---

       
Приговор Максима Коптелова к тюремному заключению за шутливую петицию и скандальные поправки к Уголовному закону за преступления против государства побудили меня задать нескольким известным латвийским интеллектуалам одинаковые вопросы, чтобы сопоставить ответы. Я их систематизировал и опубликовал.
 

Но одновременно я те же вопросы отправил и нескольким нашим одноклубникам. Ответы вышли не менее интересные, чем у тех статусных персон.
 

Сегодня слово даю Константину Чекушину, на очереди — Евгений Лурье.

Александр Гильман.
 

---

 

 

1. Страсбургский суд по правам человека неоднократно постановлял, что в политических дебатах допустимо даже непопулярное и шокирующее большинство мнение, если при этом не было ли призывов к нарушению демократических процедур и насилию. В частности, такое заключение было по делу о призывах к независимости Курдистана от Турции, хотя там идет не мифическая гибридная, а реальная партизанская война.

Тем не менее Максим Коптелов был приговорен к полугоду тюремного заключения за петицию о вполне демократическом сборе подписей за присоединение Латвии к России. Согласны ли вы, что в случае вступления приговора в силу он станет политзаключенным? Чем его судьба принципиально отличается от судеб латышских патриотов, которых при советской власти сажали за призывы к независимости Латвии?
 

— Абсолютно согласен про политзаключённого. В этой истории мы наблюдаем классическое давление на свободу слова без каких-то реальных на то причин. И в данном случае можно провести аналогии не только с латышскими патриотами, но и с многими другими людьми, страдавших из-за аналогичных преследований. Общество, в котором человек не может спокойно высказать, что он думает по тому или иному поводу без оглядки на тюрьму — очень больное. Если часть общества хочет присоединения к России, даже не в шутку, опасно не слышать это пожелание и жить в иллюзиях. Гораздо полезнее открыто разобраться в вопросе.


 

2. Почему дело Коптелова и последовавшие за ним скандальные поправки к Уголовному закону не вызвали возмущения в среде латышских интеллектуалов? Все молчали две недели, пока жестко не высказался президент.
 

— У нас традиционно интеллигенция не очень активна в вопросах, которых противоречат «генеральной линии партии» на политическом, а не экономическом уровне. Враг вполне определён в лице плохой России, злобного Путина и пятой колонны — всех тех, кто питает какие-то тёплые чувства к первой или второму. Поэтому попытка принятия подобных законов рассматривается как инструмент для защиты от «плохих парней». Есть внутреннее понимание, что этот закон принимают под конкретных людей и организации. «Наконец-то Гапоненко, или Линдерману, или ещё какому-то чересчур раздражающему активисту можно будет заткнуть рот». Эти законы, — как и законы, уродующие русские школы — они для другой части общества, интересы которой латышскую интеллигенцию волнуют примерно так же, как проблемы индейцев волнуют шерифа.


 

3. Полиция безопасности годами преследует инакомыслящих, возбуждая против них абсурдные дела, очевидно не имеющие состава преступления (против Линдермана и компании за призывы к латгальской автономии, против меня — за воспоминания о сибирской ссылке, против Дмитрия Прокопенко, собиравшего гуманитарную помощь для Донбасса, — за порнографию, якобы обнаруженную в компьютере, который ему сдали в ремонт и т.д.), при обысках изымает компьютеры, лишая людей орудий труда и их плодов, предъявляет заведомо абсурдные обвинения (нацболам, перелезшим через забор воинской части — в терроризме), побуждает коллег из Эстонии и Литвы внести оппонентов режима в «черные списки», что лишает из возможности путешествовать через эти страны даже транзитом. Почему эти подлости ПБ не вызывают отвращения к ней в обществе, как его вызывали аналогичные действия КГБ?
 

— Я уже пояснил, что враг вполне дефинирован, а СМИ провели достаточную подготовительную работу в этом направлении (и продолжают проводить), и общество вполне даёт добро на травлю «врагов народа». При этом не обязательно даже сажать кого-то. У нас вполне выработался принцип наказания путём «разработки» и своего рода запугиванием. Когда на кого-то «заводят дело» — это уже стресс. Вне зависимости от результата. Упоминание в отчёте Полиции безопасности — чёрное пятно и метка. И вот когда очередного «несогласного» помечают, то общество с радостью воспринимает эту новость. Газеты и телевидение, при поддержке политиков привели общество в это скотское (другого слова не могу найти) состояние. Это не только наша болезнь, это вообще мировая проблема.


 

4. Все эти события напоминают об известном деле Дрейфуса — французского офицера, в конце 19-го века арестованного по ложному обвинению. Дрейфус, как и все объекты преследования в Латвии, был инородцем (евреем), по происхождению связанным с потенциальным врагом (уроженец Эльзаса, то есть Германии на тот момент). В его защиту французская интеллигенция развернула мощную кампанию. Возможен ли в современной Латвии свой Эмиль Золя, написавший знаменитую статью «Я обвиняю!»?
 

