Изучение нацистской истребительной политики на Востоке имеет собственную динамику, обусловленную не только составом источниковой базы и общественным вниманием, но и внутренней исследовательской логикой. Первоначально исследователи сосредотачивали свое внимание на общих вопросах: формировании нацистской истребительной политики, ее конкретных проявлениях ^[1], ответственности за преступления нацистской партии, СС и полиции безопасности, а затем — и вермахта, который, подобно жене Цезаря, долгое время был «вне подозрений» ^[2]. Фокус исследовательского внимания неуклонно смещался от идеологов и командиров истребительной политики к непосредственным ее исполнителям, к «обычным людям», осуществлявшим массовые убийства _^[3].
 
Падение «железного занавеса», отделявшего СССР от западного мира, и «архивная революция» на постсоветском пространстве привели к резкой интенсификации исследований, посвященных реализации нацистской оккупационной и истребительной политики в конкретных регионах. ^[4] Территориальная локализация исследований позволила обратить пристальное внимание на роль местных коллаборационистских формирований ^[5], чей вклад в реализацию нацистской истребительной политики при ближайшем рассмотрении оказалось трудно преувеличить. Обнаружилось, что в ряде случаев массового уничтожения большинство палачей не были ни членами НСДАП, ни немцами. В этой ситуации традиционные утверждения историков об исключительно нацистской и немецкой ответственности за совершенные преступления приобрели сомнительный характер. Разумеется, никто не ставил под сомнение тот факт, что именно германские нацисты разработали и воплотили в жизнь чудовищные истребительные планы. Однако вместе с тем становилось очевидно, что без участия местных коллаборационистов нацисты не смогли бы организовать операции по уничтожению «нежелательного элемента» в столь ошеломляющих масштабах. «Отвечая на вопрос о том, как вообще мог произойти Холокост, историки должны учитывать коллаборационизм на Востоке, — заметил в этой связи американский историк М. Дин. — Соучастие местных сил в этих чудовищных преступлениях ни в коей мере не умаляет ответственности нацистов, однако оно представляло собой характерную черту осуществления Холокоста в указанных районах». ^[6]
 
Факт широкого использования нацистами представителей «низших рас» при реализации обусловленной расистскими представлениями истребительной политики оказался достаточно неожиданным; дальнейшее исследование феномена коллаборационизма поставило перед исследователями новые нетривиальные вопросы. Долгое время коллаборационистские формирования рассматривались как жестко контролируемый нацистами инструмент истребительной политики; таким образом, ответственность за планирование и совершение преступлений по-прежнему полностью возлагалась на нацистов. Как правило, так оно и было: большинство создаваемых из советских военнопленных и мобилизованных местных жителей подразделений вспомогательной полиции являлись не более чем инструментом нацистской политики, порою весьма ненадежным. ^[7] Однако имелись случаи, не укладывающиеся в эту схему. Некоторые сотрудничавшие с нацистами формирования и структуры контролировались нацистами лишь частично, обладали собственной политической субъектностью, проводили в жизнь политику, лишь до некоторой степени совпадающую с нацистскими планами. И, одновременно, совместно с нацистами участвовали в массовых убийствах евреев и «враждебных элементов».
 
Руководитель Комиссии историков при президенте Латвии Инесис Фелдманис называет этот феномен «тактической коллаборацией»: «Вместе с такими терминами, как «коллаборация» (обычное сотрудничество с оккупантами) или «коллаборационизм» (предательское сотрудничество) можно использовать дефиницию «тактическая коллаборация», обозначив с ее помощью сотрудничество с немецкой оккупационной властью, направленное на достижение таких целей, которые, так или иначе, отвечали интересам латышского народа». ^[8] Несмотря на то, что Фелдманис по откровенно конъюнктурным причинам полностью игнорирует преступную деятельность «тактических коллаборационистов» и даже пытается необоснованно представить их в качестве своеобразных представителей движения сопротивления ^[9], введенное им определение представляется весьма полезным в познавательном плане.
 
