Личный опыт

11.04.2017

Александр Гильман
Латвия

Александр Гильман

Механик рефрижераторных поездов

Как я был домовладельцем

Записки бывшего мироеда. Продолжение

Как я был домовладельцем
  • Участники дискуссии:

    14
    33
  • Последняя реплика:

    больше месяца назад

 
Начало здесь
 
 
5.

Первое время все шло само собой: энергичная тетушка бегала собирала справки — и для нас, и для еще энного количества не столь шустрых подружек, совладелец без ясной цели ходил по чиновникам, вручая им бутылки и коробки конфет — ему казалось, что так он приближает счастливый момент обладания недвижимостью. Я привычно сибаритствовал.

Однажды родственник все же решил привлечь меня в качестве дипломата — оказывается, наши интересы вступили в противоречие с интересами соседней латышской школы, надо поговорить с директрисой на госязыке. Директриса оказалась той еще ведьмой, с негодованием отвергла предложенные духи и заявила мне то же, что раньше братцу: в этой стране, наконец-то обретшей независимость, все лучшее должно идти латышским детям, а не каким-то сомнительным личностям! Тут я понял, что зря вмешался: директриса, видимо, читала мои статьи.

Каким-то образом стало известно, что эта мегера еще и активистка влиятельнейшей тогда ДННЛ. Совладелец приуныл, а я тихо радовался, что, возможно, буржуинство счастливым образом минует меня. Как ни странно, именно ее партийная принадлежность нас и выручила.

Оказывается, один из прикормленных братом чиновников — тоже активист ДННЛ. При этом он соперничал с директрисой в каких-то тамошних интригах. Узнав о наших передрягах, он неожиданно возбудился: вот какие люди позорят их славную партию! Отношение к реституции собственности — один из краеугольных камней консервативной идеологии.

После этого наши дела пошли как по маслу, а благодетель через год стал депутатом Рижской думы — директриса же на политическом горизонте не появлялась. Правда, большого счастья депутатство ему не принесло — еще через какое-то время газеты сообщили о трагедии: два думца пьянствовали в деревенской бане и сгорели вместе с нею. Но к тому времени мы уже стали домовладельцами.

Одним своим поступком того времени я горжусь и сегодня: отправил тетушку в счет будущих доходов в деловую загранкомандировку.

«Мы же с тобой никудышные коммерсанты, — объяснял я ей. — Поэтому дом надо будет сразу продать. В Латвии держать деньги — безумие, банки рушатся один за другим. Но просто перевести в надежный банк нельзя, надо, чтобы там был открыт счет. (Наивная тетя верила любой фантазии.) Поезжай в Берлин, я бы и сам съездил, но у меня дела (это была уже просто наглая ложь), заодно и с К. повидаешься».

В этих сестрах К. — ее подругах по ссылке на Крайнем Севере — и была суть замысла. Они иногда приезжали, счастливая тетушка собирала всю их северную компанию, было очень весело. Я хотел, чтобы она хоть немного повидала мир. Обидно же всю жизнь свободно говорить по-немецки, но так и не увидеть место, где на этом языке говорят все.

«Как же я людям на голову свалюсь — моей-то пенсии и на два дня не хватит», — слабо возражала тетка. «Поскольку я заинтересован сам, билеты куплю. На подарки наскребешь, а там уже все само образуется. Представь себе, если бы они к тебе приехали без денег — ты бы их приняла?»

Этот аргумент сработал безотказно. Не знаю, насколько это замышлялось организаторами репрессий, но свои жертвы они воспитали настоящими коммунистами. Разумеется, само это слово было ненавистно ссыльным, и членов КПСС они ненавидели всей душой. Однако принцип «человек человеку — друг, товарищ и брат» исповедовали искренне, особенно в отношении товарищей по несчастью. А тетушка вообще была чемпионкой по беззаветности.

Вернулась она довольная донельзя — ответственное задание выполнено, а сверх плана навестила еще где-то в германской глубинке особенно больного и несчастного латыша из их компании. Бедолага хоть на родном языке наговорился.

