---

---

Последний раз в Чеченской республике журналист Андрей Бабицкий был в 2005 году. Да и не Чечня это была, а граница Ингушетии с Чечнёй. Горы. Лес. Там, где скрывались боевики.

— Я просил интервью с Доку Умаровым. Мне сказали: «Приезжай в Ингушетию в такое-то место». Там я сел в машину, в машине сидел Шамиль Басаев. Меня везли, петляя, чтобы не запомнил дорогу. В лесу я брал у него интервью, — рассказывает Бабицкий.

Интервью не было комплиментарным, но после него все силовые структуры получили взбучку. Ведь Басаев — «террорист №1» — был в розыске. Его искали не только федеральные спецслужбы, но и Рамзан Кадыров со своими бойцами. Басаев взял на себя ответственность за теракт на стадионе в Грозном, в результате которого был убит первый президент Чечни Ахмат-Хаджи Кадыров.

И вот спустя более десяти лет Андрей Бабицкий вместе со съёмочной группой «Лайфа» решил проверить, насколько сейчас межнациональный мир в республике соответствует понятию «российская нация» и существует ли угроза, о которой так любят говорить наши либералы при удобном случае, отсоединения республики с оружием в руках. А заодно было интересно понаблюдать, какое впечатление произведёт воссозданная Чечня на одного из самых неоднозначных журналистов времён двух чеченских кампаний, который вёл свои репортажи не из пресс-центра в Моздоке, а со стороны боевиков.


Русская речь



Андрей ехать в Чечню не особо хотел. Об этом он говорил всю дорогу Москва — Владикавказ — Грозный. В начале двухтысячных он уехал жить в Чехию вместе с семьёй, общался в основном с чеченцами-эмигрантами. Вероятно, по этой причине его критическое отношение к руководству республики только росло.

Для своего исследования мы решили взять социокультурный подход, при этом почти исключив общение с высокопоставленными чиновниками региона, а информацию получая от людей на местах. Точки на карте ставил Андрей, он выбирал те места, где сам бывал в 90-е.

Первая остановка — село Бамут, в чеченские войны село было стёрто с лица земли.

— Я его помню полностью разрушенным. Руины, ничего более, — Андрей ведёт машину в Ачхой-Мартановский район. — Я ничего особо не жду. Приедем — увидим.

Скептицизм не покидает Бабицкого. Я впервые увидела Чечню уже восстановленную, а на его глазах её рушили. Рушили обе стороны. Андрей запомнил, что на въезде в Бамут в первую чеченскую лежал сбитый учебный самолёт Л-39. И сейчас по дороге он видит всё те же названия, ту же местность, те же горы, вот только разрушений нет и дорога гладкой лентой вьётся, а Бабицкий вспоминает, с каким трудом пробивались в Бамут через Ингушетию и какая непроходимая грязь была на дорогах.

— Вышел из машины — и сразу забудь, что у тебя была чистая обувь. Вообще забудь, что у тебя была обувь, — смеётся Андрей.

В каждом населённом пункте мы решили по приезде сразу заходить в местную администрацию — нас никто не просил и не заставлял, но Андрей настаивал и на соблюдении этических норм, да и официальную информацию тоже надо учитывать. В Бамуте мы посетили в том числе и школу, где учатся 84 ребёнка. В большинстве своём девочки. В следующем году в первый класс пойдёт рекордное количество детей для Бамута — 15 человек.














— Говорят, мальчики — к войне, а девочки — к миру, — с грустной улыбкой произнесла директор школы Луиза Межуева. — Не надо больше войн. Столько лет разрушали, теперь всё восстанавливаем. Люди возвращаются. Сёла вновь оживают.

Дети в школе и местные жители говорят по-русски чисто. Директор школы в Бамуте поясняет: на изучение русского языка в неделю выделяется 5 часов. Все предметы, кроме чеченского языка, преподаются на русском.

— Впечатляет, да? — обратилась она к Бабицкому.

— Да, — Андрей удивляется, речь чеченцев он помнит с сильным акцентом, особенно в горных районах.

Школьная библиотека пока скудная — есть произведения и русских классиков, и чеченских поэтов и писателей, занимают они три небольших стеллажа. На отдельной полке стоят издания по правам ребёнка, за ними виднеются три портрета — Владимира Путина, Ахмата-Хаджи Кадырова и Рамзана Кадырова.

