Вопрос русификации Прибалтики традиционно остро воспринимается современными латышскими исследователями. Но, как всегда, возникает риск, что в угоду идеологической конъюнктуре отдельная тема может быть вырвана из культурно-исторического контекста и, говоря современным политическим новоязом, «тривиализована».

 
Так что же такое «русификация Прибалтики» конца 19-го и начала 20-го веков? Стоит изучить предысторию.

Дело в том, что власти Российской империи отчётливо понимали сложности, связанные с культурным, политическим и идеологическим доминированием остзейского населения на территории Прибалтийского края. Прибалтийский край вызывал обеспокоенность российской администрации и славянофильски настроенных кругов русской интеллигенции.

Этнонациональный вопрос в западной части Российского государства актуализировался в середине XIX столетия, а борьба с польским католическим влиянием в исконно православных областях началась сразу же после Польского восстания начала 1860-х годов.

Жители белорусских и малоросских губерний с надеждой смотрели в сторону Санкт-Петербурга, стремясь вырваться из-под иезуитской опеки, борясь за сохранение православных храмов и сопротивляясь засилью польской культуры в учебных заведениях. Таким образом русификация представляла собой ответ на многовековую политику германизации латышей и эстонцев.

Причем замена немецкого языка на русский в судах, гимназиях и делопроизводстве не ограничивала право латышей и эстонцев пользоваться родным языком в госучреждениях, вузах, гимназиях, так как они и ранее были лишены этого права.

Что касается российской политики в сфере межнациональных отношений в Прибалтике, стоит отметить:

 

почти весь 19-й век говорить о русификации не могли даже самые жесткие критики российского национализма.

Ведь в Остзейских провинциях русский не только не был государственным, но даже плохо изучался в школах, что подробно описано в изданном в 1866-м году исследовании «Исторический обзор мер правительства для усиления в Остзейском крае способов к изучению русского языка».

Плохо знали русский не только выпускники гимназий, но и студенты Дерптского университета. Еще в 1818 году в ответ на упрек одного из профессоров, ректор Густав Эверс объяснил, что русский язык в Курляндии, Лифляндии и Эстляндии не нужен, даже судья может без него обойтись, ибо, по Высочайшему повелению, законы публикуются тут на немецком языке.

Ректор указал также, что немало чиновников не знают русского, но высоко ценятся в Остзейском крае, что можно быть пастором и не говорить по-русски, правительство не требует знания этого языка от врачей…


Насколько вообще допустим термин «русификация» при анализе реформационной национальной стратегии императоров Александра II и Александра III?

Долгие годы, даже столетия, прибалтийские земли представляли собой пример «государства в государстве», в котором практически неограниченная власть принадлежала остзейской земельной аристократии.

На латышей и эстонцев распространялся ряд дискриминационных запретов. Они принадлежали к низшей «касте» Undeutsche («ненемцев»), а это значит, что они не имели права участвовать в культурно-общественной жизни края, занимать важные административные должности и влиять на политическую ситуацию.

Латышские и эстонские крестьяне тщетно пытались бороться за свои права. Латыши из сельской местности стихийными группами прибывали в Ригу с устными прошениями получить земельный надел «от царя».

Эти спонтанные массовые «манифестации» сильно раздражали губернские власти. Такой консерватор-остзеец, как военный губернатор Матвей Иванович Пален (1830-1845 гг.) приходил в состояние неописуемого бешенства. Он велел отправлять просителей-«бунтовщиков» обратно на хутора и мызы, где немецкие помещики сполна пользовались своим неограниченным правом домашнего наказания.

В результате таких жестоких расправ многих крестьян беспощадно забивали батогами. Землевладельцы оставались безнаказанными потому, что при императорском дворе активную дипломатическую деятельность развернул Остзейский комитет, члены которого лоббировали свои корыстные интересы.

В случае, если в адрес остзейских дворян звучали упрёки в превышении полномочий, они сразу вспоминали о пресловутых «Пунктах согласия», дарованных прибалтийским бюргерам Петром Великим ещё в 1710 году после фактического присоединения Риги и Лифляндии к России.

По этим пунктам, местное немецкое дворянство получало права вершить суд, обладать имуществом, собирать налоги и заниматься свободной торговлей. Естественно, «Аккордные пункты» являлись козырем в рукаве остзейской аристократии.


Однако ситуацию следовало менять, потому что существование политического буферного анклава представляло некоторую угрозу.

В первую очередь из-за того, что Германия уже начала объединяться, а аппетиты кайзеровских министров в отношении Остзейского края росли.

Первым этапом борьбы за установление статус-кво стало создание движений национально-культурного пробуждения латышского и эстонского народов, которое балтийские немцы поначалу презрительно окрестили «младолатышами» и «младоэстонцами» по аналогии с политико-литературным течением «Молодая Германия».

 

Центрами младолатышского движения стали Дерпт (Тарту) и столица Санкт-Петербург, поскольку в Риге, центре Остзейского края, возникновение подобного очага вольнодумства и свободомыслия было невозможно.

Отметим, что время формирования младолатышского и младоэстонского течений закономерно совпало с периодом Крымской войны.