В 2012 году наконец-то добрался до Берлина и я. Разыскал этих сестричек: одной — 90, другой — 85. Они обрадовались, позвали в гости, усадили за стол. Помянули маму, тетю, вспомнили тот ее визит. «Так это ты ее послал? Вот молодец! Мы так славно погуляли по Берлину! Было хорошо, почти как в молодости, там на Таймыре…»

Вот только судьба счета за давностью времени осталась не выяснена. Но ничего, быть может, лет через двести моего дальнего потомка разыщут: «Это ваш пращур в 1993 году положил на счет в наш банк 5 марок? Возьмите, пожалуйста, миллион».

 
6.

Но вот все решения о денационализации были вынесены, а я все тянул резину, не перенимая дом. Совладелец кипятился: «Мы теряем деньги каждый день!», а я пытался воздействовать на самые уязвимые струны. «Вот представь: предположим, каждая квартира должна нам заплатить в среднем по двадцатке», — братец быстро перемножил, результат ему понравился. «Но вместо этого они скинутся по десятке, наймут бандита, и он тебя отметелит». Такая перспектива его привлекала намного меньше.

Сейчас я и сам не пойму, почему в лихие девяностые при тогдашнем торжестве права сильного не было нападений на домовладельцев. Даже националиста Айвара Гарду поколотили, хотя по сравнению с многими хозяевами он был совершенно безобидным болтуном.

Я предпочитал в доме не показываться, а совладелец там часто вертелся — и жильцы смотрели на него заискивающе. Доходило до смешного: в нашем доме жил очень богатый человек, вскоре он стал завсегдатаем списка миллионеров. Дом этот он бы мог у нас купить, не торгуясь и не влезая в кредиты. Тем не менее его пожилая мама через общих знакомых вышла на тетушку, чтобы прозондировать, не слишком ли кровожадны у той намерения.

Впрочем, сам закон толкал домовладельцев на жестокость. Арендная плата была задана и очень невелика. В нашем большом доме ее еще хватило бы на эксплуатационные расходы, а в маленьких незадачливые владельцы вынуждены были сами становиться дворниками. А вот свободные площади можно было сдавать в десятки раз дороже, и спрос на это был. Вынудишь жильцов уйти — сразу разбогатеешь.

Во избежание конфликтов и соблазнов я предложил такую схему: мы находим арендатора. Он платит нам фиксированную сумму, привязанную к минимальной зарплате — так учитывалась инфляция. При этом он обязан вести себя с жильцами предупредительно, никого из дома не выживая. Некая фирма согласилась на эти условия, долго кряхтя и сбивая цену — в результате первые полгода мой доход составлял жалкие 15 латов в месяц.

Меня, впрочем, это вполне устраивало, главное — никакой головной боли. Тетушка, получавшая столько же, казалась сама себе богачкой и щедро угощала чаем с печеньем своих не столь состоятельных сверстниц. А мой партнер чуть не ежедневно мучил меня рассказами о том, какие мы лопухи и как много потеряли.

Оказывается, и гуманными способами обхождения с квартирантами можно добиться многого. Жилье тогда было дешевое, многие жильцы готовы были купить себе квартиру, если им дать немного денег. Что самое удивительное, другие готовы были идти жить в наш дом на условиях значительного первого взноса. Скажем, платишь человеку пять тысяч, он уходит. Назавтра приходит другой и дает тебе уже восемь тысяч, после чего платит ежемесячно, как все прочие.

Я до сих пор не понимаю смысла такого вложения. Иногда спрашиваю у соседей, которые жалуются сегодня на действительно высокую квартплату: а зачем же ты сюда полез? Купил бы на свои восемь тысяч маленькую типовую квартирку и копил бы постепенно на большую. Давно имел бы за те же деньги жилье равное по удобству, но собственное.

Характерно, что все эти поселенцы 90-х годов — латыши. Вероятно, сработал стереотип, оставшийся с довоенных времен: престижно жить в центре города в съемной квартире. Ведь до войны квартир в собственности ни у кого не было, и бедные, и богатые люди жили в арендованных. Даже мой дед-домовладелец в собственный дом переселился только под угрозой национализации, до того снимал квартиру.

Понятно, что за совсем уже небольшую плату люди были готовы переселиться из большей квартиры в меньшую. Удалось освободить большие квартиры на первом этаже обращенного к улице корпуса и сдать их под магазины. Дело становилось прибыльным для арендатора.

