В июле 1910 года рижане, заполнивших трибуны в центре города, со слезами на глазах наблюдали, как из подъехавших экипажей выходили государь-император и сопровождавшие его персоны.

Слезы умиления у народа вызывали вовсе не крепкие и дородные мужчины, глаза зрителей увлажнились после того, как из царского экипажа выпорхнули три девочки, три очаровательных создания в белых летних платья и в больших белых шляпках, из под которых выбивались длинные темно-русые волосы.

Звали их Оля, Маша и Настя — Великие княжны, дочери императора...

Грянул оркестр и хор, с городских батарей бабахнули пушки, в церквях зазвонили колокола и император Николай II сделал то, ради чего приехал в Ригу — сдернул с памятника белое полотнище. Тысячам глаз предстал бронзовый Петр Великий, который останавливал бег коня, внимательно вглядываясь в острые силуэты рижских шпилей.





А царь в это время ревниво вглядывался в публику, отмечая невиданную им дисциплину огромной толпы людей. Царь толпы боялся, царь толпу люто ненавидел, допуская лишь одно людское скопление — солдатский строй, безукоризненно послушный команде. Страх и ненависть жили в нем уже полтора десятка лет, каждый раз возвращая к дням его коронации, в Москву, на заваленное телами Ходынское поле.


Югенд — это юность

Ну а мы вернемся на пересечение Александровского бульвара с бульваром Наследника и попробуем разобраться: а что же двигало рижанами, решившими в честь 200-летия «приобщения Лифляндии к Державе Российской» установить в самом центре города памятник Петру Великому.

Может, они этим занялись с подачи Петербурга или самого государя? Нет, поскольку сохранились документы, говорящие о том, что Николай II и сам с удивлением узнал об инициативе верноподданных рижан.

Может, во главе города стоял пронырливый русский чиновник, мечтавший тем самым набрать очки и пойти на повышение? И опять мимо: рижским городским головой в то время был чиновник по фамилии Армитстед, и был он ни русским, ни немцем, ни латышом, а англичанином. Что же касается повышения, то сам император предлагал ему пост мэра российской столицы, но получил вежливый отказ.

Личность эта столь интересна, что требует обстоятельного рассказа.





Городской голова Джордж Армитстед был выходцем из богатых рижских купцов. Первым представителем этого семейства в наших краях был его дед, тоже Джордж, который иммигрировал в Ригу из Британии в 1812 году. Пять лет спустя дед женился на богатой вдове Эмме фон Якоби и лишь после этого перестал считаться мигрантом, став полноправным гражданином города.

Жили они на улице Марсталю в доме 19, где теперь установлена мемориальная доска. Кстати в этот дом через всю Ригу бегал 24-летний бедненько одетый немец Рихард Вагнер, давать уроки музыки дочерям состоятельного купца.

Внук мигранта — Джордж Армитстед-младший купцом не стал. Он окончил Рижский Политехникум, получив диплом инженера-путейца. Потом продолжил образование в Цюрихе, Оксфорде, и с полученным багажом знаний занялся строительством железных дорог в России. Но через какое-то время вернулся в Ригу, где стал играть заметную роль в хозяйственной жизни города.

Поэтому, когда в 1901 году ушел в оставку прежний мэр города Керковиус, вопроса, кого избрать на его место, не возникло: 67 голосами за при 3 голосах против мэром избрали Армитстеда — хозяйственника с широчайшим кругозором.

Городским головой Армитсед пробыл без малого 12 лет. И при нем заштатная Рига стала так строиться и так хорошеть, что опередила в красоте своей многие европейского города.

Здесь уместно будет вспомнить, что ХХ век начался бурным натиском нового культурного феномена — стиля модерн, родиной которого, как ни странно, была консервативная Англия.

В Европе стиль поначалу вызвал бурю негодования, там его открыто называли извращением. Хотя главной идеей стиля было всего лишь стирание границы между «чистым» и «прикладным» искусствами, внесение художественности в повседневную жизнь.





Что касается Риги, то она не стала противиться новому стилю, названному здесь на немецкий манер югенд-стилем. Тем более, Рига готовилась отметить свое 700-летие, и в новой эстетике оформлялось все — от декора выставочных павильонов до шрифтов на пригласительных билетах.

Так вот, делалось это во многом благодаря Армитстеду. Мэр не только не противился новому веянию, и прежде всего в архитектуре, но всячески поощрял его. Особо надо отметить хорошее отношение городского головы к необычайному таланту архитектора Михаила Эйзенштейна, который, как и Армитстед, тоже был инженером-путейцем и даже возглавлял Лифляндское отделение железной дороги.

И заодно — совершенно непонятно когда — рисовал проекты домов, которые и по сей день являются красивейшими в Риге. Его сын Сергей унаследовал отцовский талант, но проявил его в другом деле — стал великим кинорежиссером…

Югенд по-немецки — юность, и это точно характеризует рижский стиль.

