– Вы наверняка помните стихотворение Маяковского, где он засовывает руку в карман и…

– …достает серпастый, молоткастый советский паспорт… «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза, читайте, завидуйте, я гражданин Советского Союза!»

– Вот именно. Вы наверняка имели несколько паспортов. Как вы относитесь к последнему, латвийскому?

– Как я могу к нему относиться? Он есть… Качественно сделан, опять красненький, корочки твердые, обложка «Монблан».

%script:googleAdSense%

– Тогда вопрос от Венички Ерофеева. Как-то он себе сказал, что для таких людей, как он, в паспорте нужна новая графа – «размах крыльев». Какую графу вы предложили бы внести для себя?

– Я бы поставил – «карасс».

– Карась? Рыба?

– Нет. Это с двумя «с», из религии боконизм, придуманной Куртом Воннегутом, «Колыбель для кошки». Карасс – это некая виртуальная общность людей, собранная вместе для выполнения божьей воли без своей на то воли и ведома. Они могут даже друг друга не знать и находиться на разных континентах. Это не единомышленники, а единочувственники, объединенные общим смыслом и целью.

Идеология очень простая: «Пожмем друг другу пятки и будем всех любить. Любить как нашу Землю, где надо дружно жить».

– А каких людей вы в этот карасс включили бы?

– Попытки обнаружить границы своего карасса, по законам боконизма, так же как и разгадать божий замысел, считаются невозможными.

– Как вы где-то сказали, что видели российские паспорта для мусульман, где четыре строки для жен…

– Да, дагестанский. Как бы вместо пропавшей графы «национальность»... Правда, в этом паспорте была заполнена только одна строка, по поводу прочих жена возражала…

– В частности для вас национальность имеет значение?

– Она больше имеет значение для окружающих, моя национальность.

– А кем они вас считают?

– А это кто как. Как иногда американцы говорят – ну, вы, русские, сами разберитесь, кто из вас еврей.

– Последний вопрос от Ерофеева — и перейдем к делу. Когда он себе задал вопрос – как отношусь к жизни, то сам себе и ответил – поверхностно. Как вы относитесь к жизни?

– Как в одном стихотворении, «жизнь такова, какова она есть, и более никакова».

– То есть жизнь сама по себе, а вы сами по себе.

– …и я в этом потоке.

– То есть вы не хозяин жизни.

– Ну, на самом деле никто не хозяин. Все за нас уже придумано, согласитесь: «…перерезать волосок может тот, кто его подвесил», если помните. Но мне как-то всегда казалось, что в жизни надо плыть по течению и немножко подруливать плавниками. То есть не «против», а «по», но подруливать…

– А деньги откуда? Если только плавниками…

– Так они там есть, по дороге, надо только правильно подруливать.

– На блюдечке с синей каемочкой…

– Блюдечка не бывает. Я в него не верю, по крайней мере мне оно никогда не попадалось.

– Праздный интерес – это из-за кризиса вы не поставили на Капри памятник Ленину? И почему вы вообще купили этот памятник?

– Ух! Позвольте сказать принципиальную вещь. У нас очень любят спорить на исторические темы. Поистреблял кого Петр Первый, сжег Барклай Ригу или нет. Читаю и думаю – какая глупость! Как можно спорить о том, что было 300 лет назад, когда все уже абсолютно запутались в событиях последних десяти лет.

Ребята, какие Капри? Я к капрям не имею никакого отношения! Я там был один раз в жизни, гуляли, видели таблички: здесь был Горький, а там жил Ленин. И хорошо, что вы спросили, потому что другой-то не спросит, а просто напишет: «Гомберг хотел купил памятник Ленину и поставить его на Капри».

Кстати, этот памятник на углу Ленина и Кирова... Знаете, кому он принадлежит? Будете смеяться… Мне когда-то предлагал его купить сын адвоката Андриса Грутупса, Виктор. Лежит на задворках магазина Debesmanna, недалеко от CSDD. Господа приватизировали Комбинат благоустройства (если не ошибаюсь, господин Гунтис Улманис когда-то был начальником этого комбината) вместе со складами и всем имуществом.

