18 февраля 2012 года, вечер

Для начала мне хотелось просто прилечь и вытянуться. Потом захотелось покушать и выпить бодрящего напитка в виде какао. Затем я вынуждал себя торчать в интернете, чтобы не заснуть… Хорошо отдохнув и набравшись сил, я вернулся «к своим» около 9 вечера, за час до закрытия…

«О, вы все еще живы!» — поприветствовал я секретаря, лицо которой было покрыто неестественным румянцем, как и лица всех участниц комиссии и председателя. Такой появляется от слишком долгого времяпрепровождения внутри помещения… «Мы все еще живы!» — отозвались две уцелевшие участницы комиссии.

На участке к тому времени осталось только два столика, один из залов закрыли за ненадобностью. Только молодые латышские парни — полицейский, сын секретаря, юноша-студент — еще без видимой усталости стояли на ногах. Хотя, полагаю, внутри каждый из них проклял появление на участке бодрого и отдохнувшего русского, когда все работники уже практически сдулись.

Оставалось только с сочувствием отнестись к совершенно выпаренной техничке, которая пятнадцать часов махала щеткой, чтобы убрать тянущиеся за посетителями лыжно-соленые тающие массы и оградить их от падений на невероятно скользком крыльце у входа в школу. На этом крыльце разъезжались ноги даже у меня, обладателя подошв класса Michelin в мире обуви. Не уверен, что в тот день никто не сломал там себе шею.

Это был один из ярких примеров бюрократии в действии — в школу толкнули строительные евроматериалы, например, из Испании, которые не предназначены для зимних условий. Женщина, подтирающая за посетителями, вызывала искреннее уважение, тем более что ее национально-патриотическая настроенность ощущалась в этом коллективе особенно остро. Человек не только любил Родину и свой родной язык — он буквально горбатился за это два рабочих дня подряд.

Только на этот раз, регистрируя мое появление, секретарь заметила, что вписала в бейджик не мое имя. Таким образом на протяжении часа, пока я сидел возле самой урны, мои настоящие имя и фамилию могли рассмотреть абсолютно все, бросающие в ящик листки. Но последний час прошел спокойно. Посетителей было заведомо меньше, чем утром — вероятно, человек двадцать. Преимущественно — молодые представители титульной нации…

Так прошли еще минут десять. Участники комиссии за это время подпеклись так, как не подпеклись и за весь день. Но в инструкции ЦИК было строго отмечено время закрытия и ОСОБЕННО упомянуто, что если на участке возникает очередь или заминка после десяти вечера, все пришедшие до этого времени имеют право проголосовать. Я знал, что двери надо держать открытыми до конца, конечно, знала это и председатель комиссии; она также знала, что я знал.

А вот сын секретаря, вскормленный на воле орел молодой, в своей нетерпимости превзошел всех. Минут за семь до 22:00 он раздраженно заявил, что можно бы уже и закрывать, «никого не будет». По всей видимости, учитывая не первый опыт работы данной комиссии с ЦИК, подобная практика имела место в отсутствие наблюдателей. Но на этот раз никто с ним не согласился, а я не согласился категорически, заявив, что участок — это не дискотека.

И будто в подтверждение этих слов последняя участница вбежала на участок за пять минут до его закрытия. «Успела?» — спросила она на вахте по-латышски. Все были очень рады ее видеть, несмотря на то, что председатель комиссии успела удалить плакат с номером участка. Сделав свой выбор, она упорхнула, и вскорости после этого по Латвийскому радио прозвучали сигналы точного времени, после которых двери участка сразу же были заперты. Дежурный полицейский, как ни странно, также сразу сложил свою миссию, заявив, что после десяти ему приказано не дежурить…

Мы вошли в кабинет, в который уже перенесли основную и выездную урны. Председатель раздала участникам черновые листки для подсчета и карандаши; я не преминул воспользоваться авторучкой — одной из тех, что завезли на участок из ЦИК специально для референдума. Мне интересно было впоследствии убедиться, так ли уж исчезают чернила, как об этом судачат. Судачат не на шутку — своими глазами ведь видел, как многие расписывались принесенными с собой авторучками. Вот уж где действительно могли быть исчезающие чернила, так это в них.

Итак, в помещении осталось восемь человек — участников комиссии, председатель и я. Я спрятался у самой стены вдалеке от стола, где происходил подсчет, чтобы ненароком до чего-то не дотронуться, но оттуда мне было все прекрасно обозримо.