Хрестоматийным примером подобной структуры, детально исследованным в последние годы, является Организация украинских националистов (ОУН). Эта радикальная организация фашистского типа на протяжении долгого времени тесно сотрудничала с германскими спецслужбами, в интересах нацистов организовывала антисоветские восстания на Западной Украине летом 1941 года, направляла своих членов для службы в частях вермахта и местной вспомогательной полиции. ОУН имела собственные, напоминающие нацистские, планы «решения еврейского вопроса» и уничтожения «враждебных элементов» ^[10]; при воплощении этих планов в жизнь летом 1941 года оуновские формирования достаточно тесно взаимодействовали с нацистскими айнзатцкомандами и подразделениями СС. ^[11] Нацисты, рассматривавшие украинцев как представителей «низшей» расы, уже к осени 1941 года буквально вытолкали бандеровскую ОУН в оппозицию и развернули репрессии против ее активистов. ^[12] Руководство ОУН(Б), однако, сохранило достаточно плотный контроль над личным составом батальонов украинской вспомогательной полиции, осуществлявших уничтожение евреев в 1942 году. «Когда началась война, мы сразу создали подразделения украинского войска, — вспоминал впоследствии один из руководителей ОУН(Б) Василий Кук. — Когда мы увидели, что немцы к этому относятся враждебно, и начали нас расстреливать, мы замаскировали это войско под полицию и там этих людей обучали» ^[13]. Сильное влияние ОУН на формирования украинской милиции признавалось и в немецких документах ^[14].
 
В начале 1943 года эти формирования по приказу руководства ОУН ушли в лес, став ударной силой организованных украинскими националистами кровавых этнических чисток против польского населения Волыни. «Волынская резня» 1943 года была собственным предприятием ОУН ^[15], тогда как в массовых убийствах евреев летом 1941 года наравне с украинскими националистами участвовали также и нацисты. В этой связи одним из наиболее дискуссионных вопросов в ближайшее время обещает стать вопрос об ответственности. Традиционно массовые убийства евреев на Западной Украине летом 1941 года рассматриваются исследователями как организованная нацистами «прелюдия к Холокосту», однако возможно ли закрыть глаза на тот факт, что большая часть этих убийств осуществлялась не нацистами и по не-нацистским (хоть и сходным с ними) планам? Возможно ли утверждать, что ответственность ОУН за эти конкретные преступления больше, чем ответственность нацистов?
 
ОУН была не единственной силой, сотрудничавшей с теми или иными структурами гитлеровской Германии, имея собственные политические и истребительные планы. Возникший после включения Литвы в состав Советского Союза Фронт литовских активистов (ЛАФ) точно так же, как и ОУН, сотрудничал с нацистскими разведслужбами, помогал вторгшимся в СССР немецким частям и в соответствии с заранее разработанными планами летом 1941 года осуществлял жестокие массовые убийства евреев и просоветски настроенных литовцев ^[16]; при этом убийства эти проводились формированиями «литовских активистов» как самостоятельно, так и во взаимодействии с нацистскими айнзатцкомандами. ^[17]  Точно так же, как и на Украине, в Литве нацистские оккупационные власти отвергли просьбы руководства ЛАФ о создании квазигосударственного образования и осенью 1941 года начали чистку гражданской администрации и формирований вспомогательной полиции от наиболее независимо настроенных литовских активистов.
 
Еще один пример (не имеющий отношения к истребительной войне нацистов против СССР, но, тем не менее, немаловажный) подобного политически субъектного коллаборационизма — созданное нацистами весной 1941 года «Независимое государство Хорватия». Нацисты предоставили хорватским националистам («усташам») то, чего не разрешили ОУН и ЛАФ, — собственную квазигосударственность и простор для реализации политических планов. Результатом стала проводившаяся руководством Хорватии политика массового уничтожения и изгнания сербского населения, жертвами которой стали сотни тысяч человек. Это было не нацистское преступление: представители германских оккупационных властей, исходя из собственных соображений поддержания «нового порядка», возмущались и даже противодействовали совершаемым усташами преступлениям. ^[18]
 
В настоящее время исследователями ведутся дискуссии вокруг феномена восточноевропейского фашизма (частными проявлениями которого являются ОУН, ЛАФ и усташи), более или менее самостоятельного по отношению к итальянскому фашизму и немецкому нацизму. ^[19]  Это достаточно интересный вопрос, однако сейчас мы его касаться не станем. Гораздо более важной, на наш взгляд, является уже затронутая тема ответственности за совершенные преступления.
 