Благодаря заботам Армитстеда средневековая Рига стала самым юным городом Европы. Благодаря вкусу Армитстеда Рига стала признанной мировой столицей югенд-стиля.

Но не стоит думать, что градостроительство в югенд-стиле при Армитстеде было поставлено на поток. Нет, и доказательством тому огромное количество зданий в стиле национального романтизма, классика здания Художественного музея, пышное провинциальное барокко Национального театра, псевдоготика Академии художеств, а так же классические памятники Петру I и Барклаю де Толли.





Чтобы представить масштабы городского строительства при Армитстеде, мысленно перенеситесь на сто лет назад, в самое начало века, и мысленно встав на Бастионную горку, повернитесь в сторону Эспланады.

Взору вашему предстанет громада Христорождественского собора на фоне невысокой, в большинстве своем деревянной застройки, которая тянется вдаль, окутанная печными дымами, теряясь в лугах Пурвциемса и Ганибу. То есть та Рига, какую мы видим сейчас, была бы только позади вас, в Старом городе.

А затем мысленно встаньте на то же место всего 11 лет спустя. И вы увидете почти все то же, что видите и сегодня, исключая памятник Свободы, здание Кабинета министров и коробку гостиницы Reval Hotel Latvia.

Уже за одно это превращение как бы застрявшей в средневековье Риги в европейский город Армитстеду следовало поставить памятник. Что, кстати, граждане города и хотели сделать, да война помешала, а потом забыли…


Свет, водa и школы

Но это была только часть заслуг Армитстеда, причем малая и лежащая как бы на поверхности. Большая часть его титанической деятельности невидима, а точнее, буквально закопана в землю.

Дело в том, что до 1904 года большинство из 300 тысяч жителей Риги пили воду из колонок и колодцев, стоявших на перекрестках улиц да во дворах. В то время как в Германии и в Англии горожане уже давно имели воду в своих домах. Поэтому первой инженерной задачей, которую поставил перед собой городской голова Армитстед, стало строительство городской водопроводной сети.

И он эту задачу решил. В кратчайшие сроки построил в Балтэзерсе водозаборную и насосную станцию, проложил сотни километров водопроводных труб, подал в городские водонапорные башни воду и напоил ею город. При этом мощность водопровода была сразу рассчитана на увеличение населения Риги до 700 тысяч.

Удивительно то, что станция в Балтэзерс и симпатичные башни не только сохранились, но и до сих пор исправно работают.





В те годы в европейских городах уже был и электрический свет, а Рига же продолжала освещаться газом, керосином да свечами. Армитстед решил и эту проблему. На берегу Даугавы, на Андрейсала была построена мощнейшая в России электростанция. Снабжение города электричеством позволило решить сразу множество проблем, главные из которых — модернизация промышленности и пуск городских трамваев на электрической тяге.





При Армитстеде были построены товарная станция, экспортный порт, Видземский рынок, Воздушный мост, при нем вышла на мировой уровень продукция Рижского вагонного завода, «Руссо-Балта», «Проводника».

Кроме того, при Армитстеде произошли заметные изменения в социальной сфере и в образовании. В 1907 году по его инициативе создается невиданное для Российской империи Общество по вопросам коммунальной и социальной политики.

Благодаря заботам Общества были построены 14 новеньких «красных» школ, открыта Народная библиотека, Биржа труда, проведена реформа городской пенсионной системы, выстроены огромные по тем временам комплексы 1-й и 2-й городских больниц.





При Армитстеде началась застройка Межапарка и был открыт зоосад. Началась перепланировка Торнякалнского парка, где изменили русло речки Марупите, заставив ее падать водопадом, перекинули мостики, построили ажурный домик садовника, посадили редкие деревья.





В 1911 году парку дали название «Аркадия». Это было любимое детище городского головы. Англичанин Армитстед вообще очень нежно любил парки.

То, какими мы видим Эспланаду, Дзегужкалнс, Гризинькалнс — было сделано еще при нем. А для самого себя он разбил красивый парк в своем имении под Тукумсом, в Яунмоках, и построил на холме загородный дом. Точнее, небольшой замок из красного кирпича в патриархальном англиканском стиле — его любимое место отдыха в кругу семьи. Стоит замок до сих пор, хорошо видный с вентспилсского шоссе...






Латышский памятник, латышский!

Но вернемся вновь к памятнику Петру. Сей памятник есть пример своеобразной обратной связи, реакции горожан на улучшение жизни. Рижане увидели и поняли: в России начался подъем — в промышленности, строительстве, в культуре.

