---

Так часто бывает: тезис не умещается в твит, но поднимает в сети мелкую рябь интерпретаций.




 
Что имею в виду, говоря о позднесоветском дрейфе прочь от Маяковского, к Есенину?

В первую очередь, не Маяковского и не Есенина. Оба — выдающиеся советские поэты. Маяковский мне нравится больше, Есенин меньше. Но это дело вкуса. Речь не о поэтическом даре и не о частных предпочтениях, а о борьбе мировоззрений.

Об агитации и пропаганде.

О восприятии обоих поэтов массовой аудиторией.

О том, что на заключительном этапе истории СССР (помимо собственной воли) символизировали тот и другой.


Маяковский для масс был, разумеется, воплощением пролетарской советскости. Классовости. Революции и борьбы. Исторического материализма.
 

☞ К штыку приравнять перо.
☞ У советских собственная гордость.
☞ Серпастый-молоткастый паспорт.
☞ Через четыре года здесь будет город сад.
☞ Я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин.
 

Есенин — поэт с противоположным знаком. Он — эталон русскости (безотносительно к Ленину, революции и неграм преклонных годов). Хулиганство и богохульство, бунтарская эстетика в позднесоветском имидже Есенина отходили на второй план.

Популярный образ, словно ус, приклеенный Есенину критиками и поклонниками, — «поэт русской деревни».

В общем, явная идеалистическая противоположность Маяковскому.

Материализм — идеализм.

Оба, конечно, осознавали противоречие и при жизни.

Собственно, поводом для моих рассуждений стало перепрочтение эссе Маяковского «Как делать стихи», где он подробно описывает и отношение к Есенину, и процесс литературной работы над известной эпитафией:

Нет, Есенин,
это
не насмешка.
В горле
горе комом —
не смешок.
Вижу —
взрезанной рукой помешкав,
собственных
костей
качаете мешок...

И всем нам хорошо знакомый вывод в конце:

Для веселия
планета наша
мало оборудована.
Надо
вырвать
радость
у грядущих дней.
В этой жизни
помереть
не трудно.
Сделать жизнь
значительно трудней.


Маяковский говорит о Есенине как о павшем сослуживце — рядовом армии искусства. Таком же, как он сам. Оба ведь в итоге — жертвы «неосторожного обращения с оружием».
 

«Целевая установка: обдуманно парализовать действие последних есенинских стихов («В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей»), сделать есенинский конец неинтересным, выставить вместо легкой красивости смерти другую красоту, так как все силы (и сила Есенина) нужны рабочему человечеству для начатой революции».
 

При этом Маяковский прекрасно понимает всю глубину своих с Есениным расхождений:
 

«Есенин выбирался из идеализированной деревенщины, но выбирался, конечно, с провалами. Рядом с:

Мать моя родина, я большевик...

Появлялась апология коровы. Вместо памятника Марксу (Есенину) требовался коровий памятник. Не молоконосной корове (общественно-полезной), а корове-символу, корове, упершейся рогами в паровоз».
 

Здесь всё точно. Противоположность: Паровоз—Корова. Прогресс—Традиция. И образ верный. Но, повторюсь, нам интересно другое — как и кем две этих пропагандистских константы эксплуатировались в дальнейшем?

А вот как.


Для начала — перенесемся на шестнадцать лет вперед. Маяковский — любимый поэт Зои Космодемьянской. Её записная книжка за ноябрь 1941:

«Быть коммунистом — значит дерзать, думать, хотеть, сметь».

Приведу большую цитату из книги матери Космодемьянской «Повесть о Шуре и Зое». Любовь Тимофеевна пересказывает письмо Клавы, девушки, служившей с Зоей в одном партизанском отряде:
 

«Мы продвигались к Петрищеву, где сосредоточились большие силы противника. По пути мы резали связь. Ночью подошли к Петрищеву. Лес вокруг села густой. Мы отошли вглубь и развели настоящий огонь. Командир послал одного из ребят в охранение. Остальные сели вокруг костра.

Луна взошла круглая, желтая. Уже несколько дней падал снег. Громадные густые ели стояли вокруг нас, покрытые снегом.

— Вот бы такую елку на Манежную площадь! — сказала Лида.

— Только в том же самом наряде! — подхватила Зоя.

Потом Борис стал делить последний паек. Каждому досталось по полсухаря, по куску сахару и маленькому кусочку воблы. Ребята сразу все проглотили, а мы откусывали понемножку, стараясь растянуть удовольствие.
Зоя посмотрела на своего соседа и говорит:

— Я наелась, не хочу больше. На, возьми, — и протянула ему сухарь и сахар.

Он сперва отказался, а потом взял.

Помолчали. Лида Булгина сказала:

— Как жить хочется!

Не забыть, как прозвучали эти слова!