Вопрос ответственности политически субъектных структур, таких как ОУН или ЛАФ, представляется достаточно простым: коль скоро эти организации самостоятельно планировали и проводили преступные действия, пусть даже пользуясь военно-политической обстановкой, созданной нацистами, то они и несут за них ответственность. Значительно более сложен вопрос об ответственности в случае с коллаборационистскими формированиями, находившимися под двойным контролем: прямым нацистским и тайным — со стороны самостоятельных политических структур. В качестве примера назовем созданные нацистами украинские батальоны вспомогательной полиции, значимая часть личного состава которых контролировалась находящейся на тот момент в оппозиции к оккупантам ОУН(Б). Эти подразделения использовались нацистами для проведения массовых убийств евреев. Поскольку ОУН(Б), как показали события начала 1943 года, достаточно плотно контролировавшая упомянутые формирования, не предприняла никаких попыток воспрепятствовать этим убийствам, мы можем говорить о фактическом соучастии ОУН(Б) в этих преступлениях. При этом, разумеется, основная доля ответственности ложится все-таки на германских нацистов, использовавших украинские полицейские формирования в соответствии со своими человеконенавистническими планами.
 
Вопрос об ответственности за массовые убийства, совершавшиеся военнослужащими польской вспомогательной полиции на Волыни в отношении украинских крестьян, гораздо менее однозначен. Как мы уже упоминали, весной 1943 года контролировавшиеся ОУН(Б) украинские полицейские батальоны на Волыни ушли в лес и были использованы руководством украинских националистов для проведения масштабных этнических чисток против польского населения. Вместо ушедших в леса нацистами были созданы новые полицейские формирования, по большей части из поляков. Эти подразделения частично контролировались польским подпольем ^[20] и использовались для «ответных» акций по уничтожению украинцев, порою — весьма кровавых. _[21] Какую ответственность за эти преступления несут нацистские структуры, которым подчинялись польские полицейские, а какую — до определенной степени контролировавшее тех же полицейских польское подполье? И можно ли вообще рассматривать эти убийства как составную часть нацистской истребительной политики? Не были ли эти акции в значимой степени таким же самостоятельным предприятием, как проводившиеся практически одновременно с ними убийства поляков формированиями ОУН-УПА? Исследователям только предстоит дать ответ на эти вопросы.
 
Вопрос о том, насколько плотно литовские националисты после состоявшегося в конце 1941 года роспуска ЛАФ контролировали созданные нацистами литовские вспомогательные батальоны, также не имеет однозначного ответа и требует дополнительных исследований. Судя по всему, сотрудничавшие с оккупантами литовские националисты все-таки обладали определенной политической самостоятельностью и имели возможность реализовывать отличные от нацистских планы (об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что оккупантам так и не удалось создать литовскую дивизию Ваффен-СС, а также история образованной в 1944 году т. н. «Местной дружны Литвы» ^[22]). С учетом того, что личный состав литовских полицейских батальонов в значимой степени формировался из действовавших летом 1941 года боевиков ЛАФ (т.н. «национальных партизан») ^[23], можно предположить, что и в этих формированиях влияние литовских националистов было довольно существенным. Однако в отличие от руководства ОУН(Б), литовские националисты не стали уводить эти формирования в леса, предпочтя не реализовывать самостоятельную политику, а договариваться с оккупационными властями. Если это предположение справедливо, следует говорить о совместной с нацистами ответственности литовских националистов за преступления, совершавшиеся литовскими полицейскими подразделениями, — такие, как, например, уничтожение евреев белорусского города Слуцка в конце октября 1941 года. ^[24]
 