В общем, жизнь пошла в гору. Поэтому в протоколе Рижской городской Думы от 6 октября 1908 года значится, что депутаты единогласно утвердили решение о возведении памятника императору Петру Великому и единогласно одобрили место его расположения. Сооружать памятник решили на народные деньги. К народу обратились с воззванием, которое было направлено во все периодические издания.

Отклик был потрясающим. Специально выпущенные подписные листы впоследствии были сброшюрованы и составили том в тысячу страниц, на каждой из них — десятки подписей рижан всех национальностей и всех сословий.
И все же зададимся вопросом: на чьи деньги построен памятник?






Если бы не сегодняшние протесты некоторой части населения, возражающей против его повторной установки, можно было бы ответить коротко: памятник воздвигнут на деньги рижских граждан, это они собрали необходимые 90 000 рублей. Но коли протесты возникли, попробуем разобраться, что это были за граждане. Для этого обратимся к статистическим данным и посмотрим, кто и в каком количестве жил в городе в 1910 году.

Статистика гласит: евреев тогда в Риге жило около 5 процентов, поляков около 6, русских и немцев одинаковое число — примерно по 20 процентов, всех прочих национальностей набирается не более 10 процентов. И 40 процентов латышей.

Таким образом, каждый третий собранный рубль дали латыши, причем, добровольно. А если учесть генетическую «любовь» к царям поляков (после всех-то разделов Польши), «любовь» к царям евреев, ограниченных чертой оседлости, и известную немецкую «щедрость», особенно в отношении постройки русских памятников, то получается, что на памятник сбрасывались в основном латыши и русские. В соотношении 2 :1.

Заметим, что речь идет не о сумме денег (допускаю, что некий богатый купец из евреев или немцев мог дать очень много), мы говорим только о национальном составе сбросившихся.

Забежав вперед, можно увидеть, что еще интереснее картина будет в 1934 году, когда Рижская городская управа в очень сжатые сроки решит вопрос о выкупе у эстонцев памятника Петру, поднятого ими с морского дна, и примет решение о его установке в Царском саду.

Тогда евреев в городе было около 10 процентов, поляков 3, русских 6 и 9 процентов немцев. Латышей же в городе было уже около 65 процентов. А в составе управы их было 80 процентов.


Джордж Армитстед не согласился

Ровно через полтора года памятник был готов… Все связанные с ним события, безусловно, стали известны Петербургу, где сильно удивились: никогда доселе «немецкая» Рига не испытывала столь выраженного пиетета к высшей власти Российской империи. А потому в ответ на изъявление верноподданнических чувств рижан царь твердо решил съездить в Ригу и самолично открыть памятник.






3 июля 1910 года, в два часа пополудни, к причалу рижского порта, расцвеченная сигнальными флагами и сопровождаемая боевым крейсером, подошла императорская яхта «Штандарт».





Многочисленные зеваки, усыпавшие оба берега Даугавы, любовались красивыми обводами яхты и лакированным деревом ее надстроек. Ну и серебристый красавец-крейсер с его тяжелыми орудиями и высокими дымовыми трубами вызывал не меньшее восхищение.





Э-э, знали бы рижские обыватели, что это за крейсер и какая роль ему уготована в судьбе каждого из них!.. Потому как название у крейсера было «Аврора» — в Ригу, охраняя российского государь-императора, пришел будущий символ Великой октябрьской социалистической революции...

Паровой катер отвалил от борта «Штандарта» и причалил у выстроенного на пристани павильона, где императора встречали лифляндский генерал-губернатор Звегинцев, предводитель лифляндского дворянства Пилар фон Пильхау, начальник рижского порта фон дер Вейде и уже хорошо нам знакомый рижский городской голова Джордж Армитстед.






Император сошел на берег и предстал перед встречавшими в мундире полковника лейб-гвардии Преображенского полка, в начищенных до зеркального блеска сапогах и с широкой Андреевской лентой через плечо.

Так после Петра Великого на рижскую землю ступил десятый по счету российский император: до Николая II здесь побывали также Екатерина I, Анна Иоанновна, Иван VI, Екатерина II, Александр I, Николай I, Александр II, Александр III.

Впрочем, извините, один из них — император Иван VI Антонович — на рижскую землю не ступал по той простой причине, что еще ходить не умел: он был доставлен на гауптвахту рижской Цитадели в грудном возрасте и находился на руках у кормилицы. Ходить он научился уже в казематах Усть-Двинской крепости, где провел ровно год…

Тем не менее, кроме Москвы и Санкт-Петербурга ни один город России таким числом визитеров наивысшего государственного ранга похвастаться не может.

Это замечание приведено здесь не для того, чтобы подчеркнуть уважение к нашему городу со стороны российских монархов, а для того, чтобы попробовать вспомнить: а где у нас этому уважению остались наглядные визуальные свидетельства, кроме треснувших «царских» камней, лежащих в устье Даугавы, да петровского неприкаянного памятника, прозябающего сегодня на Тейке?

