потому что в миру плохо. Снаружи – злоба, предательство, тьма, мрак, орда. А внутри – золото, свечи, книги, музыка, лики праведных. Крест опять же. И даже люди иногда добреют.

Церкви в Европе пустые, может, не потому, что у людей там ничего святого, а потому, что не надо бежать в них спасаться от мира. Святое, христианское они равномерно разлили, разбрызгали по всей своей цивилизации, пропитали им все. Европа сейчас – это мир разлитого по всей жизни, растворенного в жизни христианства. Евангельскими ценностями прошита правовая и бытовая культура. Европа, собственно, сейчас – вся церковь и есть.

Возьмем крайний случай – с Брейвиком. Да, норвежские церкви пусты, пустее прочих европейских, а гнида Брейвик сидит в двухкомнатной камере с телевизором и тренажером, книжки читает. Так ведь только святое общество, страна-церковь может своего убийцу посадить в камеру с тренажером. В нашем, более духовном, он бы сел так, что пожалел бы, что не умер. А самые духовные из нас, конечно, потребовали его бы немедленно прилюдно казнить. В странах, где в храмах народу каждую пятницу больше, чем у нас на Пасху, так и казнили бы давно. И только в США цивилизованно 20 лет поизводили бы апелляциями. А у этих – максимально 21 год с тренажером.

Не потому ведь, что норвежцы не чувствуют, что Брейвик сделал зло. А потому, что они чувствуют, что не стоит отвечать на зло злом. Это ж, какую аскезу надо пройти. Гуляя по немецким лесам, заметил, что незнакомые люди, сойдясь на тропинке, друг с другом здороваются. А у нас проходят мимо, глаза в сторону отведя: ты меня не видишь, я – тебя, вот и замаскировались. А про себя думают: «Не маньяк ли?» Так, где христианство-то? А ведь, сколько езжу по европейским странам, читаю на разных языках, никогда не встречал выражения Sancta Norvegia, или Sancta Italia, или Agia Ellada.

Я знаю, как будет проходить первичный отбор после всеобщего воскресения мертвых. Каждый поедет на небо в лифте с персональным ангелом. И кто, войдя в лифт, поздоровается, тот поедет дальше в жизнь будущего века. А кто нет – останется во тьме внешней. Друзья, здоровайтесь хотя бы в лифте. Вдруг вы уже умерли, и это рядом с вами ваш ангел.