Из окна школы видна спортивная площадка, по ней бегут мальчишки, в 95—96-м так бегать было небезопасно. С Лысой горы обстреливались все окрестности, говорит Бабицкий.

— Бабицкий, что, не узнаёшь? — мы стоим возле школы, около нас остановилась машина, из неё вышли двое мужчин. — Мы с тобой в дудаевской ставке встречались.

Старые знакомые — журналист и двое бывших ичкерийцев — стали вспоминать прошедшие времена:

— Ты же в первую войну по всем этим лесам прошёл. Вся Чечня с замиранием слушала, что скажет Бабицкий.

Андрей рассказывает своим старым знакомым, что сейчас он работает в Донецке и взгляды свои изменил с либеральных на прогосударственные.

— Поменял взгляды. Теперь работаю на и для России, — улыбается он, а бывшие боевики одобрительно кивают.

Мы возвращаемся в Грозный, Андрей ведёт машину и делится своими мыслями.

— Вряд ли это можно услышать вот так — напрямую, от жителей республики, наверное, есть ощущение у некоторых из них, что вот эта дудаевская вольница, которая в начале 90-х правила этой территорией, уничтожая последовательно государственные институты, дискриминируя русских, она в значительной степени явилась причиной всех бедствий. Повторения этих бедствий не хочет никто. У меня ещё во время первой кампании такое было ощущение, а сейчас даже стойкое убеждение появилось, что большинство людей в республике, с которыми приходилось сталкиваться, они не мыслят своей жизни вне России.


Два Шамиля



— Да, конечно, фантастика, — Андрею всё больше нравилась наша командировка. — Все города чистые. Нет привычной грязи. Дороги сделаны очень разумно. Можно сказать, что дороги с человеческими лицами.

Мы приехали на родину Шамиля Басаева, в село Ведено. Там тогда ещё корреспондент радио «Свобода» Андрей Бабицкий потерял первую машину, всего же за войну у него «погибло» пять авто. Мы подъехали к белому трёхэтажному зданию, где раньше был интернат.

— В 1995 году здесь располагался главный штаб Масхадова. Тут мы и попали под серьёзную раздачу, — рассказывает Андрей.

Стоя возле восстановленного здания, которое теперь служит чем-то вроде склада, Бабицкий вспоминает, как припарковал машину и пошёл во флигель за домом. И в этот момент авиация нанесла удар. Машину подкинуло на крышу и завалило обрушившейся стеной.

— Это был второй или третий месяц войны. У меня в голове такой ветер свистел, что, кажется, ничего не было страшно. Голова была пустая, на самом деле, да и сейчас не особо, — смеётся он.

В Ведено познать частичку Русского мира нам удалось только в длительном ожидании руководства района, с которым мы так и не встретились из-за пресловутых совещаний.

Оставив Ведено, мы решили забраться повыше и отправились в столицу Кавказского имамата — Дарго. Дорога в Дарго меняется от асфальтированной и переходит в грунтовую. Но очень ровную. Зимой, говорят местные жители, приходится подниматься на цепях.

Дарго находится высоко-высоко в горах, выше 694 метров над уровнем моря. В село мы ехали сквозь густой туман, сквозь который местами проступали очертания деревьев и деревянных домов.

— Как с точки зрения картинки, Серёга? — спросил Андрей у нашего оператора.

— Сайлент-Хилл, — Серёга наслаждался видами, как и мы.












В первую чеченскую Андрей Бабицкий был в селе Дарго. В здании, где был пионерский лагерь, тогда жил Шамиль Басаев. Рядом находилась баня. Андрей рассказывает, что Шамиль пригласил его как-то в баню, а он попросил разрешения сделать фотографию Басаева в неглиже.

— Ни у кого нет фотографии Басаева ню, а у меня бы была, — смеётся Бабицкий. Басаеву это не понравилось, журналисту он ничего не сказал, а вот его провожатым был сделан жёсткий выговор.