И тут Зоя стала читать на память Маяковского. Я никогда прежде не слышала, как она читает стихи. Это было необыкновенно: ночь, лес весь в снегу, костер горит, и Зоя говорит тихо, но звучно и с таким чувством, с таким выражением:

По небу тучи бегают,
дождями сумрак сжат,
под старою телегою
рабочие лежат.
И слышит шепот гордый
вода и под и над:
«Через четыре года
здесь будет город-сад!»
 

Вот чем был Маяковский для фронтовиков-комсомольцев.

И он, и Николай Островский, и Аркадий Гайдар, и многие другие рядовые армии искусства, армии агитации и пропаганды. Неотъемлемой части другой армии — Красной.


А теперь, читатель, перенесемся в 2013 год.

В Подольске, в роскошном имении предпринимателя-черносотенца Владимира Мелихова мы снимаем эпизод для фильма «Биохимия предательства».

Мелихов — обычный перестроечный ренегат, вчерашний комсомольский вожак, приватизировавший в 90-е годы местный цементный завод и открывший на подведомственной ему территории один из нескольких в России приходов РПЦЗ.

Именно с этого прихода и начался большой проект Мелихова по созданию так называемого музея борьбы с большевизмом, где до сих пор прославляются Власов, Краснов, фон Паннвиц и прочие коллаборационисты-почвенники, служившие сначала III Рейху, а сегодня его наследникам с берегов Потомака.

В широких коридорах музея мы сталкиваемся с любопытной старушенцией, приехавшей к Мелихову аж из Венесуэлы. Детская писательница. Литературный псевдоним — Надежда Борцова.

В действительности бабушку зовут Валентина Михайловна Тархова. Проживает она в славном городе Каракасе, куда после войны из Европы был вынужден (так же, как и множество других черносотеннных почвенников) эмигрировать её отец — видный деятель НТС.

НТС — это Народно-трудовой союз русских солидаристов, фашистская организация, боровшаяся против СССР под крылом Вермахта и СС, а впоследствии — ЦРУ.

Творчество и жизненный путь мадам Тарховой-Борцовой (еще недавно она активно распространяла у нас свои социал-дарвинистские «сказки» по школам и детским садам) меня очень заинтересовали.





Стали за за бабушкой наблюдать. Лютая антикоммунистка, участника античавистского сопротивления, с нетерпением ожидающая освободительной интервенции из Майами.

Так вот, в одной из своих поездок по российской глубинке венесуэльская гостья преподнесла бедной провинциальной библиотеке подарок — избранные стихотворения С.Есенина. И все бы было замечательно в этом подарке, кабы не год и не место издания: Рига, 1944.





Нам стало любопытно: кто и зачем издавал/раздавал Есенина на оккупированных советских территориях? Кому предназначались эти сборники?

Вы, вероятно, уже догадались. Этим занимались коллаборационисты из НТС. Так, к огромному своему удивлению, я обнаружил, что образ Есенина еще с военных лет был взят в оборот фашистской пропагандой. После своей смерти Есенин был фактически канонизирован русскими фашистами. И дело здесь вовсе не в стихах, а в «медийном образе»: голубые глаза, золотая (русая, арийская) «голова на плахе». Замучен, доведен до самоубийства кровавым совком.


В памяти всплыл еще один эпизод. Год 2007-й. В одном из пригородов Нью-Йорка берем интервью у другого фашистского старикашки, обосновавшегося на американских хлебах. Зовут его Ростислав Полчанинов.

Под камеру, на голубом арийском глазу этот дед рассказывает мне, что будучи членом НТС, был ввезен в 1942 году во Псков офицером Вермахта (вписан в офицерский паспорт). На псковской земле Полчанинов занялся восстановлением православных приходов.

Поначалу октябрята и пионеры, привыкшие к советским песням, неохотно воспринимали церковные гимны, — рассказывает мне Полчанинов, кстати, почетный гражданин одного из крупных российских городов:

— Тогда мне пришлось сводить их туда, где были повешены такие же упрямые комсомольцы. После этого процесс пошел.





Вот небольшая справка на гражданина Полчанинова, взятая мной из сборника «Спецслужбы Третьего рейха»:
 

«Полчанинов Ростислав Владимирович (1919), один из активных членов НТС, сотрудник Зондерштаба-Р. Уроженец Новочеркасска, из семьи полковника Императорской армии. Вывезен родителями в Югославию. Окончил 4-классную начальную школу в Сараеве. В 1931 г. вступил в НОРС. В 1934 г. в общество «Русский Сокол». В 1936 г. — в НТСНП. Был одним из руководителей НОРМ, созданной немцами для координации действий русской молодежи и контроля за ней. Официальный сотрудник Зондерштаба-Р. В 1943 году работал во Пскове. После войны проживал в Германии. В 1951 г. переехал в Нью-Йорк».
 

