Есть такой интересный журналист, филолог и писатель Александр Сидоров (псевдоним — Фима Жиганец). Проработавши много лет в газете «Голос совести», издававшейся Управлением исправительно-трудовых учреждений, он в совершенстве овладел блатным языком.


Фима Жиганец о себе: Фима Жиганец — это моя литературная маска. Вообще-то зовут меня Александр Сидоров, по образованию — филолог и журналист, соответственно и по профессии. 18 лет судьба моя была связана с местами лишения свободы, соответственно многие произведения мои посвящены уголовно-арестантскому миру.

Автор книг «Словарь блатного и лагерного жаргона. Южная феня», «Мой дядя, падло, вор в законе... Классическая поэзия в блатных переводах» (1995), переиздана в 1999 — «Мой дядя, честный вор в законе. Издранное», «Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности в Советской России», два тома, «Жемчужины босяцкой речи. Тюремные байки», «Классические блатные песни с комментариями и примечаниями Фимы Жиганца», «Кошачья азбука. Стихи для детей», «Жиганы, уркаганы, блатари», «Воры против сук» (ЭКСМО; в 2008 году в Великобритании на английском вышла «Энциклопедия русских криминальных татуировок» с моим исследованием и комментариями.

В 2010 году московское издательство «ПРОЗАиК» выпустило «Песнь о моей Мурке» — историю великих блатных и уличных песен. В январе 2011 года еженедельник «Книжное обозрение» назвал это исследование событием года.

Впрочем, сводить мое творчество лишь к изучению мира маргиналов было бы неверно. Занимаюсь литературоведческими, языковедческими исследованиями (работы о «Мастере и Маргарите» Булгакова, ряд исследований по пушкинистике, работаю над книгой о «Гамлете» Шекспира, перевожу «Фауста» Гете, немецкие классические эпиграммы и т.д.).

Избыток юмора, иронии и сарказма порою усложняет мне жизнь, в том числе и творческую. Но в душе я — белый и пушистый.



Фима Жиганец
Ростов – Одесса. История криминальной парочки



*Одесса «домамкинского» периода: от большой деревни до Черноморского Вавилона

Ростов-папа и Одесса-мама… Вряд ли кто-то из россиян и украинцев не слыхал об этой супружеской паре. Причем многие часто любопытствуют: а что этих супругов, собственно, связывает?

На месте Одессы некогда находилась турецкая крепость Хаджибей (первое упоминание о ней относится к 1415 году, в составе Османской империи – после 1529 года). К России крепость отошла по результатам Русско-турецкой войны в декабре 1791 года. Первоначально вице-адмирал Осип (Жозеп) де Рибас на придворном балу 6 января 1795 года предложил государыне переименовать Хаджибей в Одессос.

У россиян тогда было принято на отвоеванных таврических и новоросских землях называть города греческими именами (Севастополь, Тирасполь, Херсон). Считалось, что неподалеку от Одесского залива в древности располагался античный Одессос. Так что и думать над новым названием долго не надо. Правда, в дальнейшем выяснилось, что Одессос находился на территории Болгарии, недалеко от Варны. Но что поделаешь – как говорится, проехали…

Итак, де Рибас предложил «возродить» Одессос. На что императрица ответила довольно оригинально: «Пусть же Хаджибей носит древнеэллинское название, но в женском роде – Одесса». Почему именно «в женском роде», государыня не стала объяснять. Да никто в общем-то и не поинтересовался.


Перестраивать и расширять Хаджибей поручили вице-адмиралу Осипу де Рибасу и инженеру Францу де Волану. Через год здесь начинают строительство военного и торгового порта. Дела шли ни шатко ни валко: даже в 1799 году порт существовал практически лишь на бумаге. Согласно переписи населения 1795 года, город (кроме военного гарнизона, дворян и чиновников) насчитывал 2349 душ жителей обоего пола. Другими словами, Богом забытая дыра. Называть ее «мамой» было не за что. Российское население сюда не рвалось, и Екатерина II приказала заселять крепость единоверными народами, страдающими под турецким игом: им все равно деваться некуда...

Наполнению Одессы не помогла даже политика российских властей, которые указом от 12 декабря 1796 года гарантировали личную свободу крепостным крестьянам, бежавшим в Новороссию! России нужна была успешная колонизация новых земель. В 1801 году 93,7% таких крестьян были юридически свободны, а к 1840 году из трех с лишним миллионов жителей Новороссии лишь 658 тысяч числились крепостными. Но земледельцев привлекали сельхозугодья, а не строительство порта и города. Многие одесские жители были сезонными рабочими, большей частью – мужчинами. Так что и плодиться здесь было проблематично.