Противники строили планы по отделению Прибалтийских губерний от России — эту идею открыто высказывал британский премьер Генри Пальмерстон.

Так что именно геополитический фактор способствовал поддержке «пробуждения» коренного населения Восточной Прибалтики со стороны центра.

Русская журналистика славянофильского толка также активно поддержала возникновение младолатышского движения, критикуя чрезмерное влияние немецкого населения в Прибалтийском крае.

Одним из основных защитников коренных народов Прибалтики был Юрий Фёдорович Самарин. Обнаружив случаи вопиющего произвола и самоуправства со стороны остзейцев, он написал «Письма из Риги», спровоцировавшие общественный скандал.

В результате сам император (тогда ещё Николай I) вынужден был вмешаться и приказать заточить чиновника на десять суток в Шлисссельбургскую крепость. Однако уже в эпоху его сына Александра II ситуация начала меняться в лучшую сторону.


Кстати, несмотря на тотальное доминирование немецкой общины в Прибалтийских губерниях, русское население тоже пыталось отстаивать свои права хотя бы в культурной сфере.

Одним из примеров идеологической борьбы русской общины Риги стала культурологическая «война памятников», в ходе которой немцы устанавливали в Риге свои памятники (памятник Иоганну Гердеру, статую Роланда, Золотого рыцаря), а русские — свои (например, памятник павшим воинам-защитникам Люцаусгольма).

Авторитетные идеологи славянофильства выступали за ликвидацию автономии прибалтийских провинций, отмечая, что их включение в административный строй основной части России отвечает интересам государства.

Помимо «неисправимого славянофила» Самарина вопрос деавтономизации прибалтийских окраин поднимали и другие сторонники этой религиозно-философской концепции.

Важной вехой на пути становления движения младолатышей стали личные контакты молодого латышского педагога и публициста Кришьяниса Валдемарса с Владимиром Ивановичем Ламанским, который возглавлял Этнографическое отделение Императорского географического общества.

Профессор Санкт-Петербургского университета Ламанский посвятил множество публикаций истории порабощенных славян: чехов и словаков, болгар и сербов, хорватов и лужичан, в которых подверг сокрушительной критике их поработителей — немцев и турок.

В. И. Ламанский был одним из тех, кто вовремя обнаружил литературный талант Кришьяниса Валдемарcа. Его можно смело включить в число идеологов и вдохновителей движения младолатышей.

 

Славянофилы, в том числе и Ламанский, инстинктивно воспринимали латышей как славян, мотивируя этим необходимость защищать их права на государственном уровне.

 
При описании зарождения младолатышского течения обязательно следует упомянуть ещё одного человека, Великого князя Константина Николаевича, который возглавлял Морское ведомство.

Он ратовал за обучение морскому делу юношей, проживавших в приморских областях Российской империи.

Прибалтийские губернии как нельзя лучше подходили под определение «приморских областей».

Князь был известен своими антиостзейскими высказываниями, в частности, во время одного из собраний он откровенно выразил мысль о том, что «немецкий элемент нужно задушить с помощью эсто-латышских национальных элементов».

Кришьянис Валдемарс на тот момент являлся таким «латышским национальным элементом» — он был публицистом, общественным деятелем, имя которого было известно петербургской читающей интеллигенции.

Однажды Великий князь, перелистывая страницы газеты «Деловой вестник», с удовольствием прочитал одну из статей, а под ней обнаружил имя Валдемарса, что и стало определяющим в его судьбе — Великий князь потребовал откомандировать латышского журналиста в своё ведомство.

Другим противником особого статуса остзейских губерний был Александр Васильевич Фрейганг, который понимал необходимость защиты государственных интересов России в Прибалтийском края.

Фрейганг, происходивший из семьи петербуржских дипломатов, был доблестным участником Крымской войны. Он сдружился с Валдемарсом ещё в начале 1860-х. Стало понятно, что латышской интеллигенции требуется собственный рупор, чтобы доносить идеи национально-культурного возрождения до широких масс.

В итоге 26 июля 1862 года вышел в свет первый номер первого в истории печатного издания на латышском языке — «Pēterburgas Avīzes» («Петербургская газета»). На её страницах А. В. Фрейганг неоднократно высказывался в поддержку младолатышей, утверждая, что латыши «понимают важность самостоятельного развития и вовсе не расположены чуждаться своей национальности».


Итак, в сложную минуту существования латышского народа, лишённого возможности пользоваться своими естественными правами, русская славянофильская интеллигенция и государственные чиновники (включая Великого князя) протянули руку зарождающейся латышской интеллигенции.

Это привело к созданию первого латышского театра, появлению первых серьёзных литературных произведений на латышском языке. Для латышей распахнулись двери Санкт-Петербургской Академии художеств, благодаря чему возникли исторические традиции латышской живописи и архитектуры.

Известно, что немецкие пасторы и публицисты постоянно чинили препятствия деятельности младолатышей. Издание «Петербургской газеты» в 1865 году пришлось приостановить не без их влияния.

