Этот вопрос за двадцать лет давно уже стал риторическим, хотя некоторым он не дает покоя до сих пор. Скорей всего потому, что не каждый знает, как к нему подступиться. Я в этой связи вот что вспомнил.
 
В свое время мне пришлось перелистать немало русских газет, выходивших в Риге в 20-30-е годы. Так вот я не помню, чтобы на их страницах мне попадались такие популярные сегодня слова как национальное достоинство, идентичность, интеграция или оккупация, хотя русских уже тогда в Латвии было много. Как никак они начали селиться на этой земле еще в XI веке.
 

Давно и недавно
 
В довоенное время в русской среде говорили совсем о другом — об эмиграции, самосознании, культурной автономии. Что касается нынешних демократических ценностей, с ума по ним тогда еще не сходили, и, тем не менее, русский человек чувствовал себя в Латвии куда уютнее, чем сегодня. Несмотря даже на то, что был период, когда на службе в государственных учреждениях разговаривать на русском языке возбранялось.
 
Впрочем, если посмотреть шире, проблемы тогда в русском зарубежье — не только в Латвии, но и в других местах русского расселения — были в принципе те же, что и сегодня. Только относились к ним иначе.
 
Русский человек всегда был силен чувством собственного достоинства. В этом отношении, кого ни возьми, будь то Бунин, Набоков, Бродский, Солженицын или тысячи других русских эмигрантов, многие из них могут послужить нам сегодня примером. С той лишь разницей, что мы, живущие в Латвии, никуда не перемещались, но, тем не менее, в одночасье тоже оказались в русском зарубежье. С нами произошли перемены не столько политического, сколько психологического характера. Для русского человека в Латвии резко изменился психологический климат и социальный статус. Возникла пресловутая проблема интеграции. Но... это только так говорят, что в латышское общество, на самом деле — в общество западное.
 
С другой стороны, это процесс естественный (не считая, конечно, совершенно анекдотичного культа госязыка). Важно правильно понимать его сущность и тактически верно к нему относиться. Без истерических, стрессовых всплесков, опять же с чувством собственного достоинства.
 

Курс — на Запад?
 
Русский человек — так уж сложилось исторически со времен еще князя Владимира Мономаха — человек православный. Почему Россию стали называть третьим Римом? Потому что православие считалось изначально верой, от которой позднее отделилось католичество, а уж затем (от католичества) и протестантство. Каждая из этих конфессий формирует свой жизненный уклад. Православный человек вряд ли когда-нибудь станет жить, как это навязывается на Западе, только по закону. Русскому человеку свойственно жить и по закону, и по понятиям. Это, собственно, и раздражает Запад (корни русофобии тоже в этом), но такова особенность и даже установка православного мышления. Если хотите, такова русская ментальность, а менталитет, как известно, не переделаешь.
 
То же самое касается и интеграции. Она не мыслима для русского человека, если осуществляется как ассимиляция. Ведь, по сути, интегрироваться значит войти в другое общество, сохранив в целости и сохранности свою культуру. Для русского человека тут и речи быть не может об утрате даже части своего самосознания или того, что сегодня называют своей идентичностью. Наоборот, он может лишь согласиться на приобретение чего-то дополнительного. Это всегда было свойственно и для русской эмиграции, осталось нормой и сейчас. Вот почему сегодня с таким противостоянием русские в Латвии встречают все, что касается ущемления прав русского языка. Это вопрос их личного достоинства. И проявляется оно в форме ненасильственного сопротивления, что для русского человека тоже — норма, потому что ему не только чужда, но и не знакома психология раба.
 