Тут уже занудство моего совладельца сыграло положительную роль. Увеличить нашу долю он был не вправе, но требовал, чтобы значительная часть доходов шла на благоустройство дома. Малейшая жалоба жильцов на бытовые неудобства бралась под контроль. За это квартиросъемщики стали относиться к нам намного теплее. Брат даже переселился в дом, что мне казалось поначалу безумием.

Я же с арендаторами общался только в процессе получения денег и настаивал на одном: чтобы не обижали народ — так требовали мои социал-демократические гены. Они божились, что по суду выселяют только совсем уже безнадежных пьяниц-неплательщиков. Таких выгнали бы и из муниципального дома. Проверить я не мог, мне лично никто не жаловался, но я все равно себя чувствовал кем-то вроде застенчивого воришки Альхена из «Двенадцати стульев».

Только к обитателям одной квартиры я не испытывал никаких сантиментов. Летом 1941 года из этого дома в спешке выбыли три семьи: наших выслали, бабушкин брат с семьей эвакуировался, мамина старшая сестра с мужем и ребенком отправилась на смерть в гетто. Дворник — очень преданный и аккуратный, дед, говорят, не мог на него нарадоваться — написал в домовой книге: «Жиды убрались вместе с коммунистами», переселился в дедову квартиру и забрал всю обстановку всех трех семей.

В 1945 вернулись родственники, пришли качать права, дворник стал на пороге и сказал, что у него ничего нет. Верткая мамина кузина прорвалась в прихожую и схватила там две наши табуретки — вот и вся добыча. Табуретки были торжественно вручены нам по возвращении из Сибири и теперь оказались на исторической родине — стоят у меня в коридоре.

Две дочери этого дворника, во время войны уже вполне взрослые, так и оставались в нашей квартире. Разумеется, ни тетушка, прекрасно их помнившая с довоенных времен, ни я не хотели общаться с такой мразью. Тем не менее я иногда интересовался, как две древние старухи могут оплатить огромную барскую квартиру, одно отопление столько стоит. Платили они аккуратнейшим образом.

Оказывается, обе каждый день как на работу ходили к собору Александра Невского просить подаяния. Почему латышки и, скорее всего, лютеранки паслись у православной церкви — не знаю. То ли ближе идти, то ли считали, что контингент более милосердный. Я никогда не жаловал нищих, а после этой истории не подаю уже принципиально.

 
7.

В тот период мне удалось сделать то, что и сегодня оправдывает в собственных глазах мое недолгое буржуинство. Благодаря моей газетной деятельности я познакомился с тогдашними оппозиционными общественниками. Будучи негражданами, они не могли участвовать в официальной политике, а насолить несправедливому латвийскому государству хотелось — я их хорошо понимал.

Поэтому они организовали Латвийский комитет по правам человека. Правозащитников с тех пор я повстречал немало. Обычно они занимаются теоретическими исследованиями, пишут письма протеста, проводят разные публичные акции. ЛКПЧ взял на себя неизмеримо более трудную миссию — стал оказывать юридическую помощь жертвам режима. Ежедневно принимали десятки людей, писали от их имени заявления в учреждения и суды, вели дела.

Первоначально главной проблемой был чудовищный произвол при присвоении гражданства. Десятки тысяч стали не то что негражданами — круглопечатниками, которые не могли даже на работу устроиться. Как раз вышел на экраны знаменитый фильм «Список Шиндлера». Гестаповцы врываются в еврейские дома, все крушат, выгоняют беспомощных на улицу. «Совсем как ДГИ у нас в Елгаве», — раздался шепот в зале. Аналогия была очень точной, только в Латвии жертвами были семьи демобилизованных военных.

Правозащитники обращались в суд и выигрывали одно за другим дела против этого одиозного Департамента гражданства и иммиграции. В конце концов чиновники вынуждены были изменить свое толкование законов — и те круглопечатники, кто не сдался и не уехал, получили нормальные документы.

К середине 90-х проблема гражданства постепенно уступала место другой — проблеме жильцов денационализированных домов. И снова дела выигрывали пачками. Понятно, что трудно было найти домовладельца, который пустит к себе такую вредительскую организацию. Тем более нечего было рассчитывать на муниципальные помещения — в городе безраздельно правила ДННЛ.

