Дискурс о «старых добрых шведских временах» (labie zviedru laiki) начал вживляться в латышское общественное сознание с первых лет независимости.

Он вошёл уже в самые первые латышские учебники истории, и до сих пор это утверждение кочует из учебника в учебник, мелькает в исторических и публицистических статьях как что-то бесспорное и общеизвестное.
 
Я попытался разобраться, что лежит в основе этой непреложной истины, на каких аргументах и исторических фактах возведено здание золотых шведских времён, когда народы, впоследствии образовавшие латышскую нацию, чувствовали себя наиболее комфортно и получили наивысшие блага.
 

Во-первых, о временных рамках.

Шведские времена в Лифляндии, нынешнем Видземе начались в 1621 году с взятием Риги войсками Густава II Адольфа и продолжались до 1710 года, когда Ригу и всю Лифляндию заняли русские войска.
 
Теперь определимся с критериями оценки. С чем сравнивать шведские времена, как определить степень их доброты и благословенности?

Сравнение явлений, разнесённых по шкале времени, всегда хромает. Технический и общественный прогресс шёл и в Средних веках, не говоря уже о Новом времени.

Некритически сравнивая шведские времена с предыдущими, польскими или с последующими, русскими, мы можем натолкнуться на неубиваемый аргумент нынешних «аналитиков» социальных сетей: «Сегодня у меня есть интернет и айфон, а при совке их не было, следовательно…»

Мы, конечно, этим антиисторическим путём не пойдём, но один количественный показатель из временной шкалы упомянуть стоит.

Это продолжительность периода стабильности государства.

Войны являлись в то время и до сих пор остаются величайшим бедствием для народа и долгие мирные периоды развития могут отложиться в народной памяти как добрые старые времена.


Итак, считаем военные и мирные годы Лифляндии. В учёт берём только те годы, в течении которых боевые действия велись непосредственно на этой территории.
 
 

Польские времена, с 1561 по 1621 г. За 60 лет завершалась Ливонская война 1558 — 1582 гг., и началась польско-шведская война 1621-1626, боевые действия на территории Лифляндии велись в общей сложности около 7 лет.
 
На протяжении шведских времен, с 1621 по 1710 г., здесь шли вышеуказанная польско-шведская война, затем русско-шведская война 1656—1658 г. и наконец, завершающая период Великая Северная война 1700—1721 гг.

Итого имеем из 89 лет 10 военных в три приёма.
 
Русское время в Лифляндии считаем с 1710 по 1918 г. Лишь в течение последних двух лет этого 208-летнего периода земли Лифляндии затронула Первая мировая война с довеском гражданской.
 

Из этих подсчётов видно, что шведские времена в отношении продолжительности войн не выделяются в лучшую сторону, как от предыдущих, так особенно от последующих.

 
Другим бедствием, уносившим ещё больше жизней, чем войны, были эпидемии. И в этом отношении шведские времена не отличаются благостью.

За 1620—1640-е годы численность населения Лифляндии сократилось в 4-5 раз из-за неурожая, голода и болезней.

В 1695—1697 гг. из-за сильного неурожая опять разразился голод, унёсший примерно пятую часть населения.

В последние шведские годы, 1709—1710, из Пруссии пришла эпидемия чумы, от которой умерло по разным оценкам до 60—70% жителей.

Безусловно, эти периоды не могли оставить по себе доброй памяти.
 
Но, помимо временной шкалы, мы в данном случае имеем другую, довольно редкую историческую возможность сравнения.

В рассматриваемый период «старых добрых шведских времён» предки нынешних латышей жили и в другом государстве, Курляндском герцогстве.

Сравнение двух примерно равных по территории, географическому положению, населению и даже историческому прошлому государств будет являться наиболее корректным и показательным.

При этом Лифляндия к моменту распада Ливонского ордена обладала заметным преимуществом перед Курляндией: уровнем урбанизации, а главное — столицей Ригой с её торговыми и финансовыми потоками и соответствующей инфраструктурой, на протяжении веков отлаженной вокруг этих потоков.

Но пусть этот фактор остаётся некоторой форой в пользу шведской версии.
 

Мы говорим — Курляндия, подразумеваем — герцог Якоб.

Период правления этого монарха (1642—1682 гг.), пришедшийся как раз на середину шведских времён в Лифляндии, действительно можно назвать эпохой ускоренного развития и даже расцветом одной из прибалтийских земель.