Летом 1941 года координировавшие свои действия с нацистскими спецслужбами «национальные партизаны» действовали не только в Литве, но и в Латвии и в Эстонии. Точно так же, как их литовские «собратья», они осуществляли убийства евреев и местного просоветски настроенного населения и охотно вливались в формируемые германскими оккупантами подразделения вспомогательной полиции. Известно, что эти подразделения весьма ценились оккупационными властями и широко использовались для проведения карательных операций на территории других советских республик. ^[25] Однако, в отличие от Литвы, у латышских и эстонских «национальных партизан» не существовало большой политически самостоятельной организации, подобной ЛАФ. Это затрудняет для исследователей ответ на вопрос, имелись ли у латвийских и эстонских антисоветских структур разработанные планы истребления «нежелательного элемента». Соответственно, затруднен и ответ на вопрос об ответственности за массовые убийства. Можно ли в данном случае говорить о том, что, наряду с нацистами, самостоятельную ответственность за уничтожение евреев и коммунистов летом и осенью 1941 года несли организации латвийских и эстонских «национальных партизан»? По всей видимости, да, однако, это предположение нуждается в более детальном обосновании.
 
Во всяком случае, имеются свидетельства о том, что планы по тотальной этнической чистке территории Эстонии, а также эксплуатации населения и земель российского порубежья вынашивал руководитель эстонского коллаборационистского «самоуправления» Хяльмар Мяэ, амбиции которого не вызывали восторга у немцев. Так, современные исследователи из Эстонии Г.М. Пономарева и Т.К. Шор обращают внимание на следующие аспекты: «В 1941 г. любое упоминание о русской культуре было под полным запретом. Нельзя было играть музыку Чайковского или вспоминать имя Пушкина, одно время снова возродилась идея сноса Александро-Невского собора в Таллинне. Глава эстонской директории Х. Мяэ предложил всех русских Эстонии выселить за Чудское озеро, а эстонцев и финнов-ингерманландцев перевезти из России в Эстонию. Но поскольку оставшиеся в Эстонии русские выказали себя лояльными гражданами, их оставили в покое. К весне 1942 г. в высшем эшелоне идеологов Германии во главе с А. Розенбергом утвердилось мнение о необходимости перехода к сотрудничеству с недовольными прежней властью гражданами». ^[26] Также, вероятно, именно излишний этнополитический рефрен в карательной активности т.н. «внешнего отдела эстонской полиции безопасности и СД в Пскове» привел в дальнейшем к переименованию и переформированию немцами этого подразделения. ^[27] В целом «национально настроенные» эстонские коллаборационисты предпочитали предлагать свои пути решения «этнических вопросов», договариваться с немцами или пытаться достигать своих целей исподтишка, не доводя дело до прямого столкновения с оккупантами. Дальнейшие детальные исследования могли бы пролить свет и на поставленный вопрос о степени ответственности за подобные деяния.
 
Утверждения о самостоятельности отдельных коллаборационистских карательных подразделений в оккупированной нацистами Латвии встречаются в некоторых эмигрантских источниках и работах современных историков. В первую очередь это касается Латышской политической полиции, насчитывавшей уже в октябре 1941 г. 415 сотрудников. ^[28] Так, руководивший с апреля 1942 г. по октябрь 1944 г. Латышской политической полицией Хербертс Тейдеманис в одном из своих послевоенных писем вспоминал, что латышская политическая часть Полиции безопасности и СД  [Drošības policijas un SD] сохраняла большую самостоятельность. Данный тезис подтверждается такими фактами, «как размещение в отдельном здании, полная автономия отдела в кадровых делах, право инициировать и проводить расследования без предварительного уведомления командира, ^[29] самостоятельно проводить аресты и освобождать из-под ареста, сообщая об этом только постфактум, формирование кадров и сети агентов без немецкого участия и какого-либо обязательства их раскрывать, соответственно, показывая немецкому отделу или командиру напрямую». ^[30] Другим автономным подразделением полиции безопасности и СД являлась зондергруппа P (Sondergruppe R), иначе называемая «Латышская картотека». Известно, что служившие в ее составе более 60 сотрудников и несколько сотен агентов ^[31] составляли списки коммунистов, сторонников советской власти, социал-демократов и других «подозрительных лиц», составившие уже на 15 октября 1941 г 23000 человек, _^[32] однако в какой мере именно немцы контролировали критерии формирования «черных списков», не установлено.
 
