Три ночи он приходил на могилу в надежде, что кто-то из близких выжил. И все три ночи из могилы шел жуткий стон. На третьи сутки могила стихла. Как он выжил в лесу, не евши три дня, я не знаю. Но потом, перебрав в голове все дома, куда он мог податься, он решил пойти в Княж, где тогда жили мы. Его никуда не пускали: у всех же маленькие дети, все боялись расправы. По деревне даже ночью ходили патрули. Как он умудрился прокрасться через всю деревню незамеченным, я не знаю. Мы жили в самом крайнем доме, и я ясно помню, как он к нам постучался.
 

Наша семья тогда была на подозрении: брат, комсомолец, служил в армии, а батька работал в советском сельсовете. Каждую ночь мы чего-то боялись: у нас уже забрали и коров, и свиней, и пчел. И вот — стук. Батька мой по натуре менее смелый был, чем мама. Он лежал на печи и сказал: «Феодосия, сходи, посмотри». Мама спрашивает: «Кто там?» Шепот: «Я, Долгинов, пустите обогреться». Мама говорит: «Семен, там Долгинов стучится». А отец: «Ты с ума сошла?! Их третьего дня всех расстреляли». А стук продолжается.

Через три минуты мама дверь открыла. Шхина упал на порог и обхватил ее ноги. Пустили мы его в хату погреться — и так и жил он у нас года два, наверное. Ховали его летом на чердаке, зимой — в подполе. Он никуда не выходил: при надобности родители подавали ему наверх судно, а потом, украдкой, судно мыли. Ночью пускали на печку — погреться. Спать мы все ложились не раздеваясь, чтобы, если что, тикать, не мешкая.

Тогда же еще время было голодное, грязное. Вши ползали. На всю деревню было три бани, куда по очереди ходили мыться все жители.

Мы ходили туда, окружая Шхину кольцом. Он мылся, а кто-то из нас баню сторожил: баню вытопим, батька ведет его мыться, а мама в мыльную садилась, и, как только кто сунется, она кричит: «Уйдите! Моюсь я». Умная женщина была.

Как нам было тяжело, вы представить не можете: страх вечный, и спать уже невозможно не раздеваясь. Уже я просила: «Мама, давай мы его выгоним». Весной все девочки гуляют, летом на дудочке играют, а мы только ходим крадучись и по сторонам поглядываем.
 

Кормили его, кусок от себя отрывали. Боялись, а вдруг с ним чего случится? Жалко, да и как хоронить, если что, непонятно.

Как Сураж освободили, Шхина устроился в контору, которая гуманитарную помощь распределяла. Помню, принес пальто с искусственным мехом, так я в нем замуж потом пошла, форсила. Потом он в Москву перебрался, к родственникам. В гости все приглашал, и мы даже ездили один раз — муж мой шофером работал, так мы с ним поехали. И родители ездили.

Детей у него больше не было, никто не родился: только та девочка, ребенок, которую эти бандиты застрелили. Как Шхина умер в 1967 году, родителям моим телеграмму отбили, и они на похороны ездили.