Помню, памятник Ленину снимали, было весело, но я не дождался, пока ногу отпилили, в три часа ночи уехал спать, в семь утра уже смотрел по телевизору, как его увозят на склад комбината. Теперь лежит рядышком с Петром Стучкой, который раньше стоял на Пилс Лаукумс, чуть ли не в обнимку! У Ильича отпилена ладонь. Мне рассказывал Миша Ульман. В разгар «медной лихорадки» 90-х какой-то полоумный предлагал ему купить на металлолом памятник Ленину и в доказательство протянул отпиленную ладонь. И эта ладонь вроде у Ульмана была, но пропала. А памятник без ладони так и лежит – валетом со Стучкой, в какой-то клети, шерочка с машерочкой…

По закону, который, думаю, написан не без того же Грутупса, «…kustamā manta», если она выморочная, то есть никому не принадлежит и не востребована (нет очевидных хозяев) в течение трех лет, она становится вашей собственностью. То есть если вы приватизировали склад, то через три года содержимое склада становится вашим. Неплохие деньги на этом делали. В общем, Виктор предложил, я с интересом посмотрел, но купить готов был только по цене металлолома, да и то из вежливости. Художественная ерунда, так, артефакт. С другой стороны, я, конечно, не удержался от маленького сувенира…

– Пальчик? Пуговица? Ушко?

– Ну что ж вы так слабо! У меня во дворе сувениром стоит гранитная плита с надписью Ļeņins. Та самая, с этого памятника, к которому мы школьниками на 1 сентября носили цветы. Когда памятник увезли, то постамент выбросили туда, где находится колонна Победы. Знаете, где кладбище памятников – Вароню алея, у крематория? Там он и валялся, ничейный, потом с моей подачи остатки гранитного покрытия употребил мой хороший знакомый каменорез Ивар Фелдбергс с условием, что эту плиту отдаст мне. Вот такая история…

– А зачем вам все эти памятники? Как у Пушкина – «Я памятник воздвиг себе нерукотворный»?

– Я просто попал в историю, что называется, случайно… И вся эта история с памятниками случайно стала какой-то вехой, небольшой, но отметиной в истории Латвии после обретения независимости. Но история вообще состоит из случайностей.

В 2000 году моей компании исполнялось 10 лет, мы решили сделать что-то хорошее для Риги, красивое. Можно набить самолет гостями и отвезти на футбол в Италию, как на юбилей Skonto. Но хотелось что-то оставить. Например, восстановленный красивый памятник на какой-нибудь площади. Что осталось от празднования 800-летия Риги? Салют на триста тысяч латов, заказанный каким-то иностранцем? А я рижанин, здесь родился, для меня родина – Рига, где бы она ни находилась, в составе какого государства…

Я много лет дружил с доктором – уже покойным... Борис Миронович Церлюк, он мне лечил позвоночник… Он родился в Бессарабии. Потом Бессарабия с Трансильванией попали в СССР, и он, не двигаясь с места, стал советским гражданином. Прошел всю войну, остался начальником госпиталя в Даугавпилсе, и через 50 лет, не сходя с места, перестал быть советским гражданином. Человек живет, а границы прыгают вокруг него.

Вы говорите – как я отношусь к жизни… Мы есть, а она вокруг прыгает. Да, возвращаясь к десятилетию... Я студентом подрабатывал (точнее проводил время, за это денег не платили!) в турбюро «Спутник». Было интересно — и английский тренировать на иностранцах, и история города меня всегда интересовала. Оттуда я и знал, что где-то валяется памятник Петру Первому. Оказалось, недалеко, на Крустабазницас, в гараже военной части. Тогдашний директор по памятникам господин Эйжен Упманис мне показал разобранные обломки скульптуры, и я увлекся. Потому что это интересный сам по себе challenge и хорошая художественная работа, не считая прочего.

Вообще я очень рад, что в моей жизни был этот период. Даже жаль, что кончился, может, когда-нибудь еще что-то сделаю. Напротив Англиканки на набережной поставил бы памятник архитектору Хаберланду и средневековым строителям Риги. На Калькю – две фигуры, танцующие танго, посвящение Оскару Строку. У вокзала — дурака-пассажира на куче чемоданов, опоздавшего на поезд или самолет. Попрошайку с шапкой и собачкой где-нибудь на людной улице (кстати, один авторитет культуры от этой идеи обиделся, это, знаете ли, оскорбляет латышский народ).

Мало кто понимает, что возня с восстановлением памятников была практически ежедневной работой несколько лет, пара часов каждый день. Этого, думаю, не знали джентльмены, затевая памятник Константину Чаксте. Они думали, что если собрать в кучку девять женщин, то, поднапрягшись, они кого-нибудь родят за месяц… А так не бывает, кампанией это не делается. Петр был больше организационной задачей — нужно было найти специалистов, придумать, как делать.

