Много мне есть еще чего рассказать за мое то безмятежное, ушедшее от меня далеко-далеко, мое одесское детство...


— Катерина Абрамовна?
— Ну...
— Вы помните Зисера, что жил с вами вместе в Школьном переулке?
— Или! Такой подонок со своей Фаней, чтоб ей сказиться. Все время свое смитья до моего ведра докладывала. А Зисер вечно у Яши одалживал гроши, и чтобы допроситься назад, таки нет. Редкая сволочь, а за Фаню вообще нечего говорить.
— Это точно.
— Так вот он уже год как умер.
— Што вы говорите, а ведь такой приличный человек был!
— Мне однажды с Привоза на своей тарантайке два ведра огурцов привез, правда, мне пришлось на трамвае, поскольку он Фаню свою хуже фрицев боялся. И подумать только, что ушел совсем молодым.
— Хто?
— Да Зисер же...
— Ну если восемьдесят — это молодость, так и шоб нам не раньше.
— А откуда вы, Циля Соломоновна, знаете, сколько ему было?
— Ну так если мой Менчик, шоб ему там было хорошо, погиб в 44-м, а ему на конец войны было невроко полтинник, а Фаня уже тогда не была девочкой, а она, что бы вы не говорили, Зисера моложе была не так уж и мало, то получается, что я права.
— Ой, Цилечка, с вашей арифметикой только в Сберкассе работать. Мне бы с процентов хватало жить.
— Катя, шо вы цепляетесь за мою арифметику?
— Тю? Я?! Я вас умоляю, Циля Соломоновна, шо мне вообще нет дела до вас, но считать вы не умеете.
— Это я считать не умею?! Да как язык ваш бестыжий такое имеет говорить. У меня даже диплом где-то есть.
— Циля, я сколько вас знаю, вы всю жизнь за прилавком на Привозе. Какой там диплом вы получили?
— Катя, об чем речь? У меня пять приличных дипломов. За окончание курсов продавца, старшего продавца и еще за что-то, так шо вы говорите с интеллигентным человеком.
— А я шо, сомневалась? Вы же за ваши дипломы стоите на приличном месте и не торгуете чем попало. Рыбой торговать не каждого научат...

Баба Катя откровенно подшучивала над своей приятельницей, но та этого не понимала.




В дверь позвонили. Пришел сосед Мендель.

— Мендель, Яши нет дома, и не знаю, когда будет. Шо вы хотите с-под Яши?
— Катерина Абрамовна, тут подворачивается хороший гешефт, и я готов взять вашего супруга в долю.
— Мендель, не делайте мне головную боль. Вы у нас уже одалживали в прошлом месяце.

Мендель, вздыхая, уходит, ворча под нос.

— Это шо за характер, шо инициативу на корню вбивают...
— Идите, Мендель, здесь сегодня не подают.

Раздался стук в дверь. Это пришла Инна Филлиповна, соседка по комуналке, работавшая кассиром в одесской Музкомедии. Правда, всем она рассказывала, что работает там главным администратором, но моя бабушка знала, кем она была на самом деле.

— Катерина Абрамовна, ко мне сегодня придут гости, а я не успеваю сходить на Привоз за куском мяса, так я слыхала, что ваш Алик прилетел с Риги, так, может, вы мне одолжите до завтра палочку сырокопченой?
— Щас! А может, вам еще и баночку шпрот или угря копченого?
— Ну я бы не отказалась, конечно.
— Люди! — обращаясь ко мне, повышенным тоном заговорила баба Катя. — Вы только посмотрите за это нахальства! Дите привезло какие-то крохи, шоб не умереть с голоду в этом городе, где даже на Привозе нема пожрать, а его хотят обобрать, шоб мальчик не имел покушать!
— Да подавитесь своей колбасой, хамка базарная.
— Нет, мне это нравится. Я ее должна кормить, как собственное дитя — и я еще хамка.

Разгневанная соседка ретировалась к себе, потому как знала что с моей бабушкой связываться себе дороже.




Через час в дверь позвонили, и я пошел открывать, потому что позвонили один раз, а у нас было трое соседей, и наш номер был первым.

На пороге стоял невысокого роста мужчина несколько восточной внешности с черными усами.