— Ну, ещё книга Екклесиаста говорила о том, что всё уже было под солнцем. И будет. Уверен, что возможны и Эмили Золя, и свои Дрейфусы. Мир невозможен без борьбы условного добра с условным злом.


 

5. Вторая республика повторяет, пусть медленнее, путь Первой, где свободолюбие 20-х годов легко и безболезненно сменилось полицейским режимом Карлиса Улманиса. При этом опасность для государственности не уменьшилась, а возросла: привыкшие молчать люди безропотно восприняли ликвидацию независимости. Значит ли это, что латышское общество иррационально стремится к тоталитаризму, не хочет и не любит свободы?
 

— К этому стремится не только латышское общество, к сожалению. Удобно переложить заботы по обустройству государства на кого-то другого, пожертвовав за это частью свободы. Предлоги могут быть разными. Защита от агрессора. Защита от террористов. Защита от внутренних врагов, ведущих страну к развалу. Банально, но свободу действительно сложно завоевать и ещё сложнее сохранить... Вспомним историю первого президента США — Джорджа Вашингтона, которого все просили остаться на третий строк, от чего тот отказался и передал власть. В общем, это не латышское общество иррационально. Это можно сказать об очень многих обществах. Особенно на тех этапах, когда «свобода» свалилась им на голову или память о том, как она была добыта, стёрлась и осталась лишь на страницах учебниках по истории.


 

6. Чувствуете ли вы угрозу преследования за мнения, не обязательно только в уголовной порядке, лично для себя?
 

— Да, чувствую. Я прекрасно осознаю темы, которые не смогут адекватно оценить большинство как латышей, так, кстати, и русских. Поэтому если их публично развивать, то можно получить ушат помоев в лучшем случае. Например, совершенно бесполезно начинать дискуссию на тему, почему адвокат Новиков защищает Савченко, борясь с ущербной судебной системой, которая по факту не является независимой. Аналогично в Латвии совершенно бесполезно пытаться вести разговор о том, что русский язык в нашей стране должен быть признан официальным. (Даже не государственным, а просто официальным.) Обе темы важны для решения многих проблем в обществе, но количество неадекватной ненависти, поднимаемой сразу же при публичном обсуждении этого, заставляет воздерживаться от обсуждений с незнакомыми людьми, многие из которых или разучились, или и не умели критически мыслить и не способны выслушать мнение, отличное от собственного. Хотя, на прямой вопрос всегда готов ответить так, как думаю. Видимо, степень угрозы ещё не столь велика.


 

7. Можно ли надеяться, что латыши преодолеют соблазн тоталитаризма? Какие основания для оптимизма вы видите?
 

— Надеяться всегда можно. Но каких-то явных оснований для оптимизма в краткосрочной перспективе я не вижу. Наоборот, есть основания говорить, что СМИ наращивают обороты в разжигании ненависти. Уже даже простое собрание студентов, получивших стипендии для учёбы в России, подаётся как что-то антигосударственное и враждебное. Идёт рост националистических настроений, а уровень благосостояния не радует. Всё это не те основания, которые позволяют строить радужные прогнозы. Мой личный опыт говорит о том, что если тут кто-то и хочет свободы, то он начинает её искать где-то за пределами Латвии. Находит или нет — это уже другой вопрос...


 

8. Прокомментируйте, пожалуйста, мой рецепт искоренения тоталитаризма. Четыре года назад для латышей стало шоком, что почти все инородцы голосовали за государственный статус русского языка. Сегодня пришло понимание, что практических последствий это голосование нести не могло из-за того, что сторонников единственного государственного языка в стране абсолютное большинство. Теперь итоги референдума воспринимаются как естественный плюрализм, не влияющий на отношения по другим вопросам.

Предлагаю сделать следующий шаг: принять, что известная, возможно, и преобладающая часть русскоязычных стремится к объединению Латвии с Россией. Это не предательство, а нормальное желание жителей страны видеть ее развитие оптимальным с их точки зрения способом. Реальных возможностей реализовать это желание все равно нет. Можно пытаться людей переубедить, но нельзя им запретить думать в соответствии с собственными интересами.

Великобритания, Испания, Канада живут и процветают при осознании, что значительная часть их сограждан соответственно в Шотландии, Каталонии, Квебеке видят будущее своих стран совершенно иначе, чем большинство. Почему Латвия не может следовать этому разумному примеру?
 

— Это не рецепт искоренения тоталитаризма. Если бы это было так просто... Про итоги референдума не согласен с вашей трактовкой, что это не влияет на другие вопросы. Процесс до сих пор воспринимается болезненно. Причём настолько болезненно, что в законодательство были внесены такие правки, что практически Латвия осталась без возможности проводить референдумы вовсе. А всех политиков, кто публично признался в поддержке референдума, заклеймили. Думаю, этот аргумент ещё не раз будет выскакивать как чёртик из коробочки для очередного предлога, почему, например, ЦС в очередной раз не взяли в коалицию. Так что ещё как влияет. С остальным согласен. Как я уже ответил в самом начале, намного опаснее заталкивать проблемы под ковёр, чем открыто обсуждать их.