В Русском музее в Санкт-Петербурге мне порекомендовали литейщиков. Те приехали со своим скульптором, посмотрели и согласились взяться. Был риск: скульптуру при подъеме взрывали, и тут как с «Жигулями», если при аварии «поедут» лонжероны, основные несущие элементы, то кузов уже не восстановить. Ну и утрачено было 15-20% деталей. Но был авторский оригинал в гипсе – маленький такой, 1/3 натуральной величины, он и сейчас стоит в Крестовой галерее Домского собора. Мы сделали с него слепок, заодно петербургские мастера его подремонтировали. Потом по моей просьбе отлили его копию в бронзе.

Думали сделать к юбилею, в мае 2000 года, но пошли задержки, неожиданно вмешалась политика, и мы опоздали на год. А к юбилею компании мы заказали концерт Джо Кокера – первый, в Межапарке. Как раз к концерту нам привезли отлитую бронзовую копию, которая сейчас стоит у меня во дворе.

Договорились с бывшим РВЗ, теперь там Severstaļlat. Арендовали цех, собрали что было воедино, поставили рядышком отлитую модель, и с нее скульптор лепил утраченные части. Правая рука Петра слеплена с моей. Мы как-то пили чай, я сидел в низком кресле, наклонясь вперед и опершись о бедро. Вдруг Алексей Мурзин, скульптор, взглядом впился в мою руку: «А я все не мог понять, как же у него отсутствующая рука лежала!»

Потом была отдельная история, как эти детали – гипсовые формы – мы отправляли в Санкт-Петербург на литье, они застряли на российской таможне на два месяца, там нам выпили всю кровь. Причем в жуткий мороз, формы просто могли развалиться. Но все это сделали, отлили, привезли сюда, собрали. Подписали договор, что мы делаем работу, но памятник остается в собственности думы, потом они решат, куда его деть. Хотя вмонтированные детали, новые, все-таки мои. Так что собственность теперь совместная. Планировал подарить их думе вместе с работой, но все зависло.

Досталось мне, конечно, обидно и не по заслугам. Обвиняли, что испортил памятник, уничтожил патину – зеленый окисел на поверхости. Мы были вынуждены ее счистить, потому что скульптура сильно потрескалась, были дыры, их пришлось латать. Соединяли эти части в начале двадцатого века клепкой. И если памятник разобран на части, обратно клепку уже не восстановить. Мы вынуждены были сваривать куски под аргоном, и нам сказали, что это не аутентично. Но в то время сварка еще не была изобретена.

Бронзовую скульптуру отливают не целиком, а из фрагментов, она внутри полая. Под фрагменты делают отдельные формы. Мы искали литейку в Латвии, но тут это искусство пропало. Да, у нас тоже льют бронзу, но по технологии бронзового века: в земляную форму. А потом скульптор мучается, отливку вручную шлифует, доводя поверхности до блеска. Получается вроде интересный контраст: блеск на черном фоне, но это вынужденный прием. А петербургские литейщики работают с воском и керамикой. Делается гипсовая форма, в нее заливается черный воск. Потом воск обливается керамикой, керамика застывает, воск выплавляют и через тонкие трубочки заливают расплавленную бронзу. Получается именно то, что вышло из рук скульптора. Так отлит Барклай, там заметно то, что скульптор Аникушин (тот самый, который «Пушкин в крылатке» напротив Русского музея, — учитель Мурзина) называл «трепетной лепкой», видны пальцы скульптора. В земляной форме это сделать нереально.

Вообще в Латвии плохо разбираются в бронзе, даже те, кому по долгу положено. Главный реставратор Латвии Даце Чолдере нас клеймила: уничтожили патину 1915 года, «доброкачественную», ведь тогда еще не было автомобилей и сернокислотных выделений. И это полная чушь. Естественная патина за пять лет, что простоял памятник, не возникает, Барклай десять лет уже стоит – и ни пятнышка. Готовую скульптуру обливают раствором воска в безине, и тончайший слой воска прочно защищает металл от окисления. А можно искусственно озеленить, сразу. Литейщики рассказывали, что Церетели выставляет рабочим пива ящиками, ну те потом и поливают готовую скульптуру, окисляется в момент.

Кусочек бронзы с Петра, не говоря, что это, мы отправили на химический факультет Латвийского университета. Профессор Ацтиньш выдал заключение, что это какая-то странная хлоридная патина, словно объект 20 лет пролежал в морской воде. Ошибся всего на год: он там пролежал 19 лет…

Продолжение ЗДЕСЬ