Вот уже почти полтора года с начала крымских событий этот вопрос очень волнует латышское общественное мнение. На полном серьезе оценивается, не собирается ли Россия завоевать Латвию и как поведут себя в этой гипотетической ситуации латвийские русские.

Авторы пытаются осмыслить размеры потенциальной «пятой колонны», ищут пути превентивного наказания потенциальных ее членов, размышляют о возможности сокращения тлетворного влияния исторической родины на нестойкие души латвийских соотечественников.

Между тем, для ответа на этот мучительный вопрос вполне достаточно простой логики. А также понимания, что все люди устроены примерно одинаково. Это распространяется и на их объединения, которые мы привыкли называть народами. Так что русские хотят примерно того же, что и все остальные.

Как часто бывает, многое объясняет старый анекдот. «Рабинович, как вы относитесь к нашей советской родине?» «Очень хорошо отношусь, прямо как к жене: немного люблю, немного боюсь, но главное — хочу другую!»

«Рабинович» в данном контексте — собирательный образ человека, живущего вне своей культурной, этнической или исторической родины. И его отношения и со страной пребывания, и с Землей Обетованной действительно надо описывать, как описываются отношения между мужчиной и женщиной, потому что мы имеем дело со случаем, когда сердцу не прикажешь.

Иными словами, любовь к родине очень схожа с обычной любовью, и именно в этом свете ее и надо рассматривать.

Тут надо вспомнить о том, что существует и так называемая нетрадиционная ориентация. Естественно, что и в вопросе патриотизма есть свои гомосексуалисты. Имена их хорошо известны, и их часто стараются использовать пропагандисты — дескать, нельзя всех людей клеймить на основании их этнического происхождения, есть и положительные примеры: Андрей Юдин или Людмила Сочнева (Эйнарс Граудиньш и Айнарс Комаровскис для другой стороны).

Я очень толерантно отношусь к геям и не понимаю гомофобов. Но при этом четко сознаю, что проблема касается очень небольшого числа людей — ничтожных долей процента. По крайней мере, среди нескольких тысяч моих личных знакомых один единственный гомосексуалист.

Думаю, что они сознательно создают впечатление о своей многочисленности — подобно тому, как защитники осажденной крепости поочередно стреляют из разных окон, чтобы запугать противника. Вероятно, так им легче добиться исполнения своих требований. Столь же навязчивы и малочисленны носители нетрадиционной ориентации в национальном вопросе, поэтому просто предлагаю исключить их из рассмотрения.

А теперь главный постулат, который позволяет понять проблему.

Люди устроены так, что хотят жить под управлением своих и не хотят — под управлением чужих. Поэтому латыши хотели независимости от Советского Союза, а наш Рабинович — уехать в Израиль.

 

По той же причине жители Крыма радостно приветствовали вежливых зеленых человечков. И эта логика говорит: случись подобная ситуация в Латвии, ее русскоязычные жители действовали бы точно так же.

Народы, которые не имеют собственной государственности, мечтают о ней и при благоприятных условиях ее добиваются. А народы, разделенные государственной границей, мечтают о воссоединении — и тоже порой добиваются своего.

Во всяком случае, в сегодняшней Европе есть уже девять образований, которые формально относятся к одному государству, но реально обрели независимость при активной поддержке однотитульного соседа-спонсора и стали намного ближе ему.

В пяти случаях — Южной Осетии, Абхазии (абхазы и культурно, и исторически, и религиозно близки адыгам российского Кавказа), Приднестровья, Крыма и Донбасса — таким спонсором была Россия, за что ее принято сегодня сурово критиковать.

Но в четырех других случаях Россия вовсе ни при чем — это Карабах, Северный Кипр, боснийская Республика Сербска и Косово. Последний случай — единственный, где помощь соотечественников из Албании была хотя несомненной, но не решающей.

Современное международное право далеко не однозначно оценивает стремление к национальному самоопределению. А противоположный процесс — воссоединение искусственно разделенных народов — оно отрицает начисто.

Но мы же знаем, что и в области брачных отношений власть имущие тоже долгое время препятствовали естественному стремлению людей выбирать себе партнеров — сюжет «Ромео и Джульетты» известен всем. А статья за гомосексуализм в уголовном кодексе была еще на нашей памяти, равно как и запрет разводов в католических странах.

Общая тенденция, когда законники отступают перед человеческим естеством, рано или поздно, несомненно, поможет и непризнанным ныне государствам.

Почему последние четверть века оказались столь щедры на государства-фантомы, понятно: процесс распада СССР и Югославии был проведен противоестественно, что и вызвало многие проблемы. Если после первой мировой войны при разделе империй старались ориентироваться на этнографический принцип, насколько это возможно, то в конце века опирались исключительно на установленные по случайным причинам административные границы.

Далеко ходить не надо. В Российской империи латыши составляли большинство населения Лифляндской и Курляндской губернии.

 

Если бы Латвию образовывали тогда по принципам 1991 года, то она осталась бы без Латгалии, зато имела бы в северной Лифляндии сепаратистски настроенное эстонское меньшинство.

Искусственно разделенные народы хотели бы воссоединиться, и в этом отношении русские ничем не отличаются от армян, осетинов, сербов и турок. Другое дело, что одного желания недостаточно, необходимо еще и совпадение разных других условий. Важно, что при отсутствии этих условий латентное стремление к свободе внешне может почти не проявляться.

