Узнав про это — и мы с женой туда же. Она в отделении ждет результаты анализов и заключение врача, а я прогуливаюсь туда-сюда вдоль автостоянки у входа в больницу. Туда-сюда, туда-сюда. На улице стыло, мокро, ветер треплет голые ветки и флаги.

Флаги, флаги...

Так, стоп. А по какой причине флаги-то? Неужто по поводу российских выборов?.. Да нет. Точно — нет: на флагах траурные ленточки. Неужто по этому же поводу?.. Да нет, ну не до такой же степени...

Так, 4 декабря. 4 декабря. А что же было 4 декабря? И в каком году? В 1940-м? Или в 1949-м? Жена звонит, сообщает, что могу еще погулять: результатов анализов еще нет, врач куда-то ушла и пропала.

Так что же траурное случилось в декабре 1940-го или 1949 года? Или между ними? Или потом, а я забыл?..

Хожу, вопросом мучаюсь. Навстречу — пожилая пара. Она в берете, он с тросточкой и тоже в берете. Откашливаюсь и обращаюсь к мужчине: «Манас пиедошанас, эсиет тик лайпнс...» Тщательно артикулируя и в нужных местах удлиняя гласные, спрашиваю, не мог бы он мне напомнить, какое трагическое событие случилось 4 декабря и в каком году — в 1940-м или в 1949-м?

Мужчина начинает думать. Опускает лицо вниз. Потом поднимает его к небу. Небо темно-серое, цвета асфальта, и ответа там тоже нет.

«Дайга, подойди к нам! — окликает он ушедшую вперед спутницу. — Она учительница, она точно знает».

Дайга подходит. «Она учительница истории» — уточняет мужчина, и я повторяю вопрос, артикулируя и удлиняя еще тщательнее.

«Ну как же, это день...» — начинает Дайга, и вдруг в ее глазах рождается растерянность и начинает расти, нарастать...

Раздается звонок мобильника. «Манас пиедошанас...» — бормочу я и выслушиваю от жены про то, что могу еще погулять: результатов анализов еще нет, врач опять куда-то ушла и опять пропала. Пара начинает уходить от меня, и уходит, уходит, да так резво... Нехорошо, невежливо я поступил, смутил пожилых людей!

Потом я задал этот же вопрос цветочнице. Ответа у нее не было, цветочница извинилась.

«Кас пар проблему?» — бодренько спросил покупатель ее цветов. Я повторил вопрос. Покупатель столь же бодро ответил, что не помнит, потому что был еще ребенком.

Потом была девушка в пустынном кафе, продавшая мне кофе. В кафе гремело радио, и несмотря на 4 декабря, известный смехач веселил публику, веселье было на русском, и девушка, разговаривая по мобильнику, пыталась смехача перекричать. Поскольку перекрикивала она его по-латышски, я на всякий случай задал мой вопрос и ей. Девушка наморщила лобик и пожала плечиком...

«Так, уже пятеро», — подумал я, испив кофею. Историю страны, в которой живешь, надо знать, а потому я стал задавать вопрос про 4 декабря всем встречным подряд, в ком по тем или иным признакам признавал братьев-латышей. Мне уже таки очень хотелось знать, что же такое трагическое случилось в тот день и в каком таком году?!

Четырнадцатый палец я загнул в фойе больницы, куда зашел погреться, присев на пластиковое сиденье. Ко мне тут же подсел невесть откуда взявшийся мужик в сандалиях и со сложным амбрэ и вежливо, на языке Рудольфа Блауманиса, попросил 80 копеек.

«Вар бут 80 сантимус?..» — на том же языке поинтересовался я. Мужик философски заметил: «А! Какая разница?..»

«А не скажете ли...» — и я задал мужику все тот же сакраментальный вопрос про 4 декабря, по поводу которого вывешены траурные флаги. Решив про себя, что дам ему 80 сантимов, ежели ответит.

«Если флаги с лентами, значит — траур! А это значит, кто-то умер. А это значит, что надо бы его помянуть...» — на этом мужик иссяк. Денег я ему не дал. Он исчез неприметно, как и появился...

Вместо него возле меня возникли сразу двое — мама и сын лет четырнадцати. Мама — вся из себя такая опрятная и подтянутая. Сын весь из себя такой тоже подтянутый и такой «ботаник», в очечках, как у Гарри Поттера. Мама указала сыну на пластиковое кресло, а сама пошла к регистратуре и стала там что-то необычайно вежливо выспрашивать.

Сидим с Поттером. Сидим, и я думаю: «Не может быть, чтобы в школе, да не рассказали, что же это случилось в истории латышского народа 4 декабря? Наверняка и про год тоже рассказали...»

«Эсиет тик лайпнс...» — обращаюсь к юноше. «Я, лудзу!» — ответствует он, приветливо поблескивая очечками. И я задаю ему мой вопрос. «Видите ли...» — начинает юноша на прекрасном языке Рудольфа Блауманиса, задумывается и делает паузу. И я начинаю уже было загибать 15-й палец...

«Видите ли, 4 декабря ничего не произошло...» — и паренек внятно рассказал мне, что в Латвии принято отмечать день памяти жертв геноцида коммунистического режима, направленного против народа Латвии. Этот день отмечается в первое воскресенье декабря. Сегодня — как раз воскресенье, и оно в нынешнем декабре первое.

«Ак та!» — радостно разгибаю я палец и начинаю искренне благодарить юношу.

Раздается телефонный звонок. Это жена. Но прежде чем я услышал от нее, что тестя в больнице не оставляют и что мне нужно подогнать машину к корпусу кардиологии, я слышу, как мама окликает моего юного друга: «Миша, пошли!» — и окликает она его на языке Александра Пушкина.