Он спал, свернувшись калачиком, в картонной коробке под мостом у автовокзала, где располагался тогда, в начале девяностых, птичий рынок в Риге. Там мы с женой его впервые и увидели.

Было это в девяносто третьем, и в тот день мы поехали покупать какого-нибудь фокса либо любого небольшого терьера. Почему фокс либо любой небольшой терьер? Это уже мой «бздык» из далекого прошлого — были в моем детстве в семье когда-то фоксы. Да к тому же по году рождения я и сам — Собака. И даже знаю какой породы — из терьеров я буду.

90-е же, напротив, были эпохой ротвейлеров, стаффов и булей, выгуливавших своих хозяев в трениках и со стрижеными затылками. А потому терьеры на птичьем рынке в тот раз были представлены числом невеликим, лишь щенком эрделя, девочкой, и им — Мартином.

— Керри-блю-терьер — с гордостью сказала продавец, — очень породистый. Если купите, то и родословную дам, — посулила она. — А назван Мартином потому, что родился в марте. Восьмого марта.

Я понятия не имел, что это за порода такая — голубой терьер из графства Керри в Ирландии, но щенок нам с женой очень приглянулся. Черноволосый (шерстью это не назовешь — волосы, и все тут, и приобретают они свой фантастический голубой отлив после года жизни), со смышленым взглядом, и явно дружелюбный. Сговорились так — берем телефон продавца, узнаем, что за порода, и если все сойдется — и описание породы, и наши потребности, то созваниваемся и покупаем.

А потребности были самые простые — приобрести терьера, неважно с какой родословной, чтобы еще одной живой душой в доме было больше. Невелика ведь семья-то. Трое нас вместе с сыном.


Мальчики играют.


В тот же день из энциклопедии я узнал, что есть лишь одно отличие в поведении голубого терьера из графства Керри от манер любого джентльмена из этого и прочих графств — это категорическое нежелание пристраститься к курению трубки. А в остальном он джентльмен, только собака.

Но не об этом мой короткий рассказ.


На второй день Мартин приехал к нам домой. К себе домой. Нужно сказать, что для жены это был подвиг. Ради сына, конечно, ведь она прежде панически боялась любых собак. До состояния фобии. И первые дни после обретения Мартином семьи фобия подсказывала жене самые невероятные сценарии из жизни щенка.

— А чего он за мной все время ходит и все время на меня смотрит? — спрашивала она, почти плача — а вдруг он на меня набросится?!

— Ну а как же? Он знакомится с тобой. Ты для него мама.

И правда, Мартин жену полюбил. Он полюбил нас всех, конечно. Но жену больше, до стадии обожания, рыцарского преклонения перед дамой сердца. Ко мне он относился... думаю, как к более сильному другу. Старшему товарищу, партнеру. К сыну — как к брату. Ни старшему, ни младшему. Как к равному — в чем-то более умелому и приспособленному, в чем-то менее. Но мы все стали членами его семьи, каждый и вместе. Так он сам решил.




Хоть я и люблю диван, но парень я серезный.


Но это я несколько вперед забежал... Вернемся в детские месяцы Мартина.

Продавец не обманула и привезла через несколько дней родословную, из которой мы узнали, что Мартин это его упрощенное имя, а на самом деле он Арчи Фабл Мэрлон, прямой потомок и наследник чемпиона России, внесенного во все каталоги породы. Если честно, то мы не очень и поверили, так как обстоятельства нашего знакомства отличались от подобающих его внезапной аристократичности. Да и все равно нам было.

Мартин развивался хорошо и рос быстро. Настолько быстро, что когда ему было месяцев пять, то я грешным делом подумал, что никакой он и не керри-блю вовсе, и исподволь стал готовить к возможным неожиданностям жену, рассказывая, что ризеншнауцеры и черные терьеры, а также и любые с ними помеси тоже очень хорошие собаки.

К чести жены, ее это никак не беспокоило — какая разница, насколько будет соответствовать непонятным стандартам внешность младшего в семье мальчика?

Однако еще месяц спустя нас разыскали, именно так — разыскали, рижские заводчики керри-блю из соответствующего клуба, которым из Питера стало известно, что какая-то ветка их светлости благороднейшего предка оказалась в Риге. Собственно, мы им интересны не были нисколько, а вот Мартин...