 

Соблазн встроить талантливого герцога в историю Латвии время от времени прорывается то в том, то в другом историческом экскурсе. Порой доводится читать даже подобные пассажи: «Латвия имела колонии…», «корабли под латвийским флагом бороздили океаны…» и т. д.
 

Но развитие этой темы как-то затихает, когда речь касается подробностей о национальности героя и государственном устройстве его страны.

Хотя, на мой взгляд, зря. Подобной исторической преемственности, хотя бы и несколько натянутой, не стоит стыдиться.

Это уж во всяком случае, гораздо более реально, чем происхождение украинской нации от трипольской цивилизации, не говоря уже про Адама.
 

Итак, самый достойный из правителей земель прибалтийских XVII века действительно обладал талантами эффективного менеджера.

Он последовательно развил в своём герцогстве сельское хозяйство: внедрил мелиорацию, селекцию семян, усовершенствовал лесное хозяйство, завёл высокопородный скот и т. д. Затем на доходах от экспорта сельхозпродуктов поднялась и промышленность.

В маленькой стране было создано 17 литейных, 18 лесопильных, 10 шерстяных, 85 льняных мануфактур, 14 селитроварен, а также производства смолы, стекла, бумаги, канатов, парусов, извести, кирпичей и многого другого.

На этой основе Якоб основал судостроение и мореходство. Герцогский флот под красным флагом с чёрным крабом насчитывал до 60 больших кораблей.

И наконец, Якоб приступил к созданию высшей формы международной торговли того времени, полного цикла производства колониальных товаров: табака, кофе и сахара.

Предусмотрено было всё — от завоза рабов из Гамбии на плантации Тобаго до продажи готового продукта с высокой добавленной стоимостью по всей Европе.

Торговая конъюнктура того времени приносила герцогу всё возрастающие доходы. Коммерческий баланс бюджета государства имел ежегодный профицит около 100 тыс. талеров.

На фоне финансового благополучия быстро росли города. Столичная Митава с 1642 по 1658 г. увеличила население с 3 тыс. до 8-9 тыс. жителей и догоняла по этому показателю Ригу.

 
Курляндский взлёт был прерван шведско-польской войной 1655 — 1660 гг.

Да-да, те самые шведы, которые якобы обеспечивали «золотой век» в Лифляндии, опустошили и ограбили процветающую Курляндию.

Несмотря на объявленный герцогом нейтралитет, его страну разорили, а его самого два года продержали в заточении.

Вернувшись после окончания войны в родные края, герцог Якоб сумел возродить большинство своих предприятий, но не успел достичь, однако, довоенного уровня.
 

Расцвет государства, технический прогресс, развитие наук и ремёсел — это хорошо, — скажете вы, — а как насчёт положения крестьянства?

Где жилось веселее, вольготнее латышскому пейзанину на землях бывшего Ливонского ордена?

Ответ на этот вопрос непрост и неоднозначен. Скорее всего, он будет таким: везде хуже.

Если кто-то считает, что латыши того времени посиживали дома, одетые в виллайне с сактами и в праздничном вайногсе, играя на кокле и сочиняя дайны, то следует сказать, что всё было несколько прозаичнее.

Один голландский путешественник XVII века так описывал свои впечатления:
 
 

«Мы проезжали мимо небольших деревень, жители которых были очень бедны. Одежда женщин состоит из куска ткани или тряпки, едва прикрывающей их наготу; волосы у них подстрижены ниже ушей и висят, как у бродячего народа, которого мы называем цыгане.

Их домики, или лучше хижины, самые плохие, какие только можно представить, в них нет никакой утвари, кроме грязных горшков и сковородок, которые, как дом и сами люди, так запущены и неопрятны, что я предпочел поститься и провести ночь под открытым небом, нежели есть и спать с ними...

У них нет постелей, и они спят на голой земле. Пища у них грубая и скверная, состоящая из гречневого хлеба, кислой капусты и несоленых огурцов, что усугубляет жалкое положение этих людей, живущих все время в нужде и горести благодаря отвратительной жестокости своих господ, которые обращаются с ними хуже, чем турки и варвары со своими рабами.

По-видимому, этим народом так и должно управлять, ибо если с ним обращаться мягко, без принуждения, не давая ему правил и законов, то могут возникнуть непорядки и раздоры.