При приеме Кришьяниса Валдемарса в Императорское географическое общество звучали любопытные мысли. В частности, интеллигент А. И. Махвич-Мацкевич уделил внимание длительному противостоянию латышских крестьян и остзейских землевладельцев. Он также указал на небольшое количество латышских училищ, где слабо изучается русский язык, в силу чего они не могут остановить германизацию латышей.

Таким образом, освоение латышами и эстонцами русского языка было важно для продвижения этих народов, а также ослабления влияния немецкого культурного канона. За реализацию этой задачи выступали как младолатыши, так и влиятельные петербуржцы — идейные вдохновители этого движения.

 

Мягкая, академическая «русификация» являлась закономерным историческим противовесом насильственной германизации и представляла собой значимый этап становления латышской культурной и — впоследствии — политической нации.

 

Однако вернёмся к В.И. Ламанскому, возмущавшемуся попустительской и недальновидной политикой российских властей, которые «не знакомились прямо и непосредственно с коренным населением Прибалтийского края, с эстами и латышами, довольствовались сведениями и отзывами о них прибалтийских немцев», что, по его мнению, было стратегически неправильным.

Так создавалась основа для прочного интеллектуального сотрудничества славянофилов и младолатышей, при котором первые разбудили вторых.

Отметим, что полный протокол исторического для латышского народа заседания Императорского географического общества был опубликован в «Санкт-Петербургских ведомостях», в «Виленском вестнике» и в важном славянофильском источнике — газете «День», редактором которой был один из лидеров славянофильского направления Иван Сергеевич Аксаков.

Правда, министр иностранных дел Пётр Александрович Валуев, сторонник консервативного устройства, отправил участникам этого собрания критический отзыв, намекнув, что неплохо было бы его членам заниматься «только тем кругом предметов, которые входят в научную задачу общества».

То есть — занимайтесь своим делом, а в дела государственные не вмешивайтесь. Но процесс уже пошёл.

Отметим, что вторым значимым культурным центром младолатышского движения стал город Вильно (Вильнюс), в котором в 1865 году увидел свет сборник народных песен под редакцией Яниса Спрогиса.

И именно в Вильно при участии коллег и друзей В. Ламанского — русского историка и слависта Нила Александровича Попова и мецената Василия Дашкова — был составлен план систематического собирания латышского фольклора.

Его начал осуществлять сподвижник Валдемарса Фрицис Бривземниекс, ещё одно ключевое имя для эпохи младолатышского пробуждения. А вскоре фундаментальный труд начал и Кришьянис Баронс.

К. Валдемарс переезжает в Москву, где активно поддерживает тесные дружеские связи со своими покровителями из Императорского географического общества, которое определило вектор движения младолатышей, как, впрочем, и младоэстонцев.


Сегодня с уверенностью можно сказать, что младолатышское культурно-национальное движение оказалось возможным благодаря длительному сотрудничеству Валдемарса и Ламанского.

Они устраивали акции, направленные на защиту латышских крестьян, фактически порабощённых немецкой землевладельческой аристократией.

Тандем этих деятелей науки и культуры стал поистине судьбоносным для становления самостоятельной латышской нации со своим культурным каноном.

И это становление оказалось возможным благодаря простым латышским учителям, таким, как Каспарс Биезбардис, который в своих ярких публикациях в газете «Pēterburgas Avīzes» просил императора распространить на прибалтийские губернии российское законодательство и заменить в делопроизводстве и школах немецкий язык на русский.

Правда, остзейский комитет стойко стоял на страже своих интересов — и через некоторое время Биезбардис как нелояльный элемент был выслан в Калужскую губернию. Однако и там неутомимый педагог продолжил свою просветительскую деятельность, поддерживая своих латышских братьев силой пера.

 

Таким образом, вопрос о необходимости внедрения русского языка в делопроизводство и школьное образование в Лифляндской и Курляндской губерниях впервые подняли именно деятели младолатышского движения.

 
Они воспринимали такую конструктивную русификацию как нечто естественное и исторически закономерное. «Ударим русификацией по германизации» — примерно такой лозунг мог быть взят на вооружение латышской гуманитарной интеллигенцией 1860-1870-х годов.

И впервые эта русификация, которой просили и требовали латышские просветители, была осуществлена в законодательной практике уже во времена следующего российского императора, Александра III…

Ныне часть латышских и некоторые российские специалисты характеризуют национальную политику Александра III и Николая II как политику русификации.

В то же время современный российский исследователь Елена Зубкова, труды которой издаются ныне и в Латвии, полагает: «Однако, результаты этой политики были довольно скромными и не привели ни к засилью православия, ни к вытеснению титульных языков русским».

Несла ли такая политика угрозу существованию латышского народа, угрозу его ассимиляции? Вот что говорится в книге «История Латвии. ХХ век» о ситуации в Риге в начале ХХ века:

«Хотя количество говорящих по-русски возросло, обрусение рижанам нерусской национальности не угрожало…». А ведь в Риге процент русских в общем составе населения был явно большим, чем по Лифляндской губернии в целом.

Так что можно сделать вывод, что, по мнению авторов книги, подаренной в 2005 году президентом Латвии президенту России, обрусение никак не являлось опасностью для лифляндских латышей.