Рассмотрели. Поахали, поохали и подтвердили: «Да! Потомок! Голубая шерсть и кровь!» Строго нам наказали, чтобы мы не смели плохо содержать парня и не смели игнорировать выставки.

Мы побывали на выставках дважды. Выигрывали что-то очень почетное в глазах заводчиков и конкурентов — и совсем никакое в наших и Мартина. Мартину выставки не понравились, он был напрочь лишен тщеславия. Да и одна нервотрепка от этих выставок — даже ответить цапнувшему его за ляжку ни с того ни с сего наглому рыжему разбойнику — ирландскому терьеру — мы не позволили.


На выставке.


Признаюсь, мы были никудышними заводчиками. Мы совсем не учили его премудростям выставочных манер.

Мы вообще ничему его специально не учили. Как-то все было иначе — мы с ним просто разговаривали. Обсуждали, просили, спорили. Убеждали, порою принуждали, если это было важно, и уступали, если не очень. Поговорить с ним можно было на любую тему, и старые «собачники» знают, что после пяти лет жизни в семье личность собаки как индивида и ее интеллект как существа разумного формируются полностью. Она понимает уже многие слова (не интонацию, не команды, а слова), относящиеся к ней, а после восьми она уже понимает и речь членов семьи, к ней напрямую не относящуюся.

Короче — выставляться мы перестали.

Но разве про награды и выставки я хочу рассказать?



Имантский лес, я попросил его постоять, чтобы сфотографировать.


Мы жили тогда в Иманте, купив в 1993 году квартиру в одном из красного кирпича шестнадцатиэтажных домов. В самом первом, отдельно стоящем, что построен был для своих работников, отданной на заклание идее независимости Латвии п/о «Радиотехника». Напротив — лесопарк, место моих прогулок с Мартином. Дважды в день, утром и вечером.

Но правильно ли называть наши парные выходы в лес прогулками?

Мартин, позврослев, стал воспринимать их службой — он был в дозоре.

Дело в том, что он не просто обходил всю территорию прочитывая обонянием историю происходивших в его отсутствие событий. Он давал им оценку и того же желал и от меня. Его служение, дозор, требовало этого — следить за порядком, вникая в прошлое и реагируя на настоящее.


В дозоре. (А все ли в порядке?)


А порядок должен быть во всем! И обязанность эту — по поддержанию порядка он сам взвалил на нас обоих. Если он становился свидетелем каких-либо отклонений от норм поведения, им самим установленных, то он пресекал. Сначала мягко, если же не действовало, то мог и пожестче, но в рамках кодекса джентльмена. Он никогда не вступал в прямой конфликт с псом меньше его ростом, и тем паче дамой, даже если их поведение было оскорбительным, либо агрессивным. Действовал лишь убеждением, хотя не всегда и помогало. А вот равному по силе, или даже покрупнее, нарушителю этикета и общественного порядка, всегда давал отпор.

Хоть я и не мог похвастаться таким, как у него обонянием, да и слухом, но зрение у меня развито получше и вешу я поболее, потому мы были идеальными напарниками — так полагал Мартин.

Впрочем, мой рассказ и не об этом...


Были у него приятели. Множество! Расскажу, пожалуй, о двух — и оба боксеры.

Старшего звали Форд. Он тоже выходил в дозор, а не просто так в лес, пошляться. Однажды парни повздорили, и даже не на шутку! Хоть и сгоряча, конечно, но обидные слова были высказаны — и дело дошло до дуэли! Но ни я, ни хозяин Форда, Борис, секундантами стать не согласились и развели задир, правда те уже успели сцепиться в рычащий клубок.

А доводилось ли вам разнимать добрую собачью драку?

Когда глаза псов налиты гневом, зубы клацают, а рык идет откуда-то из глубины... и позаимствован, наверняка, от саблезубых предков их предков?

