Латышский язык (?) — что это? Ответ на этот вопрос можно найти лишь тогда, когда найден ответ на вопрос: а кто такие латыши? Дан ли им язык Богом при каком-то божественном появлении на свет и никоим образом, никогда своей божественности не терял? Не было в нем ничего, привнесенного представителями иных народов?

(А вот эта Ина Друвиете вообще говорит, что язык — это живое существо — он (ну, а почему бы и нет, раз уж живой?) меняется так, как его меняют, поэтому — как я говорю, так этот язык у меня и говорится и таким и остается! Вот! Так что разберитесь со своей Друвиете, а потом ко мне придирайтесь!) Неужели язык никогда ничего не потерял? Не был ли язык в обозримом, весьма недалеком прошлом, создан «великими умами» согласно их взглядам о том, каким должен быть язык? А эти «великие умы» были всезнайками? Ну, а если им можно, чего ж тогда мне нельзя? Чего мне пугаться если это не пугало их? Почему это должно пугать меня? Если они в своей сфере действовали согласно собственным нуждам, то чего ж мне в своей не действовать так же — в соответствии со своими нуждами?

Любой язык создается, преобразуется и дается для удовлетворения определенных нужд Человеческой общности. Их ровно столько, сколько сфер деятельности Человека. Когда возникает новая сфера (поле деятельности), возникают новые нужды. Языковеды латышского языка, удовлетворяя нужды известных им и актуальных сфер деятельности, создали, проголосовали, продискутировали в нем свои нормы и понимание употребления слов, которое отражает их нужды для выражения общности известных им явлений.
 
Латышский язык, как язык «крестьянского народа», прекрасно подходит для выражения материальных явлений — того, что можно увидеть, пощупать, услышать, взвесить, померить, продать или купить — того, чем можно наслаждаться. Латышский язык — он конкретный, прямой и однозначный. Слова в латышском языке не имеет второго или третьего измерения. Он не имеет той многогранности, что способна напрячь язык до катарсиса откровения и увидеть то, что не поддается словам. Латышский язык — это язык техников, крестьян и торговцев — это приземленный, мирской язык.
 
Латышский язык — это не язык философии и философов. Это не надмировой язык, находящийся вне времени, личности, пространства и материи. Он создан Людьми, чьи нужды не пресекают границы материального мира. Он растерял все, что в нем было Небесного. В нем не найти понятия и слова, предложения и структуры, которые соответствовали бы Истине. Латышский язык служит удовлетворению личных нужд.
 
Уже в школе учитель, которая преподавала мне грамматику латышского языка, пыталась вбить мне в голову, что «речь никуда не идет — у нее ног нет!». Я не знал, как ей возразить. Моему пониманию не хватало аргументов, которые я мог бы высказать, но я всегда видел, что речь идет! Речь шла стремительнее или медленнее, летела прямо, как стрела или шла кругами. Мне было скучно, если речь стояла, как надгробие, и тогда я говорил, что «тут нет ничего, кроме речей!» Тогда я всегда задавал сам себе вопрос: а что же есть у речи, если ног у нее нет? Как она движется?
 
В то время мое Понимание не владело средствами философского выражения мысли, я не умел придать ей форму. Теперь-то я мог бы рассказать учителю, что ВСЕ находится в Движении. Движение приобретает форму Мысли. Мысль облегается в Речь. Движение ведет речь с ее причины — определенной проблемы — той, что стало причиной Речи — к решению — тому, что человек пытается добиться в ходе речи. Если есть ход, значит, речь идет!
 
Если Речь не о «том» и не на «то» направлена, это лишь сотрясание воздуха, чтобы прервать тишину. В таком случае это просто загрязнение среды, и я в этом участвовать не собираюсь! Речь не имеет ног, ее движение поддерживается Словами.
 
Своеобразие употребления Слов — это особенности хода Речи. Бывает стремительная Речь, медленная Речь, быстрая Речь, прерывистая Речь, Речь «через пень колоду», дергающаяся Речь, однообразная Речь или блестящая Речь. Образность, описывающая речь, любому нормальному ребенку показывает, что Речь ИДЕТ!
 
Когда дама, которая мои рукописные тексты переписывает в компьютер, сталкивается с моим очередным «Zin» (знает), она в спешке доказывает, почему грамматика латышского языка требует, чтобы я писал «zina».
 
Тогда я ей объясняю, что к истине ближе всего слово «незнание». С метафизической точки зрения ум Человека способен вместить Движение и думать — создавать мысли, то есть, действовать, но не может знать. Человек думает, если его уму присуще понимание общности каких-либо явлений или знаний. Если мы понимаем метафизику — можем воспринимать и усвоить информацию о тех вне времени и мира существующих причинах и процессах, которые формируют земное и мирское, наш ум находится в таком положении Знания, который соответствует количеству и качеству усвоенной информации — соответствию Действительности, что и является Истиной. В таком случае наш ум может быть Истинным — соответствующим Истине в данной сфере. Знание — это состояние ума, которое нельзя отнести к действиям. Действие — это Мышление, когда ум находится в состоянии Знания. Понимание — это качество ума. Знание — состояние ума, в которое его приводит (который формирует) Понимание. Мышление — это действие ума, когда тот находится в состоянии Знания.
 
