Когда 24 февраля началась спецоперация, я сказал, что мы этого не предсказали, но тут же получил на свой смартфон кучу моих собственных прогнозов 2010–2016 годов с прямыми указаниями на неизбежность военного конфликта в начале 2020-х. К сожалению, это тот самый случай, когда всякий прогноз является, с одной стороны, самоочевидным, а с другой стороны, он совсем не похож на себя. То есть прогнозы работают, но мы сами не в состоянии их до конца понять или принять. Прогноз является некой теорией, идеальной конструкцией. Он совсем не похож на свою реализацию.

Честно говоря, нервную реакцию людей по поводу событий этого года я понимаю с большим трудом. Я понимаю, когда люди нервничали при приходе коронавируса: действительно, никогда не было такого уровня использования средств массовой информации для воздействия на население и никогда не было «закрытия» всего мира по достаточно странному и пустому поводу. А в этом году идёт нормальное, естественное, разумное развитие фазового кризиса в самом простом из возможных направлений. Подчеркну, что я использую здесь свою версию развития мира, но у меня есть четкое представление, что в последние годы она неплохо подтверждается опытом.

Концепция фазового кризиса говорит, что ковид — это переход от собственно кризиса индустриальной фазы к «темным векам», когда на какое-то время прекращается развитие и резко падает связность мира, в результате чего любые события теряют историческое значение, остаются «местными», а найденные технологические решения или созданные культурные артефакты не тиражируются. Понимая, что распад глобального мира неизбежен, мы рассматривали, какие возможны варианты для выхода в постглобальный мир. 

 

Первый — выход в космос, космическая за-глобализация, космоколониализм, модель, за которую до сих пор сражается [Илон] Маск, а в известной мере — и [Дмитрий] Рогозин. Вторая — инфраструктурная модель, когда глобализируется, обобществляется в рамках всего мира и выводится из национального подчинения инфраструктура: дороги, порты, центры обработки данных, трубопроводы и т. д., а все остальные решения становятся локальными. Далее — экологический колониализм, когда глобализируются решения, связанные с охраной среды. Все эти три решения были интересными, содержательными и умными, но ни одно из них не было принято. Четвёртое решение было самым естественным и очень простым. Это глокализация, или распад мира на локальности. И 2022 год нам четко показал, что распад глобального мира пошел именно по региональному сценарию. Фазовый кризис в ближайшие несколько лет, примерно до начала тридцатых годов, примет вид борьбы стран за формирование своих макрорегионов.

Пока в мире нет ни одного замкнутого макрорегиона. Чтобы макрорегион был замкнут, он должен обладать целым рядом свойств. Во-первых, безопасность военная, которая предполагает обязательное наличие ядерного оружия и средств его доставки и возможность участвовать одновременно в двух больших региональных войнах масштаба украинской. Во-вторых, безопасность ресурсная — это углеводороды и конфликтные минералы (олово, вольфрам, тантал и золото, редкоземельные элементы, индий. — Прим. ред.) как минимум. В-третьих, технологическая. Вы должны иметь соответствующий набор технологий для того, чтобы все вышеупомянутые безопасности вы могли замкнуть на своей территории. Далее — кадровая безопасность и демографическая, то есть способность воспроизводить население на своей территории. Ещё нужна концептуальная безопасность: наличие у региона собственного образа будущего, собственного концепта развития, — и безопасность в области познания, то есть регион ещё и должен уметь создавать свою собственную науку, не опирающуюся на единую мировую науку, которой более не существует.

Кстати, мир «1984 года» Оруэлла — Остазия, Евразия и Океания — это замкнутые по всем указанным выше параметрам регионы, и они между собой постоянно воюют.

Есть две страны, которые могут создавать макрорегионы в логике «сокращенной глобализации», — не глобальный мир, а почти глобальная часть мира. Это — США и Китай.

 

США для этого нужно обеспечить контроль над Японией, Кореей и Тайванем, Средиземноморьем и некоторой частью Европы, какими-то кусками Африки, где есть критические ресурсы, и Южной Америкой в рамках «доктрины Монро» (декларация принципов внешней политики США «Америка для американцев», провозглашённая в 1823 году. — Прим. ред.). Но этот регион сейчас никто не проектирует. Потому что демократическая партия хотела бы вернуть глобализацию в масштабах Земли, что невозможно, а республиканская сейчас вцепилась ей в горло, и им какое-то время будет не до создания макрорегиона.