18 февраля 2012 года, ночь

Наступал самый важный момент турнира, однако большинство участников комиссии до сих пор совершенно не понимало, кто я, йохайды, такой. Председатель попросила меня представиться. В этой школе что-то определенно приковывало задницу к стулу. Не вставая с места, я представился, обозначив свои возраст, имя и фамилию. Причем так и сказал — будто по-латышски — mana familija, а не mans uzvards. Причем совсем не понял, почему так сказал — впрочем, в тот день и так говорил не я.

Меня вновь стали расспрашивать, по какой причине я здесь нахожусь, на что я с по-прежнему не сходящей с физиономии улыбкой пояснил, что не принадлежу ни к какой партии и что это моя сугубо личная инициатива и интерес, которую мне разрешает закон. Особенно не могла в мою инициативу поверить блюстительница яркого стиля и моды…

Чувствовалось, что латышский участок почему-то невероятно смущен присутствием русского наблюдателя, знающего язык и играющего по всем правилам. Но это никоим образом не сказывалось на корректности комиссии. Ни единого антидипломатичного выпада я не получил ни во время референдума, ни при подсчете голосов, и сам таковых не делал. Все происходило в рамках закона и этики. Латыши и русские вполне способны вести диалог, если правила игры работают на обе стороны.

В ответ на вопрос председателя, что им теперь предстоит делать, я просто сказал, что пусть проводит всю процедуру нужным образом и рассказывает, что они будут делать. Как в школе. Для себя лично я отметил предполагаемый мной результат референдума на этом участке: 85-90% — «против», 10-15% — «за».

На доске было записано общее количество привезенных из ЦИК листков, а также зафиксировано количество подписавшихся — их оказалось 2272 человека на участке и 44 человека на выезде, итого 2316. Один листок во время голосования был испорчен, и его заменили, итого было использовано 2317 листков. Неиспользованные листки я пересчитал лично — их оказалось 188. «Как в аптеке», — согласился с подсчетом я. «Как в Крайбанке», — поспешил выделиться молодой орел, думая, что его шутка будет выглядеть смешно. Я улыбнулся, но заметил, что имел в виду кое-что другое.

Только со временем понимаешь: не уронил — не поднимай, не спрашивают — не говори. Не заработал — не трать. Для меня наука в этой школе была совершенно другой: просматривались четкие перспективы ближайшего обозримого будущего.

Неиспользованные листки уничтожили, спрятав их в отдельную коробку, и только после этого стали вскрывать урны, что не вызывало у меня сомнений в логичности процесса. До этого особо пристально визуально я убедился, что они заклеены таким же образом, как и утром, особо отметив присутствие «недостающей» подписи.

Количество листков в выездном ящике полностью совпадало с зарегистрированным, и после этого на стол высыпали содержимое главной урны — она была заполнена примерно наполовину, и для этого была вырублена целая роща деревьев.

Для начала провели общий подсчет оказавшихся в урне листков, проштампованных печатью с номером участка. Для этого все участники взяли себе каждый листков столько, сколько успели, и записали их количество на бумажке. Эти кучки по часовой стрелке сосед передал соседу для пересчета. Сложив получившиеся и сверенные у всех суммы, получили 2273 листка. Один из них оказался проштампованным номером соседнего участка.

Мне показалось, что на данном этапе участники комиссии намеренно пытались свести концы с концами и добиться того, чтобы общее число зарегистрированных листков совпадало с количеством листков, высыпанных из урны. Эти числа не могли совпадать хотя бы как минимум на единицу. Но я не выразил свои сомнения по этому поводу. И само собой, не стал пропускать через свои руки две с лишним тысячи отпечатков пальцев.

К тому же я мог запросто и ошибаться, ибо странный дед, прошедший мимо урны, мог к ней впоследствии вернуться по своей или чужой воле, а я мог этого не заметить. Мне казалось невероятным, что национальный латышский коллектив, эти честные и преданные своей идее люди рисковали бы своей репутацией и занимались бы фокусами прямо под носом у русского наблюдателя. Скорее, я поверю в существование Тота.

Просто на этом участке все именно так и было — с точностью до миллиграмма, как в аптеке. И в этом, учитывая опыт комиссии, и особенно председателя, не было ничего сверхъестественного.

Само собой, всех разъедало любопытство по поводу итогового результата матча «русские-латыши», да и время было позднее, поэтому вслед за этим незамедлительно принялись за сортировку листков, отсеивая недействительные. Во время этого процесса я уже не сидел на месте, а то и дело вставал, оценивая, можно ли признать листок таковым.