Мы с Борисом оказались по разные стороны клубка и хватали за что кому досталось. Моя половина клубка оказалась Фордом. Я схватил его за ошейник, но он технично успел применить переднюю подножку и я оказался на траве, правда и не выпустил этого буяна из рук, прижимая его к земле. Мы перекатывались по траве, как два дерущихся школяра, и прямо перед моей физиономией сверкала глазищами, разбрызгивала слюни и скалила зубы его. Пейзаж этот меня взбодрил, и я перевел схватку в положение в партере, а Борис тем временем сумел оттащить Мартина и удерживал уже его от необдуманных поступков. В чем и преуспел — Мартин все же вдвое легче Форда и в четыре — Бориса.

Самое интересное, что никто ни капельки не пострадал — ни Мартин, ни Форд не причинили друг другу никакого вреда. На них не было ни одного укуса! Их «страшная» дуэль, их клубок из гнева, рыка и оскалов — лишь ритуалы рыцарского турнира, не более. И на второй день забияки уже не вспоминали о нем.

А второго приятеля-боксера звали Марсель. Дозор и возможное продвижение по службе его не интересовали. Имя предопределило его легкий характер французского повесы и ловеласа. И игрока в значении не картежном — более всего на свете ему были ценны его игрушки.

Помните, как-то в Риге случилось землетрясение? Балла три-четыре, кажется. Рижане-люди услышали неожиданное дребезжание посуды внутри своих сервантов и вторым голосом легкий звон от дрожания их витрин. Удивились люди... и ничего не поняли. Марсель же все сообразил сразу: он собрал все свои игрушки — все пять, и четыре сложил у входных дверей. «Сматываемся» — сигнализировал он хозяевам обрубком хвоста и гавкнул бы это и ртом, но в нем была зажата пятая игрушка. Самая ценная.


Мартин с палочкой в зубах, не отдаст никому, кроме хозяина.


Жаль, короток собачий век, и не встретить мне уже больше никогда в имантском лесу благородного Форда, не потискать добродушного и веселого Марселя...

И Мартина давно уже нет.

Но даже и не о них мой рассказ...



Ничто животное нам не чуждо.


Знаете, есть поверие, что собаки в этот мир приходят, чтобы научаться любить людей. Этапу развития сознания на их уровне именно это и нужно. Вот не важно, каков человек: плох он для других людей или хорош; умен или глуп; богат либо беден — собака готова его полюбить и разделить с ним его жизнь. Не давая клятв, не испытывая сомнений. Ее предназначенность человеку абсолютна, ее служение ему безусловно.

Но если признавать эти данности, то и человек ведь должен суметь обеспечить это развитие своему... партнеру, питомцу, другу. А для того в предложенных ему свыше обстоятельствах хотя бы принять животину в свой круг... или не противиться ее выбору партнера-человека. И такое, говорят, бывает.

Мы в ответе за тех, кого приручили — и это ответственность всего человечества. А еще каждый из нас и уже персонально в ответе за тех, кому позволяет себя любить. А это значит, как минимум — отвечать на любовь. Любыми различными ее формами: дружбой, заботой, лаской.

Даже самый большой злодей, не способный проявлять жалость и любовь к человеку, бывает способен полюбить животное. Примеров тому масса, да и полушутливая поговорка о связи продолжительности узнавания людей и меры любви к собакам как раз о том же.

Значит тогда, что приходят они в наш мир учить нас, всяких, любви? И учат этому дару исходя из того самого поверия — научаясь любить нас всяких и безусловно... Кажется, в этом есть гармония...

Что же, наверное, именно так и есть: и мы, и они через взаимную любовь малой толикой придаем больше гармонии физическому и метафизическому мирам, принося свой вклад в баланс всего сущего на планете.

И еще... Когда-нибудь, в свой срок, как и любой из нас, и я перейду рубеж, за которым мы снова сможем увидеть всех, кого прежде любили здесь. Я обниму отца и мать и попрошу у них прощения за все, за что не попросил, когда мог и когда уже не мог. Они, конечно же, простят, свалив гору с моих плеч. А потом я повернусь и увижу своего Мартина. Он вытянет шею, глянет на меня умными глазами, насторожит уши в ожидании ответа на свой беззвучный вопрос: «Ну что, напарник, в дозор?» И разве откажу я нам обоим в этом...

Может быть, об этом и был мой рассказ?