 

Китай стал мировой державой, но все еще мыслит себя державой региональной. Чтобы начать следующий такт развития, ему нужно распространить свое влияние на мир. Условием этого является борьба с США. В такой парадигме Китай обязан решить тайваньскую проблему. Когда американцы отправили Нэнси Пелоси на Тайвань, Китай поступил наиболее неудачным из всех возможных способов: заявил, что это «красная линия», а когда визит все-таки произошел, высказал протест. Тем самым Китай «потерял лицо» и возможность победить. Он будет удерживать то, что у него есть, по меньшей мере пока. Но я боюсь, что работа по макрорегиону для него будет очень сложна из-за этой неурегулированной ситуации. Китайский макрорегион — это Китай, Монголия, Тайвань, обе Кореи, Вьетнам, Лаос, Кампучия, Филиппины, Индонезия, Таиланд, Малайзия — бывшая японская «азиатская сфера сопроцветания». И, заметим, Россия рассматривается Китаем как полупериферия этого макрорегиона.

 

Следующая страна, которая формирует свой макрорегион, — это Великобритания. Ей для этого нужна Британская империя, поэтому она будет претендовать на Средний Восток и Центральную Азию. Обратите внимание на все более тесные связи Британии с Индией и с другими старыми доминионами: ЮАР, Австралией. Но Англии не повезло — две смены премьер-министров за одно критическое лето, да ещё и смерть королевы. Поэтому Англия потеряла темп, но работу ведет.

 

Далее Турция. Эрдоган будет провоцировать войну с Грецией для создания оттоманского или османского макрорегиона: помимо самой Турции, это Левант (общее название территорий стран восточной части Средиземного моря: Сирия, Ливан, Палестина, Израиль, Иордания, Египет, Турция, Кипр и др. — Прим. ред.), включая Израиль, Восточное Средиземноморье, и, вероятно, в перспективе это и Египет тоже. Оттоманская империя сталкивается с интересами России на Балканах, в Леванте, в Иране и Ираке. Поэтому Эрдоган ни в коем случае нам не союзник, как и мы ему.

Россия начала сборку своего макрорегиона весной 2014 года. У нее всё прилично с ресурсным обеспечением, а с базовыми ресурсами, то есть продовольствием и углеводородами, просто отлично. Как ни странно, будучи плохо включенной в глобализационную систему, Россия утратила меньшее количество производств, чем должна была, поэтому есть шанс их восстановить. Что у России плохо? Демография на нулевой позиции и система образования на отрицательной позиции. На данный момент вопрос с кадрами — очень большая проблема. Вопрос концепции будущего — возможно, не такая жёсткая проблема, как кажется, поскольку на эту тему некоторые наработки есть, да и сейчас работы ведутся.

 

Так что на конец 2022 года Россия, хотя совершила немереное количество сугубо военных ошибок, шансы сформировать свой макрорегион пока не потеряла. Но нужно иметь в виду, что в этом случае военный конфликт на Украине первый, но не последний.

 

Структура российского макрорегиона мыслится следующим образом: Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан, вероятно, Киргизия, Таджикистан и Узбекистан, с очень большой вероятностью Иран. Возможно, Афганистан. При взаимодействии России и Ирана встает вопрос, вокруг какой культуры будет собираться макрорегион? Россия имеет больше шансов на формирование макрорегиона, поскольку обладает ядерным оружием, но по некоторым технологиям Иран нас опережает. Заметим здесь, что российская непрерывная история — немногим больше 1000 лет, а непрерывная история Персии — это минимум 2700–2800.

Во-первых, Россия — безусловно, страна-изгой, и, как всегда, этим гордится. «Изгой» — это специальный тип социальной пиктограммы (пиктографический анализ — предложенный Сергеем Переслегиным в книге «Сумма стратегии» метод анализа противоречий в социальных системах. — Прим. ред.), характерный, например, для мира 1920-х годов. Большую часть своей истории она в этом статусе и просуществовала. Когда Россия выходила из этого статуса, возникали большие проблемы, сейчас она в него вернулась. Напротив, то, что Россия — «недостаточно изгой», и не хочет вести себя, как положено правильному темному властелину, вызывает у меня глубокое раздражение. Ну какая торговля углеводородами с Западом? Мы получаем цифры на счетах, которые в любой момент могут конфисковать, а отдаем вполне реальную нефть. Россия в этой ситуации была обязана прекратить полностью экспорт как углеводородов, так и удобрений, и продовольствия, и вежливо сказать, что вот это мы меняем на микросхемы, это меняем на двигатели и запчасти, это — на военную технику, и все по ценам 2019 года.