В данном случае неспособность латышского языка правдиво отразить Истину ярко доказывает факт, что происходящее неспособны правдиво отразить эти противоречивые, хотя как будто бы правильные формы выражения: «в которое приводит» и «который формирует», когда мы пытаемся пояснить роль понимания в работе ума.
 
Оба утверждения как будто бы отражают Истину, но оба они одинаково неверны: то, что происходит с умом, если ему характерно Понимание, нельзя назвать ни первым, ни вторым. Это нечто, что объединяет оба понятия, одновременно не объединяя их, но в случае, если попытаться выразить их на латышском языке, разделяется на два противоречивых, неверных, но якобы верных утверждения. Можно сказать, что в уме «наступает» Понимание или уму характерно Понимание, но невозможно локализовать само Понимание — оно скорее «охватывает», но оно не выше ума, оно вытекает из его способности к работе. Также и Понимание не может «водиться» за умом, находиться за кем-то, «наступать» в уме, потому что тем, кто понимает, является сам ум, если или когда у него…! Можно сказать, что ум имеет Понимание, но в таком случае латыш будет думать об имущественных отношениях!
 
Латышский язык является метафизически лживым. Латышский язык вводит в заблуждение. Знания — это состояние отношений фактов — «связи между фактами» в уме, которые создает мышление, когда уму свойственно Понимание, которое держит ум в состоянии Знания. Вот! Как будто все есть, но это все вводит в заблуждение — «ведет мимо».
 
Узнать можно, когда думаешь «о чем-то», но не слушая или читая — это лишь возможность воспринять что-то полезное или ненужное для мышления.
 
Знать — это значит «зайти» - соединиться в определенном состоянии с истинной (отражающей Истину) информацией в каком-либо из неисчислимых аспектов, в которых мы можем «воспринять», «рассмотреть» Истину или «зайти» в Истину. Это одно и то же, и все это одинаково неверно и далеко от Истины! Мы всегда являемся той частью Истины, которая отказывается ею становиться, противиться единству в Истине.
 
Быть знающим (нельзя сказать — узнать снова, всегда заново, не теряя изначального) — это значит, быть Настоящим, хотя частичное — то, что не ЦЕЛОЕ — Истина, может быть только истинным — отражающим Истину. Потому, что это не Настоящее, а лишь истинное, как будто не может быть в состоянии Настоящего Знания, хотя одновременно он точно Знает в какую-то меру своей истины.
 
Можно, конечно, сказать или написать, что «быть Знающим — это значит быть Настоящим», но что с этого поймет тот, кто это слышит или читает, но НЕ ВИДИТ!?
 
Язык должен вести к Пониманию, Мышлению и Знанию, а латышский язык неспособен на это. В нем нет слов и конструкций, соответствующих такому процессу, а в уме латыша нет таких понятий. Язык не поднял латыша до таких понятий, а сам латыш, сидя в своем языке, не думал об этом. Об этом думал тот, кто такие понятия нашел в других языках и мыслях людей, говорящих на них.
 
«Знать» — это глагол, такой же, как и «размешивать», «катить» или «сушить» — он описывает действие с чем то вне себя. Человек не может «Знать», как не может «слышать» и «видеть». Это не то же самое, что и «есть», «пить» и «с…ь», но все это поставлено в один ряд.
 
Человек может быть знающим в химии, истории или физике. Это не действие, а присущее ему качество — состояние — часть его личности.
 
В отношении знаний глагола не может быть, поэтому Человек Знает, если он Знающий, и это не действие, которое можно описать с помощью грамматики, которая «знать», «понимать», «видеть» и «слышать» ставит в один ряд с «есть», «пить», «переваривать» и «с…ь»! Такой язык не дает ни малейшего понимания о природе понятий, вложенных в эти слова! Латыш об этом никогда не интересовался — это вне сферы его нужд.
 
Язык может как будто что-то перенести от одного Понимающего к другому, когда им нужно думать об одном и том же, но не может ничего сказать тому, у кого такой нужды нет, нет мыслей об этом и нет Знаний, потому что не было и работы в таком Понимании. Поэтому, когда дама, которая «стучит на клавиатуре», настаивает, что писать надо «zina», и говорит, что так требует грамматика, я всегда отвечаю: «Да плевать я хотел на эту грамматику «крестьянского языка», но, если так надо, пиши, как надо! Все равно на этом языке с ее грамматикой истину выразить невозможно!»
 
Если мы не имеем предубеждений в отношении слова «ziņa» (в значении «ведать» - прим. пер.), — если мы не считаем это каким-то рассказом о каком-либо событии, а состоянием познания, противоположным состоянию неведения ума, тогда мы уже находимся на правильном пути и понимаем, что все проблемы латышского языка находится в голове латыша и причиной их стала бесСердечность латыша.
 
