Давным-давно, в начале девяностых, когда банков то ли уже, то ли еще не было, мы ненадолго организовали дружеский «домашний банчок» для своих. Знакомые сдавали нам деньги, мы открывали на их имя счета на Западе и за скромную комиссию по доверенности управляли деньгами по их поручению.

%script:googleAdSense%

Однажды кто-то нам привел своего знакомого. Тот положил на счет 100 тысяч долларов, целое состояние. Потом улетел в Америку и там погиб. Убили, неизвестно кто и как.

Мы хвать – искать связи, родственников – никого. Завещательного распоряжения от неопытности не брали. И что делать?

Доверенность на руках хоть и утратила силу, но банк не в курсе. Сдвинуть на другой счет и ждать, пока кто-то объявится? Или пока крутить самим? Посовещались – нет. Это деньги мертвого человека, мы их даже касаться не хотим. Уведомили банк, деньги там лежат до сих пор, с процентами. Звали его Михаил Дилаян, если есть наследники – отзовитесь.

Недавно опять поднялся вопрос о компенсации еврейской общине Латвии за Холокост. При чем тут покойный Дилаян? А вот при чем.

До войны в Латвии было около 80 тысяч евреев. После войны осталось человек сто шестьдесят. Их семьями выгоняли из принадлежащих им домов — немаленьких домов — и селили в гетто. Оттуда удобно было отправлять на расстрел. А жильцы-арендаторы, почистив их квартиры, спокойно жили себе дальше.

Домовые книги вели дворники. Еще довоенные немцы завели строгие порядки, и дворники аккуратно вписывали против фамилий хозяев: «выписан в гетто». А в гетто выжили единицы. Вот так по-простому дворники оформляли смертные приговоры.

Настала денационализация. Всякая собственность возвращалась бывшим хозяевам и любым их потомкам, подлинным и не очень. Но за многим так никто и не пришел: некому было. Потому что уничтожили всех — и семьи, и родственников, истребляли весь род под корень, в трех коленах сразу, и следа не осталось. Называется это — Холокост.

Латвийская Республика, муниципалитеты — не постеснялись оформить их собственность на себя. Бывает, что с убитых стаскивают сапоги, кольца, выдергивают золотые коронки. Это мародерство, и на войне за него расстреливают. Государственное же мародерство называется «переход выморочного имущества в собственность государства». Этим имуществом государство пользуется и сейчас — само там сидит, сдает в аренду. Большую часть продали, и деньги давно в бюджете.

Никто не требует «разорять пенсионеров». Просто – отдайте имущество замученных. Верните музейные ценности, конфискованные у евреев. Не носите их кольца, драгоценности и золотые зубы. Уже продали? Верните деньги. Архив сохранил записи дворников, и скромная компенсация — 30 миллионов латов — подсчитана с их учетом.

Всеобщее возмущение! Война же косила всех! Почему евреям?

Есть категории, по которым разумное человечество давно определилось и вывело их за пределы обсуждения. Правительства не ведут дебатов, не осталось ни одного невысказанного аргумента за и против, — можно только повторяться, — и решения приняты.

Эти решения основаны на принципах гуманизма, а не демократии, потому что гуманизм выше демократии. Попробуйте опросить население, нужна ли смертная казнь? «За» проголосуют 90%. И тем не менее, в большинстве цивилизованных стран она отменена.

Холокост – одна из этих категорий. Чтобы попасть в газовую камеру, мало было быть латышом или русским. Евреем – достаточно. Кстати, и цыганом. Его устроили нацисты, но человечество приняло вину за гибель 60% евреев Европы на себя.

Программа ликвидации последствий Холокоста существует в том или ином виде в большинстве стран Европы. Очень многим это не нравится. И потому в некоторых странах отрицание Холокоста есть уголовное преступление — наряду с антисемитизмом.

Бессмысленно спорить с антисемитами, это комплекс неполноценности на зоологическом уровне. Сэр Уинстон Черчилль диагностировал его по-английски элегантно: «Почему в Англии нет антисемитизма? Потому что мы не считаем евреев умнее себя».

Налоги надо платить. Имуществом мертвых пользоваться только по завещанию. И чтить их память.