---

Так совпало, что в Риге было сразу несколько дел и встреч. Я, как человек ультрапунктуальный, выехал сильно заранее. Уже на полпути стало понятно, что у меня в столице будет как минимум три часа свободных, и я решил выйти в Юрмале. Точнее — в Кемери.
 

---

Последний раз пешком я тут ходил ровно 30 лет назад, когда маме по профсоюзной линии выдали путёвку в санаторий «Латвия». Не хухры-мухры, в люкс! Путёвку выдали, понятное дело, одну, и ничего не оставалось, как меня, 12-летнего оболтуса, взять с собой.

Тут был и отдельный санузел, и ванна, и бельё с печатью «Минздрав», и даже телевизор! Он, правда, не работал, но его наличие делало люкс шикарнее. Я в номере-палате спал на матрасе на полу, что придавало своеобразный колорит отдыху. Мама в люксе, а я в походе.

В общем, вышел я на Вентспилсском шоссе, у знака «Ķemeri 1 km».

С погодой повезло, поэтому пешая прогулка по Кемери была замечательной альтернативой пыльному центру Риги.

Я дошёл до ж/д станции, и тут в груди что-то ёкнуло. Это было всё то же здание, куда 30 лет назад мы приехали с мамой на поезде. Оно не изменилось вообще, разве что краска кое-где пооблупилась.


Всё было так же... да не всё. Людей не было вообще. Я не о приезжих, отдыхающих, туристах. Никого. Ни железнодорожников, ни работников станции, ни местных жителей. Первые полчаса моего похода по Кемери прошли в гордом одиночестве.

Я шёл по разбитому асфальту тротуара, пытаясь воссоздать картинку из прошлого. Сложно. Слишком много лет прошло.

Первые живые люди мне встретились у школы. Это, понятное дело, были дети. Они были таким ярким пятном в абсолютно пустом городе, где когда-то кипела жизнь.

Школьники сели в автобус, уехали, и снова воцарилась зловещая тишина. Почему-то вспоминались школьные страшилки про ядерную зиму. Никого — и кое-где перекошенные крыши заброшенных деревянных домиков.

Я дошёл до развилки в надежде увидеть указатели. Надежды сбылись. Указатели показывали на все стороны света. Во всех направлениях были всевозможные церкви и их финансовые придатки.





Когда я увидел здание первого дома отдыха, ощущение ядерного постапокалипсиса усилилось. Из-за сосен выглядывал коричнево-серый остов многоэтажного корпуса.

Как в кино, только не в кино. Разве что вороньё не кружило.


Ещё через полкилометра я увидел слева белое строение. Это тот самый санаторий, который то покупали, то ремонтировали, то продавали.

Странное от него осталось впечатление. И вроде здание красивое и ремонт сделан, а вокруг строительный забор, и если присмотреться, то первый этаж — отсыревший. Краска свернулась, и из-под неё виднелись серые сырые проплешины.

На меня полаяла одинокая собака за забором, и я пошёл искать свой санаторий.

Постепенно начали вырисовываться знакомые картинки. Дорожки в парке, источник, беседка... Только дорожки поросли мхом, источник — тиной, а беседка облезла и покосилась.

Наконец-то мне встретился человек. Старичок понуро сидел на автобусной остановке. Я подошёл и от греха подальше на латышском спросил, где находится бывший санаторий «Латвия».

Старик поднял голову и с каким-то странным, недобрым прищуром прохрипел: «И санаторий бывший, и Латвия бывшая... Километра полтора по главной дороге, сынок, твой санаторий».

Он так это произнёс, что меня озноб прошиб.

Я пошёл дальше по главной дороге навстречу воспоминаниям.

 
Не сразу-то я его и заметил. Заросло всё.

Мне всегда были важны судьбы конкретных людей, а не эфемерных государств, держав, идеологий. Я смотрел на останки первого корпуса (второго уже нет), и у меня ужасно щемило в груди.

Странное чувство. Это как приезжаешь в отчий дом, а он осел, ставни слетели с петель, окна разбиты, прохудившаяся кадушка во дворе, оборванные качели — и никого. Все умерли.





Я долго стоял. Слёзы нехотя скользили по обветренной коже и скапливались у уголков рта. Это был какой-то плевок в душу ребёнка, в детские воспоминания. Как будто кто-то ржавой вилкой по душе пошкрябал.

Помню, мы здесь познакомились с Чечулиными из Новосибирска. Мужику в течение трёх лет нельзя было пить. Любой «промах» на работе откидывал в очереди на сотню позиций, а это ещё несколько лет. Сам не поехал. Мучился ради жены и дочери. Один раз в жизни есть шанс на Европу посмотреть, такой шанс упускать нельзя. Эти же три года жена копила деньги на одежду, которую купила по дороге в Москве у фарцовщиков. Дочери купила зеркальные солнечные очки. Уж очень просила. Мечтала. В Риге первым делом — в парикмахерскую. Самую модную причёску делать, чтоб не выглядеть белой вороной.

Это то, что осталось в памяти об их подготовке к поездке сюда. Готовились годами.


А здесь нос к носу стоишь с Николаевым из «Утренней почты». Не в телевизоре, а в лифте. А он с Этушем о чём-то беседует, а тот улыбается, как Карабас-Барабас. Тут мы узнали, что молодёжная редакция ЦТ собирается выпустить в эфир новую программу, где молодые ребята будут обсуждать в прямом эфире происходящее в стране и мире. Позже мы узнали, что это были Листьев, Любимов, Политковский, и программа называлась «Взгляд».

Всегда весёлый Этуш на своём творческом вечере рассказывал об ужасах войны и о ранении. Зал плакал.

Здесь мы с мамой смотрели фильм «Тайны мадам Вонг», и когда героя зарезали и выкинули за борт, мама закрыла мне рукой глаза и вывела из зала. Нечего ужасы смотреть всякие, мол.

Сличенко запел в фойе «Очи чёрные», чем парализовал работу санатория на час. Народ вышел из столовой, лифты встали, видавший всякое персонал застыл, врачи повыходили из кабинетов.

Чемпионы мира по бальным танцам творили чудеса на дискотеке, из которой меня регулярно вылавливала мама. Мол — это для взрослых.

А в номере напротив жил фокусник и показывал мне секреты в обмен на обещание никому не рассказывать. Обещание держу до сих пор.

А теперь тут развалины, похожие на хребет сгнившей рыбы. Зияющие дыры в окнах, раздирающие сознание. Здесь всё умерло и все умерли. Навсегда.