В начале прошлого года я следил за творчеством нескольких крымских журналистов. Вплоть до середины февраля они яростно критиковали политиков Майдана, обвиняя их в расколе украинского общества.

Месяц спустя выяснилось, что они сами — горячие сторонники отделения Крыма от Украины, то есть еще большие раскольники, чем устроители украинской революции.

Неправильно было бы обвинять этих людей в непоследовательности, хотя сегодня они нам с пеной у рта будут утверждать, что всегда были российскими патриотами и боролись за возвращение полуострова на родину. Большинство людей так устроены, что даже мечтать готовы только о том, что им кажется реальным. В начале 2014 года пределом приемлемой для крымчан реальности являлось правительство вроде януковичского — вот они и не помышляли о большем.

Поэтому не следует слепо доверять социологическим исследованиям.

В марте 2014 года 97% крымчан проголосовали за воссоединение с Россией. Интересно, сколько из них ответили бы аналогично на этой вопрос на месяц раньше — особенно, если бы его задали украинские социологи при любых обещаниях конфиденциальности.

Ныне идея о том, что латыши все годы советской власти стремились к независимости, столь общепринята, что ее даже записали в конституцию. Жаль, что не был проведен соответствующий опрос хотя бы в начале 1985 года — за пять лет до этой самой независимости. Его пришлось бы сегодня дезавуировать, как антиконституционный. А бедных опросчиков тогда замучили бы обвинениями в провокации и стремлении навести смуту в жизнь мирных советских людей. Столь же сомнительны результаты прошлогоднего социологического исследования, которое правительство Латвии провело среди русскоязычных латвийцев.

Мы же имеем пример, когда неполиткорректная сказка неожиданно стала былью.

Речь идет о референдуме за русский язык, как второй государственный. Когда только появилась идея, то сразу началось все со скептических замечаний: дескать, и вопрос составлен неправильно, и вряд ли удачно, что главными идеологами мероприятия стали такие неоднозначные личности, как Линдерман, Осипов и Гапоненко, и зачем вообще будоражить общество референдумом, который выиграть невозможно.

А когда пришло время голосовать, то все пришли и проголосовали «за» — кроме тех самых национальных гомосексуалистов.

 

Из всего этого следует, что бессмысленно в политической позиции русскоязычных латвийцев обвинять российскую пропаганду при всей ее брутальности.

Неужели пропаганда нерушимого Советского Союза была устроена иначе? Тем не менее никакой роли она не сыграла, и все латыши стали сторонниками независимости — как только стало можно. А нам теперь еще и телеканал правильных мнений хотят предложить — на редкость бессмысленная трата денег. Они бы еще попытались с помощью пропаганды удержать молодежь от интереса к противоположному полу...

Принято уповать, что в вопросах патриотизма важно состояние экономики — дескать, можно заключить брак с родиной по расчету. Это так же нечасто встречается, как и обычное супружество из чисто экономических соображений. Скорее люди найдут аргументы, что в некоем отдаленном будущем они выиграют материально, что проверить невозможно.

Потому что при всех благих ожиданиях для любого несомненно, что связанная с переустройством государства смута в обозримом будущем уровень жизни снизит — но это не останавливает национально-освободительное движение.

Понятно, что нации развиваются и видоизменяются. Бельгия существует почти двести лет, и все это время тамошние валлоны недовольны сожительством с фламандцами. Но сегодня они уже не чувствуют себя частью единой французской нации.

Возможно, когда-нибудь такая метаморфоза произойдет и с оказавшимися в ближнем зарубежьи русскими. Но в любом случае это произойдет не на веку ныне живущих латвийцев. И не под влиянием отечественной пропаганды.

Кстати, бывают и противоположные примеры: жили себе балтийские немцы семьсот лет в отрыве от исторической родины. А потом родина устами Гитлера их позвала, и за считанные годы они стали ее патриотами.

Идеологи единой латвийской нации не осознают, что предлагают глубоко архаичную модель отношений. Нам говорят, что мы живем в Латвии и должны совместными усилиями строить единое общество, в котором всем будет удобно жить.

Проблема не только в том, что это общество задумано таким, как удобно в первую очередь латышам. И даже не в том, что Латвия — отнюдь не тысячелетняя держава, а воссозданное при нашей жизни государство — иди знай, может, мы его еще и переживем.

Проблема глубже: так люди жили при царе Горохе. Помните, пушкинская Татьяна говорит влюбленному в нее Онегину: «Я вас люблю (к чему лукавить), но я другому отдана, я буду век ему верна». Действительно, двести лет назад такая позиция считалась нравственной. Но тогда и крепостное право существовало, и абсолютная монархия.

Сегодня человечество мыслит иначе: никто не вправе никого никому отдавать. Люди сами решают, кого им любить — это касается и родины, и подруги.

Любовь — достаточный повод, чтобы строить отношения. И почему вообще ставится вопрос о выборе: разве Татьяне нельзя любить и мужа (Латвия), и Онегина, с которым ее связывает душевное родство (Россия)? Пушкинский Онегин именно на внебрачную связь и рассчитывал... В социальной антропологии даже термин такой придуман — множественная идентичность.

В общем, достаточно аргументов, чтобы дать тот ответ на мучительный вопрос, которого больше всего боятся наши начальники:

 

увы, русские — а реально вся русскоязычная община Латвии — в принципе хотела бы воссоединения с Россией.

В следующей статье оценим, есть ли для этого реальные возможности.