Тяжелым нынче выдалось утро у Зямы Канторовича, часовщика с Торговой.
 
Там, прямо напротив выезда со Школьного переулка, в полуподвале находилась часовая мастерская, в которой он работал по патенту.
 
Те, кто помнил, что такое патент 50-х, поймут, о чем речь.
 
Так вот, настроение ему испортила фининспекторша, редкая стервоза, не бравшая приготовленный конверт с благодарностью, которой он обычно отделывался от проверяющих.
 
И причина-то была — пара пустяков.
 
Десяток не оформленных заказов, но протокол грозил лишением патента, а этого Канторович не мог допустить.
 
Испорченное настроение он срывал на клиентах — и очередной, спустившийся к нему в подвал, получил свою порцию жести.
 
— Здравствуйте.
— Ну?
— Вот, принес часы в ремонт.
— Шо вы говорите!!! Какая неожиданность.
— Таки вы берете в ремонт?
— Шо?
— Как шо? Часы.
— Мы не ремонтируем часы.
— Как не ремонтируете? А что вы делаете?
— Обрезание.
— А что написано на вывеске?
— А шо, по-вашему, я должен был написать?
 
О, Торговая улица моего детства, ты для меня была родной и знакомой до каждого подъезда и подворотни, потому что там жили мои школьные товарищи, а что важнее этого могло быть для пацана?
 
На углу Торговой и Комсомольской, что ныне вернула свое прежнее название Старопортофранковской, тетя Маша Тавлиди торговала газировкой, папиросами и болгарскими сигаретами «Фемина».
 
Когда подходил очередной жаждущий, тетя Маша задавала свой неизменный вопрос:
 
— Вам с сиропом да или с сиропом бэз?
 
Огорченная просьбой налить просто с газом, она всегда сокрушалась:
 
— Ну шо за народ, шо за народ? Шо я могу иметь за эту воду, когда только один газ стоит сумасшедшие деньги, а они не пьють с сиропом, шобы мои внуки вкусно ели.
 
Вася Ряха, ожидающий привоза бочки с пивом, которое он продавал на разлив, и коротавший время в прохладном помещении тети Маши, вторил ей в тему:
 
— И не говорите, дорогая Маня Георгиевна. Народ пошел, что я вас умоляю. Вчера один фраер из приезжих даже на скандал пошел, шо удивительно. Нет, ну вы только подумайте, что когда трудовой человек стоит смирно за своей честной кружкой «жигулевского», он кидает мне гроши и требует двойную порцию.
 
— Ой, Васечка, я уже наслышана за этого нахала, что просто нету слов.
 
А булочная на углу Торговой и Островидова, в которой продавали белые караваи — и что это был за хлеб, так я вам скажу, что это таки был хлеб.
 
Продавщицей там стояла дочка Цили Островской, Раечка, так эта Раечка имела в себе центнер с гаком, а сколько того гака было, так это я вам скажу.
 
Однажды я увидел, как Раечка присела на каравай, стоящий на подоконнике, так когда она встала, то там был блин, а не каравай, но те караваи пекли без современных улучшителей, разрыхрытелей и разных Е, и потому через некоторое время каравай поднялся, как будто на нем не сидела задница Раечки.
 
А магазинчик напротив булочной, в котором я увидел чудо радиостроения — транзисторный приемник Selga, и как я был горд, показывая пацанам его, сделанного в Риге.
 
Какое то было время!
 
Моя бабушка Катя работала в галантерейной артели, где производилась всякая мелочь, необходимая в быту.
 
Расчески, гребни, кошельки из кожи, ремни — брючные и для часов, дамские сумочки и много чего еще.
 
Но пришел 59-й год, и артели стали закрываться, и сразу стали исчезать продукты и одежда из магазинов, а выручал только рынок.
 
Народ поскучнел, стали закрываться маленькие ресторанчики, работавшие на подряде у государства, и бабушка решила посвятить себя целиком моему воспитанию.
 
Год до школы, и об этом отдельно.
 
Пока.