До сих пор не прояснен вопрос и о том, насколько латвийские и эстонские полицейские батальоны контролировались местным «национальным подпольем». Современные историки, как в Латвии, так и в Эстонии, утверждают, что подобное «национальное подполье» (состоявшее по большей части из сотрудничавших с нацистскими оккупационными властями деятелей) существовало ^[33], однако уклоняются от вопроса о степени его влияния на созданные оккупантами национальные полицейские формирования. Некоторые ученые вскользь упоминают о том, что подобное влияние имело место, другие характеризуют военнослужащих прибалтийских полицейских формирований как нацистских наемников, не отрицая при этом неудачных попыток «подпольного» влияния ^[34]; большинство же старается обходить в своих исследованиях столь болезненный вопрос.
 
Изучение некоторых карательных операций, проводившихся латвийскими полицейскими батальонами, наводит на мысль о том, что они не сводились исключительно к воплощению подготовленных нацистами планов. Так, например, проводившаяся в начале 1943 года в латвийско-белорусском приграничье операция «Зимнее волшебство», по замечанию израильского историка А. Шнеера, приобрела для латышей характер «охоты за рабами»: угнанные латышскими полицейскими белорусские подростки направлялись на принудительные работы не в Германию, как это делалось обычно, а в Латвию, где распределялись между богатыми латвийскими крестьянами. ^[35] С учетом того, что Германия в это время испытывала острую нужду в рабочей силе, создается впечатление, что в данном случае можно говорить о реализации в рамках нацистской карательной операции не только нацистских планов — точно так же, как во время карательных операций польских подразделений вспомогательной полиции на Волыни.

Факты свидетельствуют о том, что в ряде случаев латвийские полицейские формирования проводили карательные операции с большей жестокостью, чем собственно немцы. Это объясняется распространенными среди военнослужащих этих подразделений агрессивно-русофобскими воззрениями. Исследователям, например, хорошо известен доклад офицера «Русской освободительной армии» поручика В. Балтиньша о преступлениях латвийских коллаборационистских формирований: «23 апреля 1944 года пришлось мне быть в деревне Морочково. Вся она была сожжена. В погребах хат жили эсэсовцы. В день моего прибытия туда их должна была сменить немецкая часть, но мне все-таки удалось поговорить на латышском языке с несколькими эсэсовцами, фамилии коих не знаю. Я спросил у одного из них, почему вокруг деревни лежат трупы убитых женщин, стариков и детей, сотни трупов непогребенных, а также убитые лошади. Сильный трупный запах носился в воздухе. Ответ был таков: «Мы их убили, чтобы уничтожить как можно больше русских». ^[36]
 
Здесь мы опять наталкиваемся на параллель с действиями номинально контролируемых нацистами польских полицейских батальонов на Волыни. Эти формирования осуществляли убийства местных украинцев не столько в рамках реализации нацистской истребительной политики (для оккупационных властей в то время гораздо более важным было сохранение порядка в регионе), сколько в рамках украинско-польского межэтнического конфликта. Похоже, что схожая мотивация двигала в ряде случаев и членами латышских полицейских формирований. В таком случае ответственность за эти преступления должна ложится не только на задававших общее направление карательной деятельности германских нацистов, но и на наполнявших ее конкретным содержанием латышских полицейских и контролировавшие их «национальные» структуры («самоуправление» и подполье) — если, разумеется, подобный контроль имел место.
 