И тут подворачиваюсь я, привычно рассказывая о своем нетипичном положении, как о нелепом анекдоте. Дескать, все как люди — неимущие неграждане, а я и гражданин, и репрессированный, да еще и домовладелец… ЛКПЧ тогда теснился в неотапливаемом домике в Торнякалнсе, но и оттуда надо было уходить. А я в самом центре, да еще свой человек!

Удобное помещение тоже было: огромный запущенный подвал пустовал. Он был особенно хорош тем, что через него проходила транзитная труба отопления в соседний дом. Тепло, а платить не надо.

Единственное — я не представлял себе, как уговорить трусоватого совладельца, никогда не сочувствовавшего врагам народа. Решил натравить на него Татьяну Аркадьевну. И чудо случилось: назавтра звонит мне счастливая тетушка — она-то всегда была на моей стороне — и цитирует братца: «А знаешь, Жданок — очень порядочный человек!»

С тех пор прошло много лет. Арендаторы из правозащитников получились паршивые: вечно что-то обещали сделать и забывали. Толпы бестолковых старичков, слоняющихся по всем этажам, не в силах найти нужную дверь, раздражают жильцов. Совсем беда была, когда в ЛКПЧ разместился Штаб защиты русских школ: двор вечно был полон галдящих и дымящих, как паровозы, подростков.

И несмотря на все это, а также на то, что в доме живут главным образом далекие от ценностей правозащиты латыши, никто не ропщет. И даже когда генеральные арендаторы ушли, а первый договор истек, нам удалось столковаться с вдовой моего родственника о пятилетней бесплатной аренде. И даже прямой вред коммерческим интересам владельцев — был случай, когда алкоголик, два года ни копейки не плативший за квартиру и выселенный решением суда, спустился в подвал, где ему, морщась от перегара, написали апелляцию, и он остался еще на два года — не меняет отношения.

Потому что люди, если они люди, умеют ценить тех, кто делает добро ближним просто из убеждения, что так нужно. Ничтожные гроши пожертвований, которые иногда кидают в коробку посетители, а иногда не кидают, роли особой не играют — творческое удовольствие от того, что удалось победить злодейство и восстановить справедливость, все равно выше. Мне, выросшему в адвокатской семье, эта юридическая самозабвенность хорошо знакома.

Когда к отцу приходили друзья, они никогда не вели обычные мужские разговоры. Поругают немного советскую власть и принимаются обсуждать юридические казусы. Отец так и сказал на своем юбилее: «Я влюблен в адвокатуру!» Но это были профессионалы, получавшие за свой труд достойное вознаграждение. А правозащитники при том же рвении еще и должны были параллельно зарабатывать на жизнь в других сферах.

Ангелов не бывает. За эти годы я был свидетелем нелепых интриг внутри ЛКПЧ. Почти за каждым из этих правозащитников я знаю помимо множества добрых дел и неблаговидные поступки, в том числе и направленные против меня лично. Но общая оценка неизменна — я приютил людей, которые помогали тем, кому надеяться было больше не на кого. Это было правильно.
 
* * *

Эту главку я оставил в том виде, в котором она была написана три года назад. Увы, текст устарел: в начале февраля ЛКПЧ, пробыв в нашем доме двадцать лет, съехал. Посетителей стало меньше, платить дорого — нашли другое помещение. Стало пусто...
 
 
Окончание — завтра
   

Подписаться на RSS рассылку
Наверх
В начало дискуссии

Еще по теме

Александр Гильман
Латвия

Александр Гильман

Механик рефрижераторных поездов

Как я был домовладельцем

Записки бывшего мироеда. Окончание

Александр Гильман
Латвия

Александр Гильман

Механик рефрижераторных поездов

Как я был домовладельцем

Записки бывшего мироеда

Юрий Алексеев
Латвия

Юрий Алексеев

Отец-основатель

БАНК И ГОНДОНЫ

В банках что главное?

Дмитрий Торчиков
Латвия

Дмитрий Торчиков

Фрилансер

Товарняк

Свой бизнес — 94

Мы используем cookies-файлы, чтобы улучшить работу сайта и Ваше взаимодействие с ним. Если Вы продолжаете использовать этот сайт, вы даете IMHOCLUB разрешение на сбор и хранение cookies-файлов на вашем устройстве.