Предуведомление.  Как я стал блогером
 
Сижу, думаю. Входит Старший начальник Средего звена.
 
— Сидишь?
— Сижу.
— Думаешь?
— Ага.
— Хватит думать, надо творить, писать.
— Так не о чем. Ни сюжетов, ни героев.
— А раньше были?
— Раньше были.
 
Старший начальник — он не дурак, он и сам осознает, что литературный жанр рассказа впал в кому. Поэтому спрашивает:
 
— Что такое блог, знаешь?
— Неа...
— Вот блогом и займешься. Это та же литература, но помещенная в интернет.  Теперь все кому не лень помещают туда. Давай и ты осваивай. А иначе начальство Верхнего эшелона не поймет, зачем ты тут сидишь... Есть уже что поместить?
— Нету.
— А из старого?
— А что надо?
— Ну... что-нибудь про любовь... в среде специалистов IT...
— Про такое точно ничего нет.
 
Вздохнул Старший начальник, посмотрел на меня, как падре на грешника, и собрался уже было уходить. И понял я в тот миг, что не сидеть мне здесь больше... И как только я это понял, тут же вспомнил, что есть у меня и про любовь, и про героев IT!
 
— Ладно, — говорю, — есть несколько рассказиков. Но они уже были опубликованы. Баян, однако…
— Как давно?
— Лет шесть тому назад...
— Шесть лет назад многие из интернет-сообщества еще в начальную школу ходили, и слова «блогер» не было. Рисовать умеешь?
— Неа.
— Рассказы для оживления нужно сопроводить рисунками, потому как литература сегодня уходит в комикс... Давай осваивай «Фотошоп».
 
Хотел я было спросить, что это такое, но Старший начальник так глянул, что желание спрашивать тут же пропало. И понял я, что сделался блогером, и никуда мне от этого уже не деться. И пошел осваивать  штуковину под названием «Фотошоп»…
 
 
*  *  *
 
С тех пор прошло еще лет шесть.  Подросло новое поколение блогеров.  Пришла в блог-среду огромная армия пенсионеров, днями просиживающих в Сети. И на мое удивление древние рассказики про Муню то и дело стали вызывать читательский интерес.  В том числе и у читателей такого сурового ресурса, как ИМХОклуб. 
 
А коли так, то я решил обратиться к Председателю клуба с просьбой опубликовать у него несколько «Баянов про Муню…», тем самым несколько «рассиропив» атмосферу ресурса в преддверии 8 Марта. Пообещал за это раскрыть в конце публикаций самую большую тайну, которую исправно храню с самого начала XXI века: а кто же это такая стала прототипом девушки по имени Муня.  Знаю, что по прочтении это у всех вызывает самый большой интерес… 
 
Блогер пообещал — блогер выполнит!
 

 

 
Про Муню, которая взяла, да и вышла замуж
 
Как-то раз в середине августа у рижских причалов встали парусники, пришедшие со всего мира — Рига была одним из пунктов регаты «Катти Сарк». Счастливые зрители несколько дней топтались на набережной, любуясь трех-, двух- и одномачтовыми красавцами. Как-то забрела туда и наша Муня, в расчете осмотреть не только экстерьер, но и интерьер кораблей. Но припозднилась, а по вечерам посетителей на борт уже не пускали. Но Муня — она ж у нас хитрая.
 
Постояла, задрав голову, у великолепной океанской яхты и спросила у вахтенного, а где это у них  лебедка гика-шкотов? Вахтенный от такого профессионального вопроса, заданного девушкой с легкомысленным выражением на мордочке, обалдел, но ответил, что лебедки с причала не видно, поскольку она в кокпите. А потом сделал то, на что Мунька и рассчитывала: пригласил на борт, ту самую лебедку показать.


 
Сошла она на берег только поздним вечером. Естественно, вахтенный проводил ее до трамвая. Естественно, пригласил заходить еще. Она, естественно, не отказалась. А в знак благодарности предложила показать ему улицу имени их датской принцессы Дагмар, которая стала российской императрицей Марией Федоровной, женой Александра III и матушкой последнего российского императора Николая II. Когда Мунька привела вахтенного на улицу Марияс, он встал во фрунт и даже снял бейсболку — так они своих принцесс  чтут...
 