Благодаря исследованиям последних лет мы имеем возможность набросать эскиз гораздо более многомерной, чем ранее, картины преступлений, совершавшихся на оккупированных нацистами территориях на Востоке. Основным ее элементом по-прежнему останутся истребительные планы, разработанные нацистами и воплощавшиеся в жизнь при помощи как немецких структур (айнзатцгруппы (Einsatzgruppen)  [Operatīvās grupas], СС, секретная фельдполиция (Geheime Feldpolizei)  [slepenā lauka policija], вермахт, оккупационная администрация), так и многочисленных местных коллаборационистских подразделений. Ответственность за эти преступления несет нацистское руководство. Однако помимо нацистских истребительных планов, имели место планы, созданные структурами с самостоятельной политической субъектностью («тактическими коллаборационистами»), такими как ЛАФ и ОУН. Их планы деятельно воплощались в жизнь летом 1941 года; ответственность за совершавшиеся тогда массовые преступления несут эти организации и лишь частично нацисты (в тех случаях, когда акции уничтожения осуществлялись совместно). О разной степени совместной ответственности следует говорить в случае совершения преступлений коллаборационистскими формированиями, контролировавшимися как нацистами, так и различными политически самостоятельными структурами. И, разумеется, непосредственную ответственность за преступления несут те, кто лично уничтожал невинных людей.
 