Это очень неуклюжий и суеверный народ, склонный к колдовству и черной магии, чем они так неловко и глупо занимаются, как наши дети, пугающие друг друга букой. Я не видел у них ни школ, ни воспитания, поэтому растут они в большом невежестве, и у них меньше разума и знаний, чем у дикарей.

И несмотря на то, что некоторые из них считают себя христианами, они едва ли больше знают о религии, чем обезьяна, которую выучили исполнять обряды и церемонии...»
 

 

Это написано именно о землях нынешнего Видземе периода хороших шведских времён.

Увы, и в Курляндии быт крестьян был не лучше, хотя документы тех лет отмечают бегство крестьян из Лифляндии в Курляндию. В обеих землях положение крестьян мало отличалось от положения рабов.

Кстати, римское право с его правовым статусом рабов считалось одним из источников законодательства о крестьянах, как в Курляндских статутах, так и в Вик-Эземльском праве, действующим в Лифляндии.

Крестьяне были потомственными крепостными, прикреплёнными к земле и находящимися в полной власти владельцев поместий.
 

Теперь рассмотрим, на каком же основании шведские времена названы некоторыми латышскими историками «хорошими». В этом нам поможет латышская Википедия.

Разберём изложенные в ней аргументы по порядку.

 

В 80-х годах XVII в. издан закон об учреждении крестьянских школ.

 
Действительно, шведские светские и церковные власти были заинтересованы в распространении лютеранства и прилагали определённые усилия для того, чтобы крестьяне умели читать и знали катехизис.

Обязанность содержания школ была возложена правительством на помещиков. Понятно, что далеко не все из них были рады лишним расходам, поэтому дело шло довольно туго.

Если же посмотреть в этом отношении на Курляндию, то образование для крестьян там завёл ещё герцог Готхард Кетлер в 1560 году по итогам первой ревизии церквей и приходов.
 
Всё же следует признать, что по сравнению с более католической Курляндией в области крестьянского образования шведская протестантская Лифляндия шла немного впереди.

В XIX веке, когда появилась надёжная статистика, оказалось, что число грамотного населения в Лифляндской губернии примерно на 10% выше, чем в Курляндской. Разница, прямо скажем, не очень впечатляющая.

 

Эрнсту Глюку выдали грант в 10 тыс. талеров для перевода Библии на латышский язык.

 
Это, собственно, продолжение первого пункта. Чтобы чему-то учить, нужно это перевести на родной язык учеников. И Глюк успешно справился с этой задачей.

Курляндским же сравнимым по важности достижением следует признать начало книгопечатания на латышском языке.

Это был опять-таки заказ герцога Готхарда, который хотел по примеру коренных шведских земель сделать из курляндского крестьянского сословия некий противовес своим распоясавшимся баронам.

Пастора Глюка знают все ещё и потому, что ему в молодые годы прислуживала будущая императрица Всероссийская.

А кто помнит добленского пастора Иоганна Ривуса, печатавшего в Кенигсберге богослужебные книги на старолатышском языке за полтораста лет до Глюка?

По этому аргументу надо признать примерный паритет.
 
 

Основан Дерптский университет.

 
Да, он основан в 1632 году. Преподавали в нём на латыни, между прочим.

Поэтому крестьян в нём было не так чтобы очень заметно, хотя формально они действительно имели право на обучение там при массе оговорок.

Местные немцы, кстати, тоже не очень охотно туда поступали, предпочитая более авторитетные университеты в Кенигсберге, Лейпциге, Страсбурге. Основной контингент студентов был шведским.

И сегодня Тартуский университет — это гордость Эстонии, а не Латвии, увы.
 
 

Король Густав II Адольф под угрозой строгой кары постановил осуществлять суд только в земских судах, решение которого можно обжаловать в Дерпте, а затем в Стокгольме.

 
Действительно так. Только это касалось уголовных дел.

За мелкую провинность помещик мог выпороть крестьянина на конюшне своей властью. А крупные правонарушения рассматривали земские суды, которые были сословными, дворянскими.

Ясно, в чью пользу выносились их решения.

В отношении же высших инстанций в Дерпте или Стокгольме, мне даже интересно было бы знать, сколько крестьянских дел дошло до них за все шведские времена.

Порой насущные дворянские процессы тянулись годами, что уж говорить о крестьянах.
 