Новое название крепости долго не приживалось. Народ продолжал называть Одессу Хаджибеем. За дело просвещения взялось казачество. На всех городских заставах казаки спрашивали въезжающих крестьян: «Куда путь держите?» Тех, кто отвечал: «В Хаджибей», пороли нагайками. Оказалось, через зад до людей доходит быстрее. Вскоре о Хаджибее забыли.

Со вступлением на престол императора Павла I строительство Одессы зачахло: уволен де Рибас, получил отставку де Волан. Назначенный Павлом новый глава Новороссии сообщал, что огромные вливания в создание одесского порта больно бьют по казне и не приносят толку. Ревизия выявила непомерное лихоимство и злоупотребления. Сюда же добавились неурожай 1799 года и расходы на военную кампанию России в составе коалиции против Французской республики. Итак, в XVIII веке ни о какой «маме» и речи быть не могло.


Во время преемника Ришелье, Александра Федоровича де Ланжерона, высочайшим указом 1817 года Одесса была объявлена порто-франко, то есть свободным портом, которому разрешен беспошлинный ввоз и вывоз товаров. Это способствовало расцвету города.

И все же «мамой» Одессу никто и тогда не называл. Этому препятствовали как раз смешение языков, разноплеменность населения. Еще не сформировался единый «одесский народ», особый «одесский язык», город напоминал вавилонское столпотворение. Веселое, яркое – но неоднородное. Не случайно Одессу так и прозвали – Черноморский Вавилон.

На освоение новых южных земель иностранцев заманивали щедрыми посулами. Австрийские сербы, немецкие меннониты, аристократы, удравшие из революционной Франции, греки, болгары, албанцы, бежавшие от османского ига, – кого только не приютила Новороссия! К началу 1840-х годов колонисты производили до четверти всего экспортируемого Россией зерна.

Одесса в интернациональном смысле была особо примечательна. Многие ее жители родились за пределами Российской империи – в Греции, Италии, Германии, Франции, Швеции, Дании, Соединенных Штатах, Турции, даже в Египте и Персии… Причем в первые десятилетия среди горожан преобладали именно иноземцы. В 1819 году только 25% одесситов были русскими, украинцев – и того меньше. Даже в 1851 году из 90 тысяч горожан более 10 тысяч человек называли себя иностранцами, а многие родились за границей, но приняли русское подданство.

Немецкий писатель Август фон Хакстхаузен, посетивший город в 1843 году, писал: «В Одессе наиболее пестрая смесь народов, чем где-либо прежде мне пришлось наблюдать». Каждая нация или народность занималась своим делом: греки, итальянцы и немцы контролировали оптовую торговлю, евреи были банкирами и маклерами, французы продавали вино, караимы – табак и товары Востока. Местный бомонд говорил по-французски, зато вывески писались по-русски и по-итальянски. В одном и том же театре нередко шли оперы… на пяти разных языках!


**Богатая криминальная невеста…

Мамой Одесса стала к концу XIX века, и это прямо связано с ее становлением как центра преступного мира Российской империи. Писатель, сценарист, режиссер Эфраим Севела (1928–2010) в киноповести «Одесса-мама» справедливо отмечает:

«В мое время Одесса была мамой и все мы, ее дети, называли этот город Одессой-мамой. Вы спросите почему? И я вам отвечу. Одесса славилась такими ворами, такими бандитами, каких свет не видывал и больше, я думаю, не увидит. Народ измельчал. Одесса была столицей воровского мира всей Российской империи – по этой причине ее ласково называли мамой.

Дети этой матери были сильными, ловкими и мудрыми мужчинами и выделялись среди своих коллег в других частях мира одним бесценным даром – они любили и ценили шутку, шутку соленую, как воды Черного моря, и совсем не любили крови. Они проливали кровь только в крайнем случае, когда тот, с кем их сводила воровская судьба, не имел никакого чувства юмора и поэтому терял всякое право дышать тем же воздухом, каким пользуются нормальные остроумные люди».