 
ПРИМЕЧАНИЯ

[1] Streit C. Keine Kameraden: Die Wehrmacht und die sowjetischen Kriegsgfangenen 1941 – 1945. Stuttgart, 1978; Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941 — 1944). Иерусалим, 1991, и т.д.
[2] См.: Verbrechen der Wehrmacht: Dimensionen des Vernichtungskrieges 1941 – 1944. Ausstellungskatalog. Hamburg, 2002.
[3] Browning C. Ganz normale Männer: Das Reserve-Polizeibataillon 101 und die "Endlösung" in Polen. Hamburg: Rowohlt, 1993.
[4] Напр.: К’яры Б. Штодзённасць за лiнiяй фронту: Акупацыя, калабарация i супрацiў у Беларусi (1941 – 1944 г.). Мiнск, 2008 (первое издание на немецком вышло в 1998 году); Berkhoff K. Harvest of Despair: Life and Death in Ukraine under Nazi Rule. Cambridge, 2004.
[5] Дин М. Пособники Холокоста: Преступления местной полиции Белоруссии и Украины, 1941 – 1944. СПб., 2008.
[6] Там же. С. 205.
[7] Об этом свидетельствует массовые переходы военнослужащих вспомогательной полиции на сторону советских партизан, особенно интенсифицировавшиеся с осени 1943 года. Показательно то, что советские власти не видели для себя угрозы в рядовых участниках коллаборационистских формирований и в конце войны применяли к ним достаточно мягкую репрессивную политику. Фактически это было признанием того, что вступление в коллаборационистские формирования в большинстве случаев являлось не политическим актом (к политическим противникам советская власть снисхождения обычно не проявляла), а индивидуальной стратегией выживания в нечеловеческих условиях нацистской оккупации. Подробнее см.: Дюков А.Р. Милость к падшим: Советские репрессии против нацистских пособников в Прибалтике. М., 2009.
[8] Feldmanis I. Okupācija, kolaborācija un pretošanās kustība Latvijā // Okupācija, kolaboācija, pretošanās: vēsture un vēstures uztvere. Starptautiskās konferences materiāli 2009. gada 27.–28. oktobrī Rīgā: Latvijas Vēsturnieku komisijas raksti, 26. sēj. Rīga, 2010, 173. lpp.
[9] Эта попытка вызвала заметное удивление историка Эвы-Клариты Петтаи.[Eva-Klarita Petai] См.: Okupācija, kolaboācija, pretošanās: vēsture un vēstures uztvere. 181. lpp.
[10] Berkhoff K.C., Carynnyk M. The Organization of Ukrainian Nationalists and its Attitude toward Germans and Jews: Yaroslav Stets’ko’s 1941 Zhyttiepis // Harvard Ukrainian Studies. 1999. № 3 – 4; Курило Т., Химка I. Як ОУН ставилася до євреїв? Роздуми над книжкою Володимира В'ятровича // Украïна модерна. 2008. № 2; Carynnyk M. “Jews, Poles, and other scum”: Ruda Różaniecka, Monday, 30 June 1941. Paper prepared for the Fourth Annual Danyliw Research Seminar in Contemporary Ukrainian Studies, Ottawa, 23-25 October 2008; Дюков А.Р. Второстепенный враг: ОУН, УПА и решение «еврейского вопроса». М,, 2009; Rossolinski-Liebe G. The "Ukrainian National Revolution" of 1941: Discourse and Practice of a Fascist Movement // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2011. Vol. 12. № 1. Р. 83–114; Carynnyk M. Foes of our rebirth: Ukrainian nationalist discussions about Jews, 1929-1947 // Nationalities Papers. 2011. Vol. 39. № 3. P. 315 — 352.
[11] Напр.: Carynnyk M. The Zolochiv Pogrom of 1941: Paper prepared for the forty-first national convention of the American Association for the Advancement of Slavic Studies, Boston, 12 — 15 November 2009; Хеер Х. Прелюдия к Холокосту: Львов в июне – июле 1941-го // Журнал российских и восточноевропейских исторических исследований. 2010. № 2 – 3. С. 4 – 18.
[12] Дюков А.Р. Второстепенный враг. С. 86 – 88.
[13] Кук В. УПА в запитаннях та вiдповiдях Головного Командира. Львiв, 2007. С. 18.
[14] См., напр.: ОУН і УПА в 1943 році: Документи. Київ, 2008. С. 98 — 99.
[15] См.: Дюков А.Р. «Польский вопрос» в планах ОУН(Б): От насильственной ассимиляции к этническим чисткам // Забытый геноцид. «Волынская резня» 1943 — 1944 годов: Документы и исследования. М., 2008.
[16] Truska L. The Crisis of Lithuanian and Jewish Relations (June 1940 – June 1941) // Holokausto prielaidos. Antisemitizmas Lietuvoje = The Preconditions for the Holocaust. Anti-semitism in Lithuania. Vilnius, 2004. P. 194 – 201.
[17] См., нар.: Kwiet K. Rehearsing for Murder: The Beginning of the Final Solution in Lithuania in June 1941 // Holocaust and Genocide Studies. 1998. Vol. 12. №1. P. 13 – 14.
[18] Ривели М. Архиепископ геноцида. Монсеньор Степинац, Ватикан и усташская диктатура в Хорватии, 1941 — 1945. М., 2011. С. 97.
[19] Fascism in East Central and Southeastern Europe: Mainstream Fascism or ‘Mutant’ Phenomenon? // East Central Europe. 2010. № 37. Р. 331–333. Русский перевод одной из реплик данной дискуссии: Химка Дж.-П. О значении ситуационного элемента в восточно-центральноевропейском фашизме // Ab Imperio. 2010. № 4. С. 102 – 111