Евросоюз проектировать свой макрорегион начал только после начала СВО в 2022 году и, между прочим, по сию пору не сформулировал даже концепции. Учитывая, что его территорию все рассматривают как место, где можно поживиться людьми, технологиями, это отставание критично. Теоретически есть три возможные схемы формирования европейского макрорегиона.
Во-первых, «Европа разных скоростей», она же «Империя Карла Великого»: Франция, Германия, Польша с Бельгией, Голландией, Литвой и Венгрией.
Еще один возможный проект — Австро-Венгерская империя: Австрия, Венгрия, Чехия, Словакия, Словения, Польша, Украина.
Третий проект — Речь Посполитая: Польша, Литва, Германия, Прибалтика, Венгрия, Чехия. Все три могут получиться очень любопытными империями, но эти проекты пересекаются на Польше. А до сих пор ни одна страна, которая формировала вместе с Польшей единую структуру, долго не жила.

Россия — православная страна, которая мыслит в апофатическом залоге — через отрицание. Поэтому она построила негативный образ будущего. Она довольно точно сформулировала, чего она не хочет, но позитивная структура русского будущего пока неясна. По сути дела, Россия не имеет иного образа будущего, кроме того, которое было сделано в советской фантастике шестидесятых годов.

Это модель коммунистического мира Ефремова — Стругацких, «мир Полудня», и модель сверхцивилизации Кардашёва (метод измерения технологического развития цивилизации, основанный на количестве энергии, которое цивилизация может использовать для своих нужд, предложен советским радиоастрономом Николаем Кардашёвым в 1964 году. — Прим. ред.).

 

Но возможных вариантов будущего вообще не так много. Это «Конец истории» по Фукуяме (Фрэнсис Фукуяма — американский философ, политолог. — Прим. ред.) и «Меганезия» по Розову (Александр Розов — российский писатель-фантаст), а также фашизм, социодарвинизм и солидаризм, которые в итоге приводят к инклюзивному капитализму (теоретическая концепция и политическое движение, которое стремится решить проблему растущего неравенства доходов и богатства в западном капитализме).

Инклюзивный капитализм подразумевает разрушение национальных государств, передачу реальной власти на Земле корпорациям, резкое ограничение потребления, переход к «зелёной энергетике», «зелёной экономике», к цифровому фашизму. Это безусловный базовый доход. Но самое существенное: инклюзивный капитализм — это предельная уберизация мира. Люди будут полностью лишены собственности и будут получать всё только в качестве владения на правах аренды при соблюдении ими определенных условий. Далее этот образ будущего продвигается в сторону резкого снижения ценности отдельного человека и в конечном счете приходит в мир «Матрицы».

 

У «коллективного Запада» нет альтернатив, но этот вариант ему тоже не очень нравится. Они понимают, что система, которая создается, лишает современные западные элиты власти и влияния. Другой вопрос, что Запад, отвергая идею инклюзивного капитализма, ничего другого не предлагает. То есть, мы сейчас имеем неоглобализацию, как идею возврата в глобальный мир, инклюзивный капитализм, как постглобальный и постгосударственный мир и массу промежуточных вариантов между этими моделями.

 

С моей точки зрения, начав СВО, Путин нанес достаточно сильный удар по модели инклюзивного капитализма, поскольку стало понятно, что воюют государства, а вовсе не корпорации. Во-вторых, воюют массовые армии, а это означает, что концепция полностью контролируемого «цифрой» мира не будет работать. Это стало понятно и на Западе, в том числе. При этом сама война не вызвала [среди западных элит] шока, война — привычное состояние человечества. Удивляться нужно скорее тому, что ее долго не было.

Я считаю, что нам предстоит довольно сложный мир. Если мир утопии — это мир с простыми противоречиями, которые просто разрешаются, то сложный мир можно представить как мир, в котором живет много миллиардов людей — восемь, десять, а может, и пятьдесят — и от деятельности каждого из них существенно зависит жизнь всех остальных. Если ты сорвал яблоко в своём саду, это привело к существенным событиям на другом конце Галактики, при этом ты про эти события знаешь и учитываешь, срывая яблоко. Мы начинаем существовать в спутанном мире, в котором каждый из нас является одновременно и инструментом, и актором. Это мир, в котором страх перестает быть базовой социальной эмоцией, общество организовано не вокруг него, а вокруг спутанности, связанности, сложности. Мы это называем сплетенным миром. Это модель сейчас строится как современная версия российского образа будущего.