Но почему именно в конце XIX столетия Одесса так полюбилась преступникам? Конечно, свою роль сыграло южное расположение города. Уголовный люд не случайно до сих пор называет себя «бродягами» и «босяками», эта традиция идет еще с каторжанских времен. А босяков всегда тянет в теплые края. Как заметил беспризорник из фильма «Достояние республики», отвечая на вопрос, зачем бежит в Ташкент: «Там тепло, там яблоки…»

Но одними яблоками сыт не будешь. Нужны благоприятные условия для «работы» («работой», «делом» испокон веку в криминальной среде называли преступление). А где лучше всего работать? В большом, богатом торговом и промышленном городе! Таковым Одесса становится именно на переломе XIX – XX веков.

Конечно, расцвет города начинается раньше, в первой половине XIX века, чему способствовали Наполеоновские войны, которые истощили запасы хлеба на Западе и подорвали сельское хозяйство в Европе. Старый Свет бросился искать поставщиков зерна на стороне. Россия оказалась главной кормилицей европейцев, что сохранилось на долгие времена. В результате Одесса превратилась в основной порт империи, экспортирующий хлеб.

Громадные обороты порта способствуют процветанию Южной Пальмиры. Но и в середине века Одесса все же оставалась уездным центром с неразвитой инфраструктурой. Улицы, покрытые мягким известняком, во время дождя превращались в грязное месиво и становились непроходимыми. Летом воздух наполнялся пылью из-за эрозии сухого строительного материала.

Как ни странно, развитию города мешал статус порто-франко, который некогда Одессе помог. Беспошлинная торговля не создавала условий для создания собственной промышленности. Зачем создавать, когда можно торговать? Чтобы стимулировать рост производства в крупнейшем южном городе-порте, в 1859 году Одессу лишают привилегии порто-франко. А в 1869 году открытие Суэцкого канала резко сократило морской путь из Одессы к портам Южной и Восточной Азии.

Начинается бурное экономическое развитие города. Грузооборот порта увеличился с 37 миллионов рублей в 1862 году до 128 миллионов в 1893 году и 174 миллионов – в 1903-м. Одесса стала вторым портом Российской империи после Петербурга.

В 1894 году Одесса по экономическому развитию и численности населения становится четвертым городом в империи после Санкт-Петербурга, Москвы и Варшавы. К 1900 году здесь действует 486 промышленных предприятий. В 1897 город насчитывал 404 тысячи жителей, а к 1914-му – 669 тысяч человек! Возводились здания государственных, торговых, общественных учреждений, гостиниц и банков, жилые дома, мостились площади, улицы…

Вот тогда-то Одесса и стала настоящим раем для уголовного мира всей России! Сюда, в богатый южный город и порт, потекли жулики, жиганы, урки со всех концов империи. Здесь было чем поживиться и, что немаловажно, где удобно разместиться. Несмотря на бурный рост города, его окраины – вотчины одесского пролетариата – оставались запущенными и смахивали на нынешние бразильские фавелы.

К слову, здешний пролетариат зачастую мало отличался от уголовников. Позднее, в 1918 году, на это указывала в секретном докладе лидер одесских большевиков Софья Соколовская: «Одесский пролетариат – это бандиты-спекулянты, гниль... в Одессе без денег революция не двигается ни на шаг…» Не будем обвинять товарища Соколовскую в предвзятости. Действительно, значительная часть профессиональных преступников обитала именно на рабочих окраинах.

Многие пролетарии были связаны приятельскими (и даже родственными) отношениями с жульем и бандитами, а нередко сами совмещали полезное с приятным. Рабочие порта занимались воровством и продажей краденых товаров, то же самое можно сказать и о железнодорожниках. Немало уголовников выходило из рабочей и ремесленной среды. Когда твои соседи и близкие – бандиты да воры, как удержишься? Тем более все равно берешь у «проклятых эксплуататоров»…

Такие «пролетарские районы» перечисляет Валентин Катаев в повести «Белеет парус одинокий»: «Возле самого кладбища к рыбакам стали присоединяться мастеровые и железнодорожники Чумки, Сахалинчика, Одессы-Товарной, Молдаванки, Ближних и Дальних Мельниц». Два первых названия говорят сами за себя. Тот же самый Сахалинчик некогда являлся окраиной города, откуда и возникло название (на окраину России, остров Сахалин, ссылали отпетых каторжан).