[20] Ільюшин І. Українська Повстанська Армія і Армія Крайова: Протистояння в Західній Україні (1939—1945 рр.). Київ, 2009. С. 256.
[21] См., напр.: Ольховскький I. Кривава Волынь. Кн. 1: Украïнсько-польське протистояння на теренах Любомльського та Шацкого районiв у 1939 — 1945 роках. Киïв, 2008. С. 75—77.
После освобождения Западной Украины советскими войсками весьма много поляков вступили в созданные для борьбы с немецкими диверсантами и боевиками ОУН-УПА советские истребительные батальоны. Точно так же, как и в случае с польскими вспомогательными батальонами, многие из состоявших в истребительных батальонах поляков контролировались польским подпольем и использовались для ударов по местному украинскому населению. Уровень насилия резко снизился только в результате послевоенного обмена населением между Украиной и Польшей и создания украинских по национальному составу истребительных батальонов. Этот вывод сделан на основе анализа документов территориальных структур ОУН, опубликованных в: Лiтопис Украïнськоï повстанськоï армиï. Торонто; Львiв, 2010. Т. 49 — 50.
[22] Станкерас П. Литовские полицейские батальоны, 1941 – 1945 годы. М., 2009. С. 229 – 233.
[23] См., напр.: Трагедия Литвы, 1941 — 1944 годы: Сборник архивных документов о преступлениях литовских коллаборационистов в годы Второй мировой войны. М., 2006. С. 93 — 94, 100 — 101.
[24] Свидетельствуют палачи. Уничтожение евреев на оккупированной территории Беларуси в 1941 — 1944 гг.: Документы и материалы. Минск, 2009. С. 65 — 67.
[25] Показательно, что жалование военнослужащих подразделений латвийской вспомогательной полиции было значительно выше, чем жалование украинских или белорусских полицейских. См.: Стэнаграма нарады вышэйшага кіраўніцтва Генэральнай акругі Беларусь (Менск, 8—10 красавіка 1943 году) // ARCHE. 2010. № 7 – 8. С. 449.
[26] Пономарева Г.М., Шор Т.К. Русская печать и культура в Эстонии в годы Второй мировой войны (1939-1945) = Vene trükisõna ja kultuur Eestis II Maailmasõja ajal (1939-1945). Tallinn, 2009. С. 173.
[27] См.: Алексеев Ю. Моглинский лагерь: история одной маленькой фабрики смерти. М., 2011.
[28] См.: Krausnick H., Wilhelm H. H. Die Truppe des Weltanschauungskrieges. Die Einsatzgruppen der Sicherheitspolizei und des SD 1938–1942 // Quellen und Darstellungen zur Zeitgeschichte. – Stuttgart, 1981, Bd. 22, 478. lpp.
[29] Латышская политическая полиция с 3 апреля 1942 г. подчинялась непосредственно командиру полиции безопасности и СД Латвии штурмбаннфюреру СС др. Р. Ланге.
[30] Цит. по: Kangeris K. Policijas struktūras Latvijā vācu okupācijas laikā (1941-1945) // Okupētā Latvija 20. gadsimta 40. gados (Latvijas vēsturnieku komisijas raksti, 16. sēj.). Rīga, 2005. 299. lpp.
[31] Felder B. M. “Die Spreu vom Weizen trennen …” Die Lettische Kartei – Pērkonkrusts im SD
Lettland 1941–1943 // Latvijas Okupācijas muzeja Gadagrāmata 2003: Pakta zona. – Rīga, 2004, 57.lpp.
[32] Kangeris K. Policijas struktūras Latvijā vācu okupācijas laikā (1941-1945) // Okupētā Latvija 20. gadsimta 40. gados (Latvijas vēsturnieku komisijas raksti, 16. sēj.). Rīga, 2005. 298. lpp.
[33] Напр.: Zunda A. Resistance against Nazi German Occupation in Latvia: Positions in Historical Literature // The Hidden and Forbidden History of Latvia under Soviet and Nazi Occupations 1940 – 1991. Riga, 2007. P. 148 – 158; Обзор периода оккупации. Таллинн, 2004. С. 91 – 92.
[34] Такую формулировку, вслед за создателем первых полицейских батальонов Робертом Осисом, который был разочарован поведением германского командования, использовал, в частности, современный историк Карлис Кангерис: «Члены латышских полицейских батальонов стали наемниками, которым платят за проведенную работу». См.: Kangeris K. Latviešu policijas bataljoni lielajās partizānu apkarošanas akcijās 1942. un 1943 gadā // Totalitārie okupācijas režīmi Latvijā 1940. – 1964. gadā (Latvijas vēsturnieku komisijas raksti, 13. sēj.). Rīga, 2004. 333. lpp.
[35] Шнеер А. Они стали латышами? Или ... немцами? (Социальные аспекты судеб детей из России и Белоруссии, депортированных в Латвию в 1942-1944 гг.). Доклад прочитан на международной научной конференции «Разделенная Восточная Европа: трансфер границ и населения, 1938 – 1947 гг.» (2 – 3 сентября 2010 года, Львов).
[36] «Уничтожить как можно больше русских» // Источник. 1998. № 2. С. 74 – 75. Публикация со ссылкой на Государственный военный архив г. Фрайбурга (Германия): ВА-МА. МSg 149.