Постойте, но при чем тут поэзия? А давайте поинтересуемся, каковы литературные предпочтения сотрудника Зондерштаба-Р?

А вот они — его собственными словами:
 

«— А в эмиграции были знакомы с творчеством советских писателей, композиторов?

— Конечно! Мы очень любили Есенина, часто собирались вместе и декламировали его стихи (на этом месте Ростислав Владимирович прерывается и на память читает несколько стихотворений Есенина). А вот Маяковского, например, всерьез не принимали. И не только мы — моя жена, комсомолка, окончившая десятилетку в Советском Союзе, тоже о Маяковском слышать не хотела... В НТС мы должны были знать не только советские фильмы и песни, но даже анекдоты».
 

Интересно, да? Снова Есенин. Снова Маяковский. Снова две крайности, противопоставленные друг другу.


Продолжив изучение феномена коллаборационизма, я с еще большим удивлением обнаружил, что Есенин — наравне с Гагариным и Королевым (да-да, не смейтесь) — были зачислены в тайный пантеон основных русских националистических движений. Тех, что имели и продолжают иметь прямую смычку с фашистами.



 



Этот феномен очень долго и незаметно вызревал еще в советские годы. Начавшись с известного ВООПиК (общества охраны памятников истории и культуры) почвенническое, патриотическое, деревенщицкое движение уже через несколько десятилетий эволюционировало в общество «Память».

И точно такую же эволюцию — прочь от революции, сбрасывая с себя, словно капустные листы, страницы Маяковского, проходило всё советское общество:
 

☞ конвергенция двух систем,
☞ социализм с человеческим лицом,
☞ хозрасчет,
☞ приватизация.
☞ и наконец — после рек пролитой на руинах крови — обглоданная кочерыжка «Русского мира».
 

Одержав эпохальную победу и над СССР, и над Маяковским, сегодня эта буржуазно-националистическая гидра охватывает все сферы общественной жизни, многие этажи государственной власти.

Фактически идеология Полчанинова-Тарховой, Ильина и Рейдлиха, их понимание русской культуры (и в том числе Есенина) превратились сегодня в идеологию господствующего буржуазного класса.

Посконный, якобы народный, корпоративизм, солидаризм. Единение барина и холопа, кулака и батрака.

Если бы я не видел, как точно такие же процессы, но на местной культурной почве, происходили на Украине, я бы решил, что мы имеем дело с чем-то уникальным.

Но нет, удивляться нечему.

Здесь били Есениным по Маяковскому (а еще Лениным — по Сталину). Там отправили на помойку Ярослава Галана, заменили Франка на Фра́нко.

Вышиванка, незалежность, народность.





Контрреволюция победила, она расправляет крылья, она использует для агитации и пропаганды те инструменты, которые считает удобными.

И Шевченко — удобен. И Есенин — удобен.

Он вписывается в общую стратегию НТС по доеданию, перевариванию советского материального и духовного наследия.

Я называю это мародерством — стаскиванием шинели с поверженного противника.

Именно так власовцами и энтээсовцами был приватизирован знаменитый Sputnik Moment (за неимением собственной героики фашисты используют чужую, очищенную от советскости). Отсюда и Победоносец на символике «Бессмертного полка», и «духовный главнокомандующий Николай-2», и прославившийся в годы приватизации фонд «Спутник» коллаборационистского отпрыска Бориса Йордана, и всем известный националистический сайт с таким же названием (ну что, действительно, общего между названием сайта и его создателем — шарообразность?) Отсюда — сказки о подпольной партии русских националистов внутри КПСС, в которую входили Королёв и Гагарин.

Вы никогда не задумывались обо всех этих странностях?





Ну а закончить свой культурно-исторический экскурс я бы хотел еще одним примером. Националисты, наследники Полчанинова, любят мазать одной краской большевиков и либералов. Дескать, и те, и другие ненавидят русский мир, зарятся на есенинскую корову. Мечтают бросить русский народ в костер глобвализации/перманентной революции.

Но ведь это чистая бесовщина, чушь! Нет ничего смешнее и абсурднее.

В действительности единоутробными братьями являются как раз либерал и националист, различающиеся исключительно степенью своей агрессивности. История Латинской Америки, где доживают свои дни многие избежавшие Нюрнберга активисты фашистских организаций, дает этому массу свежих, наглядных подтверждений.

Кумир энтээсовцев — Пиночет. Либерал. Националист. Христианин.

И мы сейчас идем той же самой, протоптанной дорожкой.

 

---

Националисты использовали (и продолжают использовать) Есенина как таран, направленный на Маяковского. Тем же самым занимаются и либералы.

Идеалист Есенин для одних безвреден. Другим — удобен.

Но Маяковский одинаково ненавистен и либералам, и националистам.
 