Лев Славин в романе «Наследник» характеризовал Сахалинчик как «воровское предместье». «Константин Паустовский в воспоминаниях расширяет географию: «В предместьях – на Молдаванке, Бугаевке, в Слободке-Романовке, на Дальних и Ближних Мельницах – жило, по скромным подсчетам, около двух тысяч бандитов, налетчиков, воров, наводчиков, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого и прочего темного люда».

Вот для этих людей и их «коллег» по уголовному ремеслу Одесса к началу ХХ века становится настоящей мамой…


***…и состоятельный уголовный жених

Под стать будущей супруге оказался и другой крупнейший центр российского Юга – Ростов-на-Дону. Правда, он явно уступал Одессе по основным показателям и масштабам. Поскольку ростовчане не претендуют на то, что «папой» их город назвали по аналогии с Папой Римским, его историю мы изложим в общих чертах. Начало Ростову положил указ императрицы Елизаветы Петровны от 15 декабря 1749 года об учреждении Темерницкой таможни.

Затем здесь появляется порт, а в 1761 году начинается строительство военной крепости Димитрия Ростовского в честь митрополита ростовского и ярославского Дмитрия, причисленного Русской православной церковью к лику святых. Гарнизон крепости насчитывал более четырех тысяч человек. Еще тысяча проживала в окрестных слободах. На работы в порт регулярно приходило до трех тысяч наймитов из Украины. То есть изначально Ростов был крупнее будущей Одессы.

Однако к середине XIX века Южная Пальмира значительно обогнала Ростов в развитии. Но со второй половины XIX века Ростов-на-Дону, как и Одесса, переживает период бурного роста. Если в 50-е годы годовой экспорт товаров за рубеж составлял в среднем 3,5 миллиона рублей, то в 70-е годы этот объем превысил 22 миллиона рублей в год. К концу XIX столетия в Ростове работало несколько десятков предприятий: чугунолитейные, механические и канатные заводы, паровые мукомольные мельницы, две табачные и одна писчебумажная фабрики и т.д.

Таким образом, и Ростов привлекал к себе, как магнит, уголовников со всей России. Любопытно, что к началу ХХ века город получает титул «Русский Чикаго» – хотя первоначально это не было связано с разгулом преступности. Ростов назвали так, поскольку Чикаго являлся одним из финансовых центров и крупнейшим транспортным узлом Северной Америки. Кроме того, Ростов был построен по американскому типу «двух улиц» – широких авеню и пересекающих их стрит.

Но уже к середине 20-х годов сравнение получает дополнительную окраску. Чикаго в 1920 году приобрел по всему миру дурную славу «гангстерской столицы»: здесь насчитывалось свыше тысячи различных банд, которые враждовали между собой. А Ростов гремел как столица криминальной России…


****А идише мама…

Косвенное подтверждение того, что первой титул столицы получила именно Одесса, находим, например, в «Справочнике по ГУЛАГу» Жака Росси – француза, пробывшего в ГУЛАГе с 1937 по 1955 год:

«Одесса-мама (об Одессе, столице воровского мира). В XIX в. и до начала 40-х гг. ХХ О. была главным центром российской уголовщины. Среди одесских блатных было много евреев и ряд блатных слов происходит из идиш».


И тут нам придется обратиться к истории еврейской общины Одессы. Как известно, в царской России существовала черта постоянной оседлости еврейского населения. Ее появление не связано с юдофобией. Согласно российским законам конца XVIII века, российские мещане и купцы (независимо от национальности и вероисповедания) имели право проживать только в городах и местечках, к которым были приписаны, и свободное передвижение их за пределами отведенной территории было ограниченно.

В 1782 году для купцов Белоруссии сделали исключение, а вскоре в Москве и Смоленске появились белорусские купцы-евреи, что вызвало недовольство тамошних торговцев. Тогда указом Екатерины II от 23 декабря 1791 года евреям запрещается запись в купечество внутренних городов. Что фактически положило начало «черте оседлости» (на иврите – тхум ха-мошав), то есть расселение и передвижение евреев ограничивалось определенными территориями. В основном это области, аннексированные Россией у Польши (значительная часть Царства Польского, Литвы, Белоруссии, Бессарабии), где жило много евреев.

Но русское правительство было заинтересовано в колонизации малонаселенного, экономически бедного Новороссийского края и Таврической области, которые империя «отрезала» у турок. Еще в 1769 году здесь разрешили селиться еврейским пленникам, захваченным во время войны с Турцией. Даже после указа Екатерины о высылке евреев из городов внутренней России за еврейским населением осталось «право на Новороссию».