Все модели будущего делятся на капиталистические и социалистические. И это вопрос совсем не о том, у кого в руках средства производства. Базовая критика капитализма заключается в том, что этот тип общества накапливает страдание. В его основе лежит конкуренция: если один выигрывает, а другой проигрывает, то все, что сделал проигравший, оказывается бессмысленным, а всякая бессмысленная, но выполненная работа повышает социальную энтропию, в итоге общество «нагревается», накапливая страдание. В социалистической модели строится неконкурентная версия развития мира. Разумеется, неконкурентная версия по каким-то параметрам будет проигрывать, и там тоже могут быть очень страдающие люди. Но разница в том, что капиталистическое общество страдания накапливать обязано, в то время как социалистическое или коммунистическое — не обязано. А если в сложном мире начнется еще и конкуренция, то он мгновенно развалится на борьбу всех против всех и произойдет социальная катастрофа с выходом на сценарий Армагеддона

События на Украине явились катализатором процессов, которые давным-давно идут в обществе. Творческая интеллигенция ушла в эмиграцию — кто поумнее, уехал на Запад, кто поглупее — во внутреннюю эмиграцию. Инженерная интеллигенция сказала «вау» и начала заниматься импортозамещением, она много лет ждала, чтобы ей разрешили работать, а не говорили в ответ на любое предложение: это проще купить у «Симменса».

 

Научная интеллигенция «зависла», она понимает, что исключена из западной системы науки, и не верит, что возможно независимое от Запада научное познание. Уехать она не может и понимает, что что-то делать надо. От того, займет ли она какую-либо позицию, зависит будущее российского проекта.

Жесткая позиция Запада привела к консолидации элит. СВО нанесла удар по олигархату. Россия — феодальная страна, а в нормальной феодальной стране феодалы в случае войны должны являться при коне, с оружием, со своими детьми и домочадцами на фронт. Опыт показал, что из всех наших феодалов это сделали [глава Чечни Рамзан] Кадыров и глава ЧВК «Вагнер» [Евгений Пригожин], остальные продемонстрировали, что «мы вообще тут ни при чем и хотим, чтобы всё это наконец поскорее кончилось». Эти люди потеряют все. Новые элиты будут делать из тех, кто в кризис выиграл, а не проиграл.

Мы говорим об элитах переходного периода. Носителями идей будущего в любом мире являются философы, писатели, духовные лица. Но обществу понадобится образ будущего, к которому оно будет стремиться, а не только то, от которого оно будет убегать. Движение к этому образу будущего придется организовывать. И вот тогда появятся те элиты или трансформируются существующие, которые смогут с этим образом работать.

России нужно создавать макрорегион, потому что другой структуры мира в ближайшие годы не будет. Ты либо создашь свой макрорегион, либо будешь существовать в рамках чужого. Только после можно будет всерьез обсуждать, куда двигаемся дальше. Обязательная задача — это реиндустриализация: то, что у нас называют импортозамещением, автономия в плане технологий, в том числе создание нового поколения технологий. Чтобы создавать макрорегион, нужна победа на Украине, причем в ее максимальном варианте. Надо иметь в виду, что этот конфликт по сути своей — гражданская война, то есть фактически это опять же война за образ будущего, а не за ресурсы Донбасса.

 

Чтобы быстро выйти из фазового кризиса, нужно решить три важные задачи. Сборка предыдущего знания, создание нового формата политической организованности и выход за пределы пространства предыдущей глобализации, то есть за пределы Земли. У нас есть [Илон] Маск и наши не очень пока успешные попытки что-то решить в рамках этой задачи.

Мы с Сергеем Шиловым в этом году прочитали большой курс, посвященный проигранным войнам России. В данном случае поражение России, скорее всего, означает её распад, и я сильно сомневаюсь, что после этого распада удастся сделать пересборку. Та же Австро-Венгрия, которая имела интересные проекты будущего, не пересобралась после Первой мировой войны. То, что России удалось тогда пересобраться, потребовало очень больших усилий и было в какой-то момент времени маловероятным. Проиграть войну тоже надо уметь. После Русско-японской войны никаких позитивных перемен проведено не было, и ничего хорошего не получилось. Поражение в Крымской войне перечеркнуло для России ряд значимых проектностей, которые так и не удалось никогда более реализовать. В случае поражения мы ничего изменить не сможем. В случае победы шанс что-то изменить есть. И я предпочитаю, чтобы перекраивали политическую систему победители, а не побежденные. Последнее, как правило, заканчивается плохо: смотри пример Германии после Первой мировой войны.

Я хотел бы закончить двумя фразами. Первая — будущее может быть только для всех, а значит, нам нужно придумывать мир, способный прокормить все 8 миллиардов человек, которые в нём сейчас есть, и это является одной из фундаментальных задач. Самое худшее, что есть в программе инклюзивного капитализма, — это то, что он создаёт будущее для очень небольшой группы людей, и именно здесь лежит настоящий фашизм: «не все имеют право на будущее». Второе — мир не может развиваться по пути упрощения, а только по пути усложнения. Путь упрощения приводит к катастрофе. Поэтому я не верю в варианты мира, которые восстанавливают то, что уже было. Мы вошли в этот кризис, чтобы его преодолеть, а не чтобы вернуться назад.