Недействительными признавались все листки, на которых не был отмечен ни один вариант, указаны оба варианта, а также, по указке главы ЦИК А.Цимдарса, в которых была поставлена галочка, а не плюсик. Между прочим, на листках допускаются помарки и заметки — главное, чтобы официальный выбор гражданина в виде плюсика был обозначен отчетливо и в рамках отведенных ему границ. Т.е., например, если на листке поставлен плюсик в нужном месте и написано на оборотной стороне: «Идите вы все нах…» — такой листок по закону считается действительным и должен быть засчитан.

Впрочем, во время сортировки попадались еще более изумительные образцы кретинизма. Вот кто-то влепил на листок розовую наклейку с рюшечками, не отметив ни один вариант, а вот кто-то нарисовал в поле «за» сердечко, а в поле «против» — свастику. Галочки, невнятные крестики, поставленные за полями, грозные послания и на русском, и на латышском — проголосовавшим таким образом можно только посочувствовать. Временем все-таки нужно распоряжаться более рационально. Не тратить его на детские глупости. К счастью, КПД кретинизма оказался невелик — всего 17 листков.

Вслед за этим началась главная сортировка и подсчет итогового результата. Интрига мероприятия стала разрастаться, в буквальном значении, у меня на глазах, когда стопки листков «ЗА» на столе начали постепенно сравниваться со стопками «ПРОТИВ». Тут уже и я не совсем стал понимать, что происходит, и начал максимально пристально прогуливаться вокруг стола, хотя это было и нелегко, т.к. уже хотелось спать и подкашивались ноги. Но я своего добился — у каждого участника оказались кучки листков с неровными, но точными числами. Я прошелся вокруг стола и тщательно переписал все получившиеся данные непосредственно с черновиков.

Приплюсовав к ним количество выездных листков (три человека на дому проголосовали «ЗА»), получили следующее количество:

953 голоса — «ЗА».

1302 голоса — «ПРОТИВ».

Т.е. расклад сил — 40% на 60%.

«Ура-а-а!» — радостно озвучила новость одна из участниц комиссии. Та самая, которой я показал логотип.

Но уверенной радости в ее голосе не чувствовалось. Остальные участники комиссии хранили осторожное и недоуменное молчание.

У меня тоже не было слов. Я вспомнил, как складывать на бумаге столбиком, и самолично пересложил черновые данные. Они совпадали с данными подсчета секретаря. Когда я подсчитывал «ЗА», лицо у меня в изумлении вытянулось, а по телу побежали мурашки. Иногда они бегают до сих пор.

Теперь я знал правду.


Эпилог

Результат референдума изначально был предсказуем. То, что латыши мобилизуют последние резервы и выиграют количественно, — в этом никто и не сомневался. Для количественного выигрыша все было подготовлено уже давно, что я озвучил в самом начале.

Мнимые количественные предсказуемые «победы» нужны политикам, чтобы удерживаться за курс своего изначально пробитого и тонущего суденышка.

Думаю, я стал непосредственным свидетелем того, что очень немаленькая часть пришедших на участок латышей проголосовала ЗА поправки. В этом нет ничего удивительного, ибо латыши подмяты танком экономической депрессии не меньше, чем нелатыши. Намедни я встречался по деловому вопросу со знакомым латышом, которого последние два года довели до седых волос буквально за пару недель, особенно когда ему пришлось заплатить налогов на 150 латов, к чему он совершенно не был готов.

Но насколько в таком случае объективен объявленный результат ЦИК? ЛВ-интернет полон гневными сообщениями о подтасовках, нарушениях... Там, где нет наблюдателей, внутри урны может твориться что угодно. И оно, уверен, творится. Тем более что угодно твориться может в недрах ЦИК, куда доступ простым смертным запрещен. Где количество проголосовавших разрабатывается индивидуально, с учетом поступивших данных.

Голоса на участке считали до полдвенадцатого, а ЦИК объявляет первичные результаты уже в одиннадцать. Где и КАК так быстро умеют считать листки, которые перебираются в руках еще медленнее, чем деньги?..

В латышской школе среди практически всех посетителей, здоровающихся по-латышски и являющихся, вне всякого сомнения, этническими латышами, — результат 40% ЗА русский язык??? А по всей Латвии — только 25%?..

