Честное слово, я не хотел писать этого текста. Надеялся, что не будет повода. Ну не сообщили мне о прекращении уголовного дела, возбужденного в связи с моим рассказом о жизни нашей семьи в сибирской ссылке — так забыли или постеснялись. Мелкое нарушение уголовного процесса, в этой стране случаются и более серьезные нарушения закона.
 
И когда я 3 апреля вернулся домой после трехчасового допроса в Полиции безопасности, я опять не хотел писать об этом. Конечно, приятно, что мои оценки этого государства оказались справедливы, и в нем ничего не пропадает и ничего не забывается. Но уж лучше бы они проявили разгильдяйство... Поверьте, гнусные впечатления. Не дай бог их пережить — вам тоже потом вспоминать не захочется.
 
Но пережить придется. Если не всем членам ИМХОклуба, то тем 212, которые подписали письмо с требованием привлечь их к уголовному делу вместе со мной. Перечитал еще раз этот список — впечатляюще. Судя по полемике в клубе, невозможно представить себе утверждение, под которым одновременно готовы подписаться Олег Озернов и Илья Кельман. Или Серегей Лисеенко и Евгений Осипов. А под этим заявлением — все четыре фамилии. В общем, в местах не столь отдаленных не соскучимся.
 
А теперь по порядку. Вызвали меня по телефону, попросили придти в удобное время. Я не привередничал, пришел, когда удобно моему собеседнику. Встретил меня человек лет 30, пожал руку, провел в кабинет. Прошлый раз допрашивала дама, но во всем остальном они были очень похожи.
 
Я, конечно, поинтересовался — почему более полутора лет ничего не происходило? Оказывается, ждали экспертизу, наконец, она появилась. С экспертизой ознакомиться нельзя — тайна следствия.
 
Я мог ничего не отвечать. Но мне было интересно, что они про меня написали, и я добросовестно отвечал на вопросы. Следователь цитировал разные места текста — очевидно, эти места и выделил эксперт.
 
Сказать, что вопросы были абсурдные — ничего не сказать. На большинство из них я сам ответил в той статье — прочти строчкой дальше. Например, он спрашивает: «Почему вы пишете, что льгота (бесплатный проезд на электричке) нелепая?» — «Так там же написано — отвечаю я. — Потому что я и не помню своих страданий. Странно давать льготу человеку, который не помнит, чем он отличается от других».
 
Другие вопросы были уточняющие. Например, я пишу: «Когда кто-то хотел поддразнить мою бабушку...» Вопрос: «Как звали бабушку?» Называю имя (вообще-то она умерла в 1961 году, так что установление личности слишком актуально). «За что бабушку выслали?» — «За то, что была женой дедушки». — «А дедушку за что?» — «Он был активистом общественной организации. Потом его реабилитировали».
 
Вот так мы неторопливо продвигаемся по тексту. «Почему вы написали, что в Сибири было, как на увеселительной прогулке на лоне природы?» — «Я не так пишу. Я пишу, что те, кто присутствовали на встречах моих близких с друзьми по ссылке, могли так подумать — с таким юмором они все вспоминали». При этом много времени уходит, чтобы перевести на латышский это самое «лоно природы» — допрос идет, естественно, на государственном.
 
То и дело следователь проверяет мою эрудицию. «А откуда вы это взяли? Какими историческими источниками пользовались?» Приходится повторять: «Я пересказываю то, что слышал от моих близких и их друзей. Почти все они уже умерли. Историю я знаю, но отчитываться перед вами не буду, мы не на экзамене. Я писал не исторический труд, а личные воспоминания и свои размышления по этому поводу».
 
Особое недоверие вызывает мой рассказ о профессиональной деятельности моих родных. «Неужели ваш отец и дед работали юристами?» — «А кем же еще они должны были работать, если они были юристами по профессии?» — отвечаю я вопросом на вопрос.
 
Похоже, что именно здесь эксперт нашел «прославление» репрессий. На самом же деле это, конечно, показывает весь ужас происходящего: количество репрессированных столь велико, что без них работа народного хозяйства просто невозможна. Страна действительно разделилась, как писала Ахматова, на сажавших и сидевших. Но если исходить из концепции, что сталинские репрессии — это целенаправленный геноцид латышей и только, то, конечно, можно и прославление пришить.
 
На самом же деле в моей статье имеется то, что хотят запретить только сейчас. Недавно Сейм во втором чтении внес поправку в статью 74-1, добавив помимо оправдания, отрицания и прославления еще и «грубую тривиализацию» преступлений против человечности. Я не видел разъяснений, что такое тривиализация, но думаю, что это и есть спокойный рассказ о том, что было в действительности, с упоминанием и трагичных, и забавных сторон. Так, как в жизни всегда и бывает. Но не так, как хотят видеть пропагандисты.
 
Думаю, что лавры за появление этой поправки Андрею Юдину придется разделить со мной — без моей статьи он не догадался бы это сделать. Правда, меня уже ею не ущучишь — я совершил преступление раньше. Но статья висит на сайте? Председатель, суши сухари. Вместе с библиотекарями сядешь, которые не изъяли преступный номер «Часа» из библиотек.
 
Через два часа допроса я спохватился, что жена переживает — мобильник приказали сдать при входе. Никаких проблем — следователь провожает меня до камеры хранения, и я успокаиваю супругу, что допрос будет еще долго.
 
Потом мы полчаса правим текст моих показаний — я все-таки привык выражаться литературным языком, а написанное похоже на бессвязное мычание. Потом я задаю самый важный вопрос — а что будет дальше? А что он думает о заявлении 212 подельников? Ответы просты — он ничего не думает. Его дело допросить, а дальше надо советоваться...
 
Я не знаю, что ему посоветуют, но от себя гарантирую: как только мне будет предоставлен следующий статус — подозреваемого — я немедленно потребую всех вас привлечь к ответственности вместе со мной. Ради этого все и затевалось, не так ли? Готовьтесь, друзья!