 

Королева Кристина повысила налоги, которые платили в основном дворяне.

 
Интересно, а дворяне откуда брали средства на эти налоги? Ситуация, как в анекдоте о подорожавшей водке:
 
— Папа, теперь ты будешь меньше пить?
 
— Нет, сынок, теперь вы с мамой будете меньше есть.
 
Естественно, помещики не горели желанием сокращать уровень своего потребления и перекладывали возросшую налоговую нагрузку на своих крепостных.
 
 

Король Карл XI начал конфискацию помещичьих земель в пользу государства (редукцию). В Видземе конфисковано примерно 5/6 помещичьих земель.

 
Это самый странный аргумент.

Суть редукции проста. Шведский король, нуждающийся в средствах, решает выкачивать больше денег из своих заморских провинций.

Но, по мнению латышских историков, это благотворно влияет на самый низший слой населения этих провинций. Железная логика.
 
В результате редукции большинство помещиков Лифляндии, лишившись права собственности на свои поместья, перешло в разряд арендаторов и стало выплачивать королю 8% от своих доходов в виде арендной платы.

Чем они компенсировали дополнительные расходы, понятно всем.

Крестьяне, оставаясь крепостными, формально стали собственностью короля. Но продажа крестьян не прекратилась, приняв лишь форму перемещений между арендаторами, обоснованных хозяйственной необходимостью.

Никакого реального облегчения латышский крестьянин от редукции не испытал.
 
Для сравнения — в Курляндии помещик вообще не платил никому никаких налогов. Герцогу он был обязан только личной военной службой.

Все свои предприятия герцоги организовывали на собственных землях, которые составляли до трети от всех государственных.

Герцог также ничего не платил своему сюзерену — польскому королю, будучи зависим от него только во внешнеполитических вопросах.

Все курляндские доходы оставались в Курляндии.
 
На лифляндские же прибыли Швеция сразу после завоевания наложила свою сильную и жадную руку. (Кто сказал «Сведбанк»? Ах, извините, мне показалось.)

Торговые пошлины на экспортируемые из Риги товары достигали 25%, и 4/5 от всех этих сумм предназначались для шведской казны. Импорт также облагался высокими пошлинами, от 15% с соли до 47% с табака.

Благословенная Швеция эксплуатировала Ливонию по традиционному колониальному варианту.
 

Но, может быть, народная память, предания старины глубокой запечатлели эти славные времена?

Увы. Латышские дайны молчат о добрых шведах, ни одного комплимента в их адрес отыскать не удалось.

Напротив, в этнографических изысканиях встречаются такие воспоминания стариков, как «никто из курземцев не хотел шведского владычества».

В сказаниях о временах Северной войны латышские народные симпатии скорее на русской стороне, как например в предании о Шкибутском кузнеце, который перехитрил шведов и помог русским взять замок, или в многочисленных историях о Петре I, которому помогают латышские крестьяне.
 
Наконец, посмотрим на латышский культурный канон.

Единственный включённый в него и достоверно атрибутированный объект визуального искусства XVII века, алтарь церкви св. Анны в Лиепае, — это Курляндия.

Специфических шведских следов в каноне не обнаружено.
 

Что же в шведском управлении Лифляндией было настолько замечательным, что породило миф о «хороших шведских временах»?

Ответ, скорее всего, лежит на поверхности.

Младолатыши, формировавшие в XIX веке исторические мифы для идеологического обеспечения национального возрождения, нуждались в хоть каком-то позитиве из древности.

По всем реальным показателям курляндское время герцога Якоба в большей степени заслуживало первенства в конкурсе на «золотой век» земель, вошедших впоследствии в Латвию.

Но конструкт «хорошие курляндские времена» легко преобразуется в «немецкие», а такого святотатства общественное сознание латышей, естественно, принять не могло.

Польские времена казались неподходящими из-за католицизма и мифологизированной Ливонской войны.

О русских временах вообще не могло быть и речи, иначе зачем бы всё это затевалось?

К тому же, возможно, злорадная мыслишка о том, что когда-то далёкий добрый дядя шведский король прижал всё-таки злого немецкого барона, могла греть чьё-то сознание.

Альтернативы шведам не оставалось.
 
Интересно было бы заглянуть в будущее и узнать, а удостоят ли потомки наше время каким-нибудь благозвучным названием с добавлением одного из европейских этнонимов?