Сейчас от здания пионерского лагеря остался только каркас, рядом находится деревянный домик — администрация, может, она как раз и была раньше баней, в которой мылся Басаев. Рядом с бывшей резиденцией Шамиля Басаева находится ещё один не разрушенный, но заброшенный дом, ровно на этом месте был дом, где жил имам Шамиль. Он, конечно, перестроен, но какая-то часть фундамента сохранилась.

По преданию, которое нам пересказал сотрудник администрации Умар, когда Михаил Воронцов шёл с армией, в Дарго пришли дагестанцы и сказали, что даргинцы хотят предать имама Шамиля и выдать русским. Шамиль поверил и ушёл с дагестанцами. Но предателями оказались дагестанцы, а не даргинцы.

— У Шамиля ничего не получилось с имаматом, а знаете, что стало причиной? Чеченцы, — другую версию тех событий рассказал Андрей.

Умар говорит, что жители села — все коренные даргинцы. Наследники тех, кому не поверил Шамиль. В селе Дарго до сих пор не признают имамат, но своей историей гордятся.

— Село не умирает, потому что каждый считает, что если он отсюда уйдёт, то предаст предков. У каждого из нас как минимум 5 детей, хоть один, но останется в горах. Село будет жить, — с уверенной надеждой говорит чеченец.

Когда мы уже уезжали, Умар обратился к Андрею, который критиковал отношение федеральных войск к мирному населению Чечни:

— Помнишь апрель 1996 года? Ельцин тогда говорил, что не будут бомбить. А ты по радио передавал, что, по твоим данным, бомбёжка будет. И через два часа она началась. Многие мирные граждане тогда спаслись.


Гражданское общество и эмигранты из Чечни



В Грозном Бабицкий стал ориентироваться только на третий день. Никак не мог привыкнуть к созиданию. Виды сегодняшней Чечни бередили душу Андрея. В таких ситуациях нужно ждать, когда человек сам начнёт рассказывать, когда будет готов.

— Те же названия, а всё другое. Конечно, много сделано. Но портретов Путина уж слишком много. От такого засилья боюсь опять его разлюбить, — шутит Андрей с присущим журналистам цинизмом.

Действительно, по всей Чечне висят портреты Владимира Путина, Ахмата-Хаджи Кадырова и Рамзана Кадырова. Правильную вертикаль власти ты усваиваешь за 15 минут, проехавшись по Грозному. Постоянное напоминание о том, что первым президентом Чеченской республики был Ахмат-Хаджи, вполне объяснимо — руководство стремится к тому, чтобы чеченцы рассматривали свою республику в рамках российской государственности.

Сейчас население Чечни не видит себя вне России. И это не показуха. В День народного единства на главную площадь Грозного вышли тысячи жителей. На кадрах, которые транслировали СМИ, видно, как молодёжь, не сговариваясь, поёт гимн России, а потом гимн Чечни.

— Внешняя атрибутика играет большую роль в формировании общественного сознания. Даже российские флаги на автомобильных номерах, — поясняет большое количество портретов Путина и Кадырова председатель Совета по развитию гражданского общества и правам человека при главе Чеченской Республики Тимур Алиев.

Тимур и Андрей знают друг друга с первой чеченской кампании. Из-за того, что один перешёл на работу к Кадырову, а другой принял пророссийскую позицию по ситуации на Украине, обоих часть либерального крыла российской интеллигенции предала анафеме.






— В своё время Тимур был главной надеждой либерального сообщества, но перешёл на работу к Кадырову. И его тогда прокляли все б***и, — Бабицкий не стесняется в выражениях.

Российские либералы ругают Кадырова, дескать, в республике нет оппозиции. У Андрея есть ответ, что основные оппоненты главы Чечни выступали под двумя флагами — Ичкерии и радикального ислама. И отсутствие либерального сообщества в Чечне — не главная сейчас проблема, ведь оппонирование власти в республике было очень глубоким, очень сильным, с оружием в руках, и обошлось в десятки тысяч жизней.

— Оппозиции нет, её и не может быть, потому что все оппозиционеры — они либо покинули республику и находятся за границей, либо лежат в лесах или где-то там похоронены. Какой-то период должен пройти, чтобы оформилось гражданское общество, пока мы не имеем его даже в зачатке, потому что есть другие традиционные структуры, которые позволяют решать проблемы самого общества. Тейпы, вирды, другие родовые и религиозные сообщества, которые в тяжёлых ситуациях выполняют роль третейского судьи.