— Вы к кому? — спросил я.
— А что, Инна дома?
— Наверно, да, но у нее третий звонок.
— Так он не работает.
— Странно, если бы он работал, — это уже баба Катя проявила любопытство. — А вы кто?
— Я? — опешил гость.
— Нет, я! — съязвила бабушка.
— Я — Кац.
— Я же вижу, шо не Иванов, но Кацев в Одессе много. Вы чаем не Боруха сын?
— Да, Аркадий.

Так мне выпала честь познакомиться с тогдашним режиссером нашего Рижского драмтеатра.

Инна Филлиповна умела притягивать к себе известных людей.

По молодости я не понимал, что они искали у нее, но в гостях у нее бывали и Карцев (тоже Кац) с Ильченко, и Жванецкий, и Миша Вассерман, в быту — Водяной.

Когда у Инны бывало лирическое настроение, что случалось не часто, она исполняла на рояле старинные романсы, которые нравились и моей бабушке.

— Вот же — б-дь, а как поет, сволочь!

В ее устах это была высокая похвала.

После этого она, вздыхая, вытаскивала из холодильника кусок колбасы, отрезала от него шмат и говорила мне:

— Иди, угости, пусть жрет, шоб она была здорова.

Вообще бабушка была очень добрым и отзвычивым человеком, и многие этим пользовались.

Наша многочисленная родня из Киева, Херсона, Винницы и еще из пяти-шести мест приезжала в гости именно летом, и мы умудрялись всех размещать так, что места хватало всем. Никогда не забуду лета 63-го, когда на бабушкино 50-летие съехалось порядка восьми семей. Мы в своих двух комнатах умудрились разместить четыре, а остальные остановились у бабушкиной сестры Нюры, но у нее была трехкомнатная квартира на Успенской.

Когда баба размещала родню, она приговаривала:

— Ну и шо, что места нема, зато мы живы.

Ей, потерявшей в войну большую часть нашей мишпухи, важнее всего было то, что еще многие выжили.




Перед празднованием дня рождения совершалась традиционная поездка на Новое еврейское кладбище. Мне, пацану, нравилось там бывать, потому что я выискивал там забавные надписи на могильных плитах:

Здесь покоится наш муж и дед
Израэль Ефимович Гликман.
Спи спокойно, дорогой Срулик.
Твои жена, дети, внуки.

* * *

Здесь похоронен врач-проктолог
Иван Моисеевич Гуревич.
От благодарных пациентов.

* * *

Яня Зумерфинкель
Умер трагической смертью
от трамвая.



* * *

Дорогой муж Зися
Спи спокойно.
Я приду к тебе.

Не скоро.
Твоя Хая.




Ах, а что это были за дни рождения, закатываемые моей бабушкой! Что за праздники желудка, и какие там были яства, несмотря на тотальный дефицит!

Кто не помнит поговорку: «Советская власть — это когда нигде ничего нет, но у всех все есть!»

К этому благословенному дню готовились, как к осаде Измаила. Какие дефициты выкладывались на стол! Дальневосточные крабы. Черная и красная икра. Сырокопченая колбаса. Да об чем речь!

А что готовилось! Гепекалте флейш и такой же язык. Гефилте фиш. Форшмак. Мое самое любимое блюдо — салат «оливье». Я уже не говорю за фаршированную гусиную шейку, а курочка, отваренная в вине и потом запеченная в тесте, а селедочка под шубой — и все это со всем южным изобилием овощей.




А совсем забыл за икру из синеньких. Боже, что это была за икра! За нее чуть не драка была за столом, и баба Катя делала ее ведро, так это ведро уминалось за просто так.

А бычки, жареные на семечковом масле с легкой корочкой, посыпанные мелко нарезанным укропчиком с чесночком и поданные на стол с отварной картошечкой, политой топленым гусиным сальцом со шкварками!

И апофеозом всего этого был торт-сметанник. Бабушкино чудо. Коржи к нему она выпекала в плите, которую топили дровами, и я, как кот на сметану, смотрел на эти коржи и молил бога, чтобы пара-тройка поломалась, потому как тогда мне их перепадало.

Много мне есть еще чего рассказать за мое то безмятежное, ушедшее от меня далеко-далеко, мое одесское детство... Да нет пока сил больше писать, потому как слезы иногда мешают.

Ну ничего, может, кому понравится, и еще продолжу свои опусы.