Другое дело, как это обставляется в СМИ. Тут даже у русских авторов случилась некоторая заминочка и разнобой мнений. А все потому, что произошла (причины опустим) очередная подмена понятий и даже нравственных ориентиров, что характерно вообще для нашего мышления с тех пор, как мы провозгласили «курс на Запад». Новые понятия просто принимаются, не осмысливаясь, а уж о соотнесении их с прежними и говорить нечего. Совершенно не учитывается и то, что русский человек практически не способен жить только по закону, не корректируя его нравственными понятиями. Это, во-первых. А во-вторых, о ненасильственном сопротивлении рассуждают сейчас лица, недостаточно четко представляющие себе, что это такое. То, что они провозглашают ненасильственным сопротивлением, для русского человека всегда было постоянным состоянием ума. Только по-русски это иначе называлось — оппозицией по отношению к властям, активным непослушанием и, наконец, «внутренней эмиграцией»... Словом, в каждой ситуации — иначе, но всегда имелось в виду отрицание авторитета властей (не путать с государством). Так называемое национальное достоинство русского человека в этом и состоит. Противопоставление себя властям — главная составляющая чувства собственного достоинства русского человека (в то время как для латыша оно заключается, наоборот, в солидарности с властями).
 

Язык мой — клад мой
 
Нет ничего удивительного и в реакции русских на ущемление свободы русского языка. С одной стороны, такое ущемление не что иное, как нарушение прав человека, а с другой — все вполне естественно. Опасней для общества было бы безоговорочное принятие навязываемых норм распространения его употребления. Потому что это означало бы только одно — деморализацию русского языка.
 
Осознание необходимости оберегать язык — одно из условий сохранения своей идентичности. Здоровый ум понимает, что богатства родного языка — те же клетки живого организма. Любое посягательство на язык равносильно перерождению клеток, которое ведет, как известно, к образованию злокачественных опухолей с летальным исходом. Так что все просто в этом мире и сопоставимо. Язык скрепляет народ. Притесняют сегодня русский язык русофобы, и исключительно для того, что разобщить ненавистный им свободолюбивый народ.
 
Фольклор, искусство, литература, формирующие самосознание человека,— это производные родного языка и составляющие национальной гордости. Правда, национальность тут совершенно ни причем. В России до 1917 года вообще практиковалось деление не по национальному признаку, а по вероисповеданию. Национальность приобрела значение позднее, когда церковь отделили от государства. Теперь нам предстоит опять вернуться к вероисповедному принципу, чего очень не хотят политики. Это им не выгодно. Национальные проблемы, как бы искусственны и надуманы они ни были, помогают политикам скрывать истинные корни и причины всевозможных политических решений. Но достаточно нам определиться с вероисповеданием, как, если не все, то многое предстанет в совершенно другом свете.
 
Если для кого-нибудь сложно решить, что ему ближе — православие или, скажем, католицизм,— задайте себе простой вопрос: какое Рождество как народный, а не только религиозный праздник, вам доставляет больше радости. То есть, которое из них вам ближе — русское или европейское Рождество, — и все станет на свое место. Дело тут не в вере как таковой, а в христианском гуманизме — эти две вещи надо уметь различать. Можно не быть верующим, но все равно никуда не денешься от того, что мы росли, воспитывались и получали образование в атмосфере, определяемой христианской шкалой ценностей. И именно это, а не национальность, определяет наши человеческие качества.
 

Где твой Бог?
 
Здесь мы подошли к еще одной особенности. Русский человек, как уже говорилось, в массе своей — человек православный. А православие, наиболее консервативная из христианских ветвей, оно во многом не приемлет нормы и установки западной демократии. Поэтому русские, вернее Россия, как страна православного вероисповедания, испытывает сегодня такое сильное идеологическое давление Запада со всех сторон. Не только в Прибалтике, но и в остальных регионах, где хоть некоторое время практиковалось православие. В Латвии, между прочим, русское православие существует примерно столько же веков, как и в России.
 
В процентном отношении, если сложить православных верующих с теми неверующими, которые выросли на православной культуре, они составят в Латвии почти 50% населения. Тогда как лютеран здесь — 27,6%, католиков 18,8%, а остальных — 4,1%. (Цифры, правда, нескольколетней давности — свежих найти не удалось). Вот и идет между ними «междоусобная» война. Сегодня мы говорим — борьба за демократию, а историки будущего возможно определят ее иначе — как борьбу за конфессиональное влияние. Потому что во всем этом есть еще одна тонкость.
 