Андрей рассказывает, что он немного по-другому представлял себе сегодняшнюю Чечню, а всё из-за общения с эмигрировавшими боевиками.

— Сейчас марево, морок националистический развеялся. Никогда не общайтесь с зарубежными чеченцами, если не хотите составить неверное мнение о народе, проживающем на этой территории.

Не все боевики эмигрировали; те, кто воевал против федеральных властей в связи с тем, что так сложились жизненные обстоятельства, остались в республике. Одного бывшего боевика мы встретили в Русском драматическом театре имени Лермонтова. До войны он окончил ГИТИС, после войны работает по специальности, актёром. Андрея он узнал сразу.

— Не показывайте Бабицкому нашу оружейку! — брутально пошутил теперь уже актёр, чеченцы любят так шутить. Такой юмор я встречала у евреев, которые прошли немецкие концлагеря.








Культура — ещё один важный момент единства с российской нацией. Главный режиссёр драмтеатра имени Лермонтова Ахмед Хамзатов говорит, что труппа формируется. Зрителя они своего воспитывают с самого раннего возраста — на спектакли привозят детей со всей республики. Из постановок большей популярностью пользуются комедии — «люди хотят смеяться».

Только вот московские и питерские театры не особо жалуют Чеченскую республику. Это и понятно. Ведь большинство представителей творческой интеллигенции либерально настроены.

Бабицкий тоже думал, что Чечня скована страхом, везде нукеры Кадырова наводят на людей ужас, сеют страх, и республика пребывает в оцепенении.

— Абсолютно свободная территория. И, на мой взгляд, люди в каких-то достаточно широких пределах мыслят достаточно спокойно. Есть, конечно, красные флажки, за которые они выходить не будут. И связано это, конечно, с руководством республики. Но о российских делах, о собственных проблемах они высказываются достаточно свободно, — Андрей уверен, что Чечня становится частью российского гражданского ландшафта и за счёт большого количества специалистов из остальной России.


Рамзан и борода



— А может, ну эту затею к чёрту? — Бабицкий не хочет ехать к Кадырову.

— Нет, Андрей, поехали, — в последний день нашей командировки мы прибыли в резиденцию главы Чеченской республики.

Сказать честно, ни у Кадырова, ни у Бабицкого особого желания встречаться не было. Но когда женщина бросает белый платок, мужчины всё же идут на некое подобие мира.

Нашу встречу интервью не назовёшь. Отношение к Бабицкому у руководства республики, мягко говоря, неодобрительное. Глава республики Рамзан Кадыров называет журналиста «удуговской трубой» (Мовлади Удугов — пресс-секретарь Дудаева, главный идеолог ваххабизма в Ичкерии. — Прим. ред.), так Андрея ещё при жизни называл Ахмат-Хаджи. Да и Андрей считал Кадырова абсолютным злом, держащим республику в страхе.
Андрей спокойно начал рассказывать о своих впечатлениях о республике, казалось, что Кадыров не слушает.

— Республика, которую вы разрушили, — вдруг резко прервал речь журналиста глава Чечни.

— Я ничего не разрушал, — моментально парировал Бабицкий.

 И тут понеслось.

— Как не разрушал?

— А я в каком качестве разрушил?

— Рупор Удугова — Бабицкий. Всё, что Удугову хотелось донести до общества российского, доводил Бабицкий.

— Он выступал сам, его записывали из Москвы, а я делал исключительно репортажи. Вы ошибаетесь, Рамзан Ахматович, во-первых, я никогда не поддерживал, как мне это постоянно приписывают, этносепаратизм. Я против всякого национализма, а уж тем более я не поддерживал исламистов.




















— Вот я не мог найти Басаева, а ты в любое время мог найти его. Я тысячами людей бегал за ним, давал большие деньги, чтоб найти его. Убить его. А ты в любое время мог найти Басаева и других мог найти. Как так? Я в Чечне живу, знаю каждый кустарник, горы, леса. Ночи не спал — бегал за ним. А ты приезжал откуда-то там, находил его, брал интервью и уезжал. Удугов — первый, кто похитил человека вместе с Березовским. Я видел и слышал, как они договаривались.