Комментировать тут особо нечего, все и так очевидно: по версии невидимых управителей Латвии, латыши НЕ МОГУТ голосовать за русский язык. Физиологически не могут. Иначе латышская национальная политика рассыпается в прах, и латышское национальное государство перестает существовать. Иначе факт того, что попадающий в латышский детсад русский ребенок через неделю русифицирует-инфицирует всех остальных детей. Не допустить этого можно только одним способом: определяя свои правила игры и множество запретов в ней для «не своих». Подтасовка народного голосования — самый простой способ создать видимость демократии.

Такова текущая латышская политика. По-моему, ее авторы просто боятся признаться себе самим в неполноценности. Что неудивительно — духовно богатым человек не может стать, живя в изоляции собственной культуры, еще не до конца сформировавшейся. Будете знать один латышский — никому не будете нужны, никто вам денег не даст, никто не поймет, не услышит и не накормит. Думающие латыши знают это. Думающие латыши также знают, что без русского языка и без такого соседа, как Россия, они уже давным-давно были бы никто. Впрочем, они и были никто — до тех пор, пока про них не узнали русские.

Хотя многие латыши голосовали за поправки, и их могло быть гораздо больше, чем заявлено. Колоду просто подтасовали там, где только возможно, чтобы бросить кость нужного размера голодным «русскоязычным» (оскорбительное словечко, все равно что латышей называть «латышиздами») и оставить большой простор для дальнейших действий по расколу общества патриотически озабоченным марионеткам наподобие Аболтини, Парадниекса, Скуи, Дзинтарса... Разделяй и властвуй, йохайды!..

Исходя из этого, любые выводы по поводу данного референдума, дебаты и суждения, основанные на его публичных результатах, нужно считать не более чем переливанием политической демагогии из пустого в порожнее. Наука не может быть неподтвержденной. А в Латвии подтвержденной политической науки, к сожалению, до сих пор не существует, хотя именно этому и должны обучать в первейшем alma mater.

Но, думаю, конституционные глюки нужно вскрывать и дальше. Первое, что нужно Латвии — это всенародные выборы президента. Нужен ОДИН человек, который направит этот воз лебедь-рак-щука в нужном направлении. Политика плюрализма на этом референдуме закончилась. Если и дальше продолжать так двигаться, останемся у разбитого корыта, как пить дать. Почти все почти уже там.

Само собой, здесь не подразумеваются Гапоненко, Линдерман или Осипов, хотя политический капитал на данном мероприятии они себе обеспечили невероятный. Латвии не нужны национальные лидеры, потому что это — многонациональное государство. Латыши могут со своим языком гнуть палку, пока она не сломается и пока они не поймут, что возможность говорить на своем родном языке есть далеко не у каждой этнической группы на этой планете в рамках своего собственного государства.

Для миллиона представителей одной этнической группы может быть создана пара городов, но никак не государство. Пусть Латвия — единственная страна в мире, где позволено говорить на латышском и развивать этот язык, но это вовсе не означает, что в рамках страны другие этнические общины не могут развивать свою культуру на официальном уровне, тем более если их набирается сотни тысяч человек.

Ситуацию могут выправить только новые демократические лидеры, совокупности русских и латышей. Но такие лидеры не могут принадлежать ни к одной партии. Ибо они должны не занимать чью-то точку зрения, а иметь свою. Во всех особо развитых демократических странах подобные лидеры есть, и они — народные избранники. Для того чтобы стать таким лидером, нужно обладать встроенным талантом лидера. Иначе народ такого лидера не примет. Если появится возможность работать на лидерство, уверен, найдется множество людей, до сих пор прозябающих в тени, которые будут соревноваться между собой за право им стать.

Пока же в латвийской политике никакой качественной конкуренции нет и не может быть в принципе, ибо в саму ее суть заложены лишь количественные победы.

В Латвии же, все по той же версии опытных технологов, для особой дестабилизации не должно быть единого лидера. Поэтому его выбирает не полтора миллиона, а всего лишь сто человек, а подчас и того меньше. Причем выбирает не за особые заслуги, а просто для того, чтобы было.

Именно в этом и есть самая главная ошибка демократии по-латвийски. Как только появляется убежденный лидер — курс политики меняется к лучшему. Но к лучшему западные технологи вести не заинтересованы. Ведь капитализм живет именно за счет разорения и порабощения стран третьего мира.

А на память о референдуме мне подарили авторучку из ЦИК, чернила в которой, увы, так и не исчезли. Память о Событии тоже осталась на всю жизнь.