Православная вера исключает свободу личности в ее западном, протестантском толковании. Для русского человека Бог всегда — вне его, над ним, как организующее, сплачивающее начало. Лютеране мыслят иначе: они носят Бога «в себе». Отсюда — западный индивидуализм, отсюда же и гегелевская формула «свобода как осознанная необходимость». Поэтому свободный человек на Западе и регулирует свою жизнь исходя из этой самой «осознанной необходимости». В то время как человек русский склонен считать, что демократия (в западном понимании) и порядок не совместимы. Не здесь ли скрыт механизм всех нынешних политических и неполитических конфликтов?
 

Косой взгляд в «богатую спину»
 
Ну а что касается идеологического прессинга, наиболее ярко он у нас проявляется в «языковых проблемах». Это крупный просчет местных политиков. Они хотят сломать то, что ломке не поддается, а лишь еще острее ставит другую проблему. Вынужденный защищать свой родной язык, русский человек еще больше утверждается в мысли, что Латвия — его дом. Основание тут простое и историкам религии хорошо известное: православие неистребимо там, где оно существует хоть какое-то количество лет. И там, где оно прочно утвердилось, русский человек всегда будет чувствовать себя дома, оберегая его.
 
Еще пару слов о ненасильственном сопротивлении. Тут тоже есть любопытные нюансы. Человек, которому, как говорится, нечего терять, кроме своих цепей, может, конечно, пойти и на крайние меры. А вот для тех, кому есть что терять, спектр возможных действий намного шире и действенней. Да и необходимость отстаивать это свое достоинство у них тоже острее. Надо только учитывать, что ненасильственное сопротивление и противостояние произволу властей — это не всегда и вообще, как правило, не конфликтные действия, а совсем другое. Главное здесь переломить ситуацию и навязать свои правила игры. Политических и, особенно, гуманитарных форм для этого существует бесчисленное множество, вплоть до самых простых и неожиданных.
 
Например, создание структур, которые не позволяли бы русскому человеку бедствовать и прозябать в нищете. Ведь это для нас же самих унизительно — равнодушно наблюдать, как русские в Латвии побираются и роются в мусорных контейнерах. В конце концов, можно быть трижды самым богатым в Латвии русским с безукоризненной репутацией демократа и либерала, но пока прочие русские вымаливают у государства унижающие их достоинство социальные пособия и нищенствуют, смотреть таким миллионщикам в спину будут косо...
 

И еще раз: интеграция — это сложение, а не вычитание
 
Проблема национального достоинства для русских решается просто. У них, как это было в 20—30-е годы, в Латвии должна существовать своя богатая, в смысле — мощная, разветвленная — культурная автономия с развитой инфраструктурой. Тогда тоже у русских были свои магазины, свои парикмахерские, школы, клубы, театры, своя книжная торговля и многое другое. И свои депутаты в Сейме, которые креативно отстаивали интересы тогдашней русской общины.
 
Параллельно пусть идет процесс интеграции, одно другому не мешает. Надо только не забывать простую вещь — чтобы по достоинству оценить чужие духовные ценности, необходимо уметь беречь свои. Никакая интеграция без этого невозможна. Интеграция — это всегда обогащение, приобретение, но не вычитание. И главное здесь — сохранить свою «самость», не предавать и не продавать того, что ее питает. Наоборот, искать, чем и как ее поддержать.
 
Это, пожалуй, если не единственное, то основное, что позволяет сохранить достоинство даже в самых трагических ситуациях. И еще миссионерская, меценатская, патронажная деятельность — кто на что способен. Тогда не придется посылать своих стариков стоять в унизительных пикетах. Тогда русского человека вновь начнут уважать, потому что вновь почувствуют в нем не бунтаря и возмутителя спокойствия, а силу и самодостаточность. И признают, что в Латвии он — у себя дома.