Впрочем, польские и украинские евреи обосновались среди казаков Запорожской Сечи еще в XVII веке как купцы, торговцы, шинкари, процентщики. Правда, запорожцы их не жаловали. В 1648 году отряды Богдана Хмельницкого устроили побоище «жидов», но даже это не вынудило последних покинуть Запорожье. После ликвидации Запорожской сечи в 1775 году и укрепления русского контроля над этим районом евреи стали селиться в новых городах.

Одним из таких перспективных поселений была Одесса. Если в Хаджибее к моменту захвата крепости русскими войсками находилось всего шесть евреев, то уже к 1794 году еврейское население Одессы возросло до 240 человек, что составляло 10% жителей.

Причем эти люди резко отличались от представителей традиционной еврейской диаспоры! Позже собратья-иммигранты назовут их «отвратительными», «развращенными» бродягами и авантюристами. Как пишет автор труда «Евреи Одессы», город в это время был «золотой жилой для всех отбросов, для самых разных типов, которых привлекала возможность отправиться туда, где их никто не знал и где они могли жить новой жизнью, свободной от цепей традиции».

Последнее замечание существенно. Даже вторая волна еврейских иммигрантов, хлынувшая в Черноморский Вавилон с 1803 по 1819 год, отличалась свободными нравами и отходом от строгой религиозности, замкнутости традиционной иудейской общины. Иудейский изоляционизм раздражал авантюристов, являясь преградой для их самоутверждения и обогащения. А город сводил с ума, кружил голову потрясающими возможностями для предприимчивого человека.

Характерный факт: в 1817 году несколько крепких еврейских ребят отдубасили городского раввина Бериша бен Исраэля Ушера из Немирова за то, что тот требовал строгого соблюдения ритуалов. Да, одесские евреи резко дистанцировались от фанатичного иудаизма. Многие вообще отказались от исполнения религиозных обрядов. И это на фоне того, что «в целом российские евреи жили более концентрированно, чем евреи на Западе, интеграция в окружающий мир была для них в основном менее привлекательной, а сопротивление традиционалистов этому процессу было более эффективным».

Вообще, Одесса славилась либерализмом. Это был один из немногих городов, где евреи активно участвовали в городском самоуправлении. Местные власти относились к ним с большой симпатией и терпимостью. Политика российской власти в отношении евреев Новороссии привела к тому, что Одесса становится для них неофициальной столицей, городом мечты. В крупных городах империи жило ничтожное число евреев, поскольку большинство этих городов находилось за пределами черты оседлости.

Зато в Одессе евреи по численности были второй национальностью. В 1892 году из 404 тысяч жителей города 198 233 были русскими, 124 511 – евреями. То есть один из самых богатых и красивых городов страны был на треть еврейским, и евреи играли в его управлении не последнюю роль. Для российских иудеев одесский воздух казался воздухом свободы, а сам город открывал радужные перспективы.

Понятно, что и представители еврейского «благородного преступного мира» относились к Одессе трепетно. Говоря о еврейской составляющей преступного мира империи, мы должны иметь в виду не только Одессу, но и уголовников всей «черты оседлости», в том числе Киева, Варшавы, Вильно и проч. Однако именно Одесса стала их криминальной столицей. Ведь даже в Киеве и Варшаве права на жительство иудеев были ограничены (а в Киеве временами действовал полный запрет).

Впрочем, к этому времени еврейское уголовное сообщество значительно расширяет свое влияние в блатном мире всей империи. Собственно, и само словечко «блатной» (означавшее преступника), и «блат» (преступление) пришли в русское арго именно из еврейской среды – во всяком случае, через ее посредство. Вообще же корни «блата» лежат в немецком арго, где Blatte – одно из названий воровского жаргона, platt – свой, заслуживающий доверия.

Как раз именно последнее значение было в русском жаргоне первоначальным. Александр Куприн в очерке 1895 года «Вор» («Киевские типы») писал: «Промежуточную ступень между ворами и обыкновенными людьми составляют «блатные», то есть пособники, покровители или просто только глядящие сквозь пальцы люди всяких чинов и званий. Сюда относятся: разного рода пристанодержатели, дворники, прислуга, хозяева ночлежных домов и грязных портерных». «Блатной» – это уже чисто русское производное (в польском произношении – blatny).

И вот мы переходим к главному… Продолжение ТУТ.