Разложение феодального общества породило в  Европе многочисленный благородный плебс – нищий, кичащийся знатным происхождением и презирающий «грязный» труд. Подобных персонажей было особенно много на границах Старого Континента, где войны с иноверцами первоначально привели к образованию многочисленного дворянского сословия. Речь идет, прежде всего, об испанских идальго и польско-литовской шляхте.

Испанской короне, в конце концов, удалось использовать разрушительную энергию своих Дон-Кихотов. Благородные доны эмигрировали в заморские колонии или шли рядовыми солдатами в знаменитые испанские терции. А вот шляхетское сословие за несколько веков привело Речь Посполитую к гибели.

В военном отношение шляхта утратила свое значение уже в XVII веке, проигрывая своим соседям практически все войны. Но огромное количество вооруженных людей постоянно дестабилизировало политическую ситуацию в очень большой и очень неоднородной в социальном, религиозном и этническом плане стране.

Польское дворянство кичилось своими «вольностями», которые основывались на фактическом бесправии мещан и крестьянства. Если в развитых странах королевская власть установила жесткую абсолютистскую диктатуру, то дворянство Речи Посполитой в буквальном смысле, делало, что хотело. Важнейшие решения принимали на сеймах, где голос одного депутата мог парализовать принятие важнейших государственных решений. Богатые магнаты имели собственные частные армии, и были полноправными господами над жизнью и смертью свои холопов. Король выбирался дворянством, и в политическом отношение был совершенно бессилен.
 

Не удивительно, что шляхтичи считали себя хозяевами страны – даже если из имущества у них была одна только сабля, а ночевали они под забором.

Казалось бы, Речь Посполита была самой свободной страной Европе – своего рода золотой феодальной утопией. Но два последних столетия в истории этого государства были процессом непрерывного разложения и долгой непрерывной агонией.

Все основные решения принимались магнатами, которые легко подкупали массовку из числа «вольной шляхты». За этими магнатами – Понятовскими, Радзивиллами, Чарторыжскими – стояли иностранные державы, решавшие, кто будет сидеть на польском троне. Именно в Петербурге, Вене, Париже, Берлине решались тогда судьбы польской короны. При этом, абсолютистские монархии охотно поддерживали шляхетские «свободы», которые давали им возможность вмешиваться во внутренние дела Речи Посполитой. И они зачастую стояли за шляхетскими рокошами и конфедерациями (легальные дворянские мятежи – прим.ред.) имевшие в польско-литовском государстве почти что законный статус.
 
В то время, как Западная Европа вкушала от плодов Просвещения, на смену былой веротерпимости польской шляхты пришел дикий религиозный фанатизм. Украинцев, белорусов, евреев запросто вешали на деревьях вместе с собаками, под веселые прибаутки, которые сохранила история: «жид да собака – два лайдака» или «два лайдака – вера однака». Иноверцам, которые именовались тогда «диссидентами», отказывали в элементарных правах, а попытка исправить это положение дел подняла шляхту на Барский мятеж – который, в итоге, и похоронил прогнившее до основания государство, спровоцировав первый раздел Польши.
 

Нынешний кризис капитализма породил многочисленную мелкобуржуазную прослойку, которая претендует на роль «новой шляхты», требуя для себя вольностей за счет угнетения всего остального общества.

В России они называют себя «людьми с хорошими лицами», в Румынии – «прекрасными людьми», в Израиле – «белым племенем», а в Украине – которая вообще в деталях копирует сейчас шляхетскую Польшу – страной фактически управляет армия «воинов света» и «сознательных патриотов».

Уничтожение индустрии, науки и культуры привело к появлению множества молодых людей, работающих в офисах на временных ставках, или вообще не имеющих каких-то определенных занятий. Наличие ноутбука или айфона дает им право считать себя «средним классом», причисляя себя к «свободным предпринимателям» и людям «креативных профессий». Со шляхтой прошлого их роднит презрение к производительному труду, ненависть к «черни», требования «свобод» для привилегированного сословия.

И вполне естественно, что эти егоры жуковы берут на вооружение крайние формы правой антикоммунистической идеологии, выбирая себе кумиров среди соответствующих исторических персонажей – вроде Франсиско Франко, Степана Бандеры, Аугусто Пиночета или Бориса Ельцина.

Именно они составляют массовку правых митингов на улицах Москвы, Гонконга, Бухареста и Киева, выступая в защиту «европейских ценностей» и требуя демократии – хотя, дорвавшись до власти, эти люди мгновенно сворачивают права «ватного быдла» и запрещают левых.
 

Эта элитистская, принципиально антидемократическая прослойка вообще отказывается от диалога со своими критиками и оппонентами, предпочитая разговаривать с недовольным народом голосом пушек – в формате «антитеррористической операции».

И если за польскими конфедератами стояла Франция, Австрия или Россия, то сегодня на улицах Гонконга мы видим флаги США и Евросоюза, которые тоже умело используют «новую шляхту» в своих собственных империалистических интересах.

Но все ли безнадежно с этими людьми? Я бы не торопился здесь с категоричными выводами. Еще в XIX веке классики марксизма писали: мелкая буржуазия и люмпены идут за капиталистами, если они сильны – но могут пойти за организованным пролетариатом, когда он показывает им свою силу.

Именно из числа безземельных японских самураев – ронинов, вышли многие буржуазные реформаторы Реставрации Мэйдзи, польская шляхта породила Тадеуша Костюшко с Кастусем Калиновским, которые, по крайней мере, пытались найти общий язык с простолюдинами.

Бунтовщики в Чили и в Гонконге не так уж сильно отличаются друг от друга, за одним исключением – первые борются за будущее, а вторые сражаются за новое издание Речи Посполитой. И чем больше будет развиваться глобальный кризис капитализма, чем сильнее будут левые тенденции в странах капиталистического центра – тем больше вероятность, что именно на них будет ориентироваться молодежь периферийных стран.
 

---

---