Любой другой город понавешал бы мемориальных досок и напропалую хвастался перед восхищенными туристами знаками столь высокого вниманием к себе. А мы то ли скромничаем, то ли чего-то недопонимаем, то ли сами себе умышленно пакостим…





Первый день царского визита прошел в главных рижских соборах. Поначалу в православном кафедральном Христорождественском, сиявшем тогда так же, как он засиял сегодня. Но Николай I был в соборе недолго, после чего в сопровождении Армитстеда переехал в другой собор — в Домский, дабы отдать дань уважения рижанам иной веры. Рижане иной веры отнеслись к этому с пониманием и благодарностью: в честь православного царя-батюшки был дан вполне светский хоровой концерт.

Открыв на другой день памятник Петру, Николай II пробыл в Риге и почти весь третий день, открыв еще один памятник-стелу в так называемом Петровском лагере (район нынешнего Саласпилса).





А затем посадил красивый дуб в Петровском парке (нынешний парк Победы). Юные Великие княжны отцу при этом помогали, каждая с лопатой в руках посадила еще по одному дубку.





Ни стела, ни дубки не сохранились. Равно как и памятная бронзовая доска в честь Петра, торжественно открытая в этот же день в Усть-Двинской крепости.





Когда вечером император и Великие княжны возвратились на яхту, из свиты на борт взошел лишь Джордж Армитстед. Император пригласил его в каюту и еще раз сделал лестное и во всех отношениях заманчивое предложение — согласиться стать городским головой столичного Санкт-Петербурга. Армитстед еще раз вежливо отказался, после чего они с царем сухо распрощались. Царь несколько обиделся.





Выйдя на палубу, мэр поклонился сидевшей в шезлонге даме, внимательно смотревшей на него неестественно голубыми, глубоко посаженными глазами. Рядом с ней сидел такой же голубоглазый мальчик. И ему Армитстед глубоко поклонился.

Это были императрица Александра Федоровна и наследник престола царевич Алексей.

Все три дня из-за болезни мальчика мать вынуждена была провести с ним на борту яхты, поэтому единственным воспоминанием о Риге остались у них виды острых шпилей да небольшая серебряная копия памятника, ради открытия которого они приплыли к берегам Даугавы.


Генри Армитстед не дождался

Четыре года спустя Германия объявила России войну, которая, следуя предначертанию Ленина, из империалистической переросла таки в гражданскую, принеся беду России и радость ее западной территории, которая сумела выскользнуть из объятий империи, и на ней родилось независимое демократическое государство Латвия.

Радость, впрочем, была недолгой: на востоке, за латгальскими холмами, на месте добродушной России родился и набрал силу большевистский монстр, который сожрал всех самых толковых и трудолюбивых сначала у себя, а чуть позже и у западных соседей — чтоб не привыкали быть сильно самостоятельными.

Но для начала монстр сожрал всю семью российского императора.





Коррективы в историю могли внести белые офицеры-монархисты, которые готовились отбить семью у екатеринбургских чекистов. Но в их среде назрел раскол, и вызван он был выходцами из остзейских баронских семей, которые не сочли нужным жертвовать собою ради утопавшей в кровище России, поскольку в их остзейских вотчинах добропорядочные немецкие оккупационные власти уже вернули хозяевам их владения, конфискованные в 1917 году.

Более того, оккупанты даже предложили создать некое цивилизованное прибалтийское государство с немецким уклоном. Однако не вышло. Сначала им кукиш показал латышский большевик Стучка, а после латышские демократы, которые именем народа постановили, что все земли принадлежат только ему, латышскому народу, и распределили баронскую землю между своими.

В июле 1918 года в Архангельске ждал сигнала английский экспедиционный корпус специального назначения, который готов был выступить навстречу русскому отряду офицеров-монархистов и вывезти семью императора в Англию. Но русские монархисты промедлили, Яков Свердлов дал отмашку, и чекисты спустили семью царя в подвал.





Поэтому напрасно в Архангельске сидел у телеграфного аппарата молодой командир английского экспедиционного корпуса. Звали его Генри Армитстед, он был двоюродным братом и одновременно мужем дочери славного рижского городского головы, который когда-то не согласился с предложением царя стать городским головой Санкт-Петербурга.

 
Когда «Штандарт» снялся с якоря и пошел из Риги по направлению к морю, императрица Александра Федоровна передала наследника дядьке-матросу и встала у борта рядом с супругом, с грустью наблюдавшим, как рижские шпили истаивают в вечернем закате.

— Ники, верно ли, что царь Питер хотел сделать этот город столицей государства.

— Верно, душа моя, верно, — ответил Николай, и окончательно помрачнел. Память вновь вернула его к публике на аккуратных и крепко построенных трибунах в центре Риги, а потом — в который уже раз — на Ходынское поле…