---

Давайте вспомним «А завтра была война» — культовый антисоветский фильм начала 90-х, фильм, транслировавшийся при Ельцине беспрерывно, в самое выгодное время. В этом фильме (о, не может быть!) мы снова сталкиваемся с дихотомией: Есенин-Маяковский.

Не буду пересказывать сюжет своими словами (хотя фильм здорово ударил по моему школьному сознанию когда-то). Пусть это сделает «Википедия»:
 

«В центре повествования находится Искра Полякова — староста 9 «Б» класса, дочь принципиального партработника Поляковой. Искра — убежденная комсомолка, воспитанная фанатично преданной партии матерью. Её идеалы нерушимы, а идеи прозрачны и, как ей кажется, правильны. Собравшись на дне рождения одного из одноклассников, Искра слушает стихи Есенина, которые читает её подруга Вика, дочь известного в городе авиаконструктора Леонида Люберецкого. Искре нравится поэзия Есенина, но она считает его чуждым советской культуре «кабацким певцом». Вика даёт однокласснице книгу и объясняет Искре, что Есенин — не «упаднический» поэт, а чувства — неотъемлемая часть жизни. Проходит несколько дней. Искра знакомится с отцом Вики, начинает глубже понимать некоторые вещи, задаёт вопросы матери и самой себе, пытаясь разобраться в понятиях справедливости, долга и счастья.

Искра принимает ухаживания бывшего одноклассника Сашки Стамескина, которого Люберецкий устраивает к себе на завод. Все меняется внезапно. В один из вечеров ребята узнают, что конструктор Люберецкий арестован по подозрению во вредительской деятельности против СССР. Искра решает поддержать подругу, несмотря на предупреждение матери о грядущих репрессиях. Завуч школы Валентина Андроновна вызывает Люберецкую в кабинет и сообщает, что завтра на школьной линейке та должна будет публично отречься от своего отца и назвать его «врагом народа». Вика отказывается. После этого завуч приглашает в кабинет Полякову и просит её созвать собрание и с позором изгнть Люберецкую из комсомола. Искра сообщает завучу, что никогда не сделает этого и от волнения падает в обморок. Директор школы уносит девочку в медкабинет и хвалит за проявление человечности.

Узнав о подвиге подруги и преданности друзей, Вика Люберецкая приглашает ребят на пикник. За городом она признается в любви своему однокласснику Жоре Ландысу, школьники впервые целуют друг друга. Утром Вика не является на заявленное комсомольское собрание. Когда завуч посылает за ней одноклассницу Зину, та возвращается в полуобморочном состоянии и сообщает классу, что «Вика в морге». Искру вызывают к следователю и информируют, что Люберецкая покончила с собой, оставив две предсмертные записки, в том числе одну, адресованную персонально Поляковой. Викины одноклассники узнают, что хоронить девочку некому и решают заняться погребением самостоятельно.

Мать Искры просит не читать речей и не устраивать панихиду, называя самоубийство Люберецкой поступком «хлюпика». Однако девушка идет наперекор воле матери и, впечатлившись речью директора школы на кладбище, читает над могилой подруги стихи Есенина».


 

 
 

---

А теперь сопоставьте два боевых агитационых образа:

☞ вымышленная Искра Полякова в знак протеста против Маяковского и ГУЛАГа читает Есенина;
☞ настоящая Зоя Космодемьянская, уходя на смерть, читает Маяковского.
 

---

В заключение — чтобы восстановить историческую справедливость и вырвать певца русской деревни из потных националистических лап, вот строки, которые наглядно показывают: расстояние между настоящим Есениным и настоящим Маяковским было значительно короче, чем между созданными после их смерти пропагандистскими манекенами.

Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром,
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь...
И он пришел.

....

Средь рева волн
В своей расчистке,
Слегка суров
И нежно мил,
Он много мыслил
По-марксистски,
Совсем по-ленински
Творил.
Нет!
Это не разгулье Стеньки!
Не пугачевский
Бунт и трон!
Он никого не ставил
К стенке.
Все делал
Лишь людской закон.
Он в разуме,
Отваги полный,
Лишь только прилегал
К рулю,
Чтобы об мыс
Дробились волны,
Простор давая
Кораблю.
Он — рулевой
И капитан,
Страшны ль с ним
Шквальные откосы?
Ведь, собранная
С разных стран,
Вся партия его —
Матросы.
Не трусь,
Кто к морю не привык:
Они за лучшие
Обеты
Зажгут,
Сойдя на материк,
Путеводительные светы.
Тогда поэт
Другой судьбы,
И уж не я,
А он меж вами
Споет вам песню
В честь борьбы
Другими,
Новыми словами.
Он скажет:
«Только тот пловец,
Кто, закалив
В бореньях душу,
Открыл для мира наконец
Никем не виданную
Сушу».


Разумеется, всё это было совершенно невозможно уместить в 140 твиттерных символов.