— Удугова записывали в Москве. Я делал репортажи. С Басаевым я делал интервью только один раз, в Ингушетии. У меня была другая мотивация, мне не нравилось, как здесь себя ведут федеральные войска. У меня многое, конечно, изменилось в жизни, и взгляды в том числе, но то, как себя вели федеральные войска, как в первую, так и во вторую войну, я считаю неприемлемым.

Рамзан Кадыров стал поглаживать бороду с внутренней стороны от подбородка — верный признак, что он злится или рассержен (дарю наблюдение Михаилу Галустяну). Накал в разговоре не спадал.

— Когда здесь будет больше демократии, больше свободы? Для СМИ, для общественных организаций? — спросил Бабицкий.

— Андрей Бабицкий, которого я лично не перевариваю, у меня отношение к тебе, как к Удугову. Вот ты живёшь в Чечне семь дней, ходишь по горам, в городе. Кто-нибудь у тебя спрашивал документы? Нет! И это не демократия? Андрей Бабицкий ездит по горной части, проезжает блокпосты — и никто его не останавливает, ничего не спрашивает, камеру не забирают, не указывают, что говорить, что нет. Это разве не свобода слова?

— Конечно, для меня это конкретно свобода слова. Но здесь нет такой распространённой практики, чтобы рядовые граждане критиковали руководство.

— Ты думаешь, они боятся меня?

— Конечно!

— Давай любой населённый пункт. Я приеду туда, и если меня увидит любой ребёнок и не подойдёт и не обнимет меня, если у них в глазах не будет любви ко мне, а будет страх, я даю тебе слово, я уйду. Я не буду работать в этой республике. Меня боятся те люди, которые совершают преступления, террористы или их поддерживающие. Нормальные люди, которые хотят жить, их 1 400 000, они меня все поддерживают. Все знают, что, пока я в Чечне, врагам России на Кавказе ловить нечего. Если меня не ругают, это не значит, что они меня боятся. Почему они должны ненавидеть меня? Я всю жизнь отдал службе народу, я многое потерял ради службы народу.

Естественно, после разговора, который сначала шёл со скрипом, а потом перешёл в эмоциональную бурю, Кадыров и Бабицкий не стали друзьями. Но, как показалось со стороны, Бабицкому всё же удалось переубедить главу Чечни, что он не был идеологом сепаратизма, не поддерживал этнократию ичкерийскую, а уж тем более фундаментальный ислам.

Да и журналист убедился, что в республике нет такого страха, чтобы люди замирали при упоминании каких-то запретных тем. После того как Бабицкий сказал Кадырову, что его некоторые взгляды поменялись и теперь они на одной стороне, бороду глава Чечни стал аккуратно поглаживать с внешней стороны, собирая в кулак, — подобрел.


Чечня и российский флаг



Утром следующего дня мы уезжали из Грозного — весело и с шутками.

— Кадыров — это такой запор, скрепа, ограничитель, который необходим, чтобы вновь встать на путь собирания государственности, на путь врастания в Россию. Я не думаю, что он лидер навсегда для чеченцев, и его время пройдёт, когда эта территория наконец-то избавится от тяжелейшего обморока, в котором она довольно длительное время пребывала. И время такого гражданского управления — оно рано или поздно наступит. Сейчас такой вариант генерал-губернаторства необходим и имеет свои логику и основание, — рассуждал Андрей по дороге во Владикавказ, откуда мы вылетали в Москву.

Все опасения относительно того, что чеченцы могут при неблагоприятной политической конъюнктуре снова навострить лыжи куда-нибудь на сторону, абсолютно беспочвенны.

Бабицкий полагает, что стремление жить в мире с остальной Россией подкреплено опытом тяжелейших бед, выпавших на долю республики за две войны.

— Они получили безграничную свободу, хреново ею воспользовались — и теперь надо путь проходить обратно. Последствия этой свободы исправлять. Только вместе с Россией у Чечни есть будущее.

Мы выезжаем из Чечни, на границе никто нас не тормозит и не спрашивает документы, бородатые статные парни с автоматами безразлично провожают машины взглядом.

На посту развеваются флаги России и Чечни.