Сердце ведет на Небо, над временем, миром и личностью, а латыш держится за землю, за мирские ценности, за земное и личное. «Свой уголок, свой клочок земли!», «Хотим быть хозяевами на своей земле!», «Общаком свинью не откормишь».
 
Во имя нагула свиньи латыш отказывается от собственного Голоса сердца, который требует отказаться от своего уголка, клочка, господства и откорма свиньи. Это конфликт блауманского латыша с Райнисом и тем латышом, о котором он думал.
 
Ум и нужды Блауманиса имели совершенно иное направление, поэтому на его языке «есть» и «пить» спокойно соседствовали с «знать» и «понимать». Он в этом никакой проблемы не усматривал и не думал об этом. Об этом думал Райнис.
 
Райнис хотел, чтобы об этом думали все латыши. В латышском языке Райниса «кушать» и «знать» не стояли бы рядом. Такие слова стояли бы врозь — каждый со своими нуждами и возможностями. Они отделились бы и заняли соответствующее место и форму. Вместе с этим претерпела изменения и грамматика.
 
Как Человек разговаривает, так и растет. О чем Человек думает, тем и становится. Такие «языковеды», как Ина Друвиете, не знают или прикидываются, что не могут отличить «зерна от плевел» — язык от языковых загрязнений, уничтожения языка и утопления в загрязнениях. Поэтому Ина Друвиете и ее друзья являются предателями и палачами латышского языка — именно такие люди довели его до скотского состояния тем, что проповедуют возможность использования недопустимых в языке слов и понятий, оправдывая это тем, что «так говорят», что «язык живой» и «если так говорят, то и язык сейчас такой». Если так говорят, то и Человек такой.
 
Поэтому, если Человеку, ребенку, подростку сейчас предлагают то, что предлагает радио, телевидение, пресса, театры и субкультуры, в нем уничтожают человека и лепят из него скотину. Это преступление, за которое в нормальном обществе надо было бы вызвать перед судом и дать пожизненное — таких негодяев исправить не удастся, они никогда не изменятся — это их природа, которую не изменишь. Волк никогда не превратится в ягненка.
 
Латышу предложили возможность выбрать будущее — Блауманиса или Райниса. Блауманис стоял на земле и заставлял думать о жизни земной, а Райнис держался Сердца и заставлял думать о Небесах, придавая умственным делам небесные образы.
 
Культуру нельзя преподнести Человеку, толпе или народу. Нельзя культуру дать нации. Толпу можно сделать народом — вывести из нее пригодных для народа и «пристроить» в народе. Человека и народ можно подвести в Культуре. Нацию можно ввести в Культуру. Райнис толпе показывал путь к народу, к нации и Культуре, Блауманис держался за борозду в поле, за бутылку спиртного и родительские субботы в компании родни. Теперь тайной солнцестояния в глазах латыша стали Скродердиенас (комедийный спектакль Блауманиса — прим.пер.). Выбор обычно делается на перепутье. На двух стульях не усидишь. Когда выбор сделан, начинается движение в ту сторону, куда ведет дорога.
 
Когда выбран был путь Блауманиса, люди отвернулись от тех Идеалов и Источников жизни, к которым вел Райнис — только они могли дать будущее народу и Человечеству.
 
Когда выбран был путь Блауманиса, Лачплесиса заставили ткнуть мечом в Источник и срубить Яблоню — источник Духовной силы народа. Народ отдал себя в рабство золота, о чем Райнис предупреждал в своем пророческом эпосе «Огонь и ночь».
 
Блауманис на своем пути довел до болтовни Зиедониса, так полюбившейся «крестьянскому народу» — до коверкания истинной мысли (с ведома церкви). Зиедонис довел до бреда больной души Джилинджера, грязных простыней Вейдемане и позволения Друвиете — использовать в языке любое дерьмо, выплюнутое грязной скотиной.
 
Триединство Джилинджера, Вейдемане и Друвиете довели до Ринкевича, Стрейпса и других позорных пятен и отходов Человечества. Вот, каков путь «независимости» Латвии. От «своего уголка, своего клочка земли» до разбазаривания Латвии, ликвидации и отъезда на работу в другие страны. От «Аллеи ясеней», «Индраны», «Раудупиете» и «В трясине» до Ринкевича! — Оно того стоило?! Кому-то покажется, что оно того точно стоило, но Человеку ясно, что нет.
 
— Были бы мы на том же месте, если бы начали путь в том направлении, которое показывали «Золотой конь», «Огонь и ночь» и «Язеп и его братья»? Если взять в помощь Фрициса Барду, Карлиса Скалбе, Аспазию и Бригадере вместо того, чтобы прославлять воронье карканье «стихоплетов», погрязших в испарениях опиума? Мог бы в таком случае Райнис встретить Римшевича? Нет, определенно, нет! (…)

Ринкевич и ему подобные остались бы в другом мире и другом времени — прошлом Человечества, где сейчас на протоптанной Блауманисом дорожке переминается племя некрофилов.

Поэтому определение «латыш» может звучать так: «Латыш — это некрофил этногенетического происхождения, населяющий территорию».