На другой день регата снялась и ушла финишировать в немецком Любеке. А через неделю датчанин позвонил и объявил, что вылетает в Ригу, поскольку жить без Муни он уже никак не может.  Он приехал со здоровенным букетом белых роз, которые вручил мунькиной маме. Вручив, приложился к ее руке и попросил выдать дочь за него замуж. Пока Мунька просьбу переводила, мамаша уже плакала, поскольку и без перевода все поняла... Они попили чайку, после чего датчанин извинился и попросил, чтобы Муня быстренько собиралась: через два часа самолет, они летят в Копенгаген, он ее будет знакомить со своими родителями, которые их уже ждут. А завтра он ее вернет назад. Мамаша опять в слезы... А Муньке что — была суббота, можно было и слетать.
 
Так вот, прилетели они в Копенгаген. Подъехали к дому Геры (это Муня его так называет, на самом деле он Герхард). А дом тот не простой, а большой, в четыре этажа. Первый этаж отдан в аренду магазинам, на втором Гера с мамой и папой проживают, верхние этажи жильцам сдают. Квартирка у родителей Геры такая, что точное число комнат в ней Муня до сих пор не знает. Семья у Геры — профессорская. Папа профессор, дед и прадед тоже. Все как один химики. И Гера тоже. И все с единым, передающимся по наследству хобби, — парусный спорт. На стенах в столовой сплошь фотографии профессоров висят. Тот в компании с Нильсом Бором, этот с супругами Жолио-Кюри, а вон те с Туром Хейердалом...
 


Встретила их мама Геры, вся такая аккуратная и вежливая. Десять минут поговорили о Латвии, о странах Балтии, после чего мама, извинившись, ушла на какое-то «важное пати» — она в датском Красном кресте что-то возглавляла. Потом появился папа и долго вспоминал былые очень теплые встречи с русскими профессорами-химиками. Потом и папа извинился, удалившись в кабинет к лекции готовиться. И ни мама, ни папа ни одного вопроса Муне не задали, ни о том, кто она такая, ни о ее родителях. И ни полслова о свадьбе. Не принято у них с ходу про такое говорить...
 
Утром Гера повел Муню гулять вдоль моря, которое оказалось от дома всего в двух кварталах. Вышли на набережную. Муня вниз глянула, а там на холодном камне знаменитая русалочка сидит. Гера попросил Муню повернуться в профиль, и то на нее смотрел, то на русалочку. И эдак намекающе улыбался. И тогда Муня поняла, чего это в ней нашел этот давно повзрослевший и уже начинающий лысеть мальчик. Нашел он ожившую девушку из его детских фантазий. Ждал, ждал и таки дождался...
 
Перед отлетом Муни был устроен семейный обед. За обедом родители неожиданно и как-то буднично рассказали, что помолвка состоится в сентябре, свадьба — в ноябре, сразу же после Всемирного химического симпозиума, жить она может у них хоть с завтрашнего дня, в той самой комнате, где ночевала, работать будет в Красном кресте, в направлении гуманитарной помощи странам Балтии, поскольку хорошо в том направлении ориентируется (тут Муня невольно задвинула под стул свои туфельки). В общем и целом против выбора Геры они не возражают, жаль, конечно, что она не химик, а то работали бы рука об руку в науке, но и в Красном кресте работа почетная. По завершении обеда Герхард в присутствии родителей торжественно подарил невесте ниточку жемчуга — так у них в семье было принято... Вот. И полетела Муня назад в Ригу, лететь-то всего часа полтора.

Прилетев, села на кухоньке напротив мамы, открыла было рот, да и заревела в три ручья. И мама следом.  А потом Муня успокоилась, и в ее голове сам собой включился невидимый мужскому взору женский калькулятор, и стал складывать-вычитать рациональное с эмоциональным. И считал он так всю ночь... По окончании вычислительного процесса Муня пришла на работу, выставила народу шампанское и написала заявление об уходе. Народ за нее радовался, особенно женская часть, а она сама как-то не очень. Ее спрашивали: «Ты чего?!», а она отвечала: «А Родина?» Муня — она у нас большая приколистка...
 
По дороге домой зашла Муня в агентство и попросила билет на завтра, но тут же передумала и купила билет на самолет, вылетающий уже вечером. И не в том причина, что к суженому спешила, а в том, что передумать боялась.  Дома раскрыла было шкаф с тем, чтобы вынуть то, что поновее, а потом медленно-медленно его закрыла. Сунула в сумку косметичку, альбом с фотографиями, диплом об окончании журфака и любимые комнатные тапочки. И улетела в город Копенгаген.

Гера встречал ее с розами, на сей раз с тремя, и они были бордовые. А сам он был зеленым от волнения, и руки у него дрожали — ему вдруг почему-то показалось, что Муня уже не вернется. «Ты плохо обо мне подумал», — сказала она ему, а про себя отметила: «В проницательности тебе не откажешь... Химик, блин».
 
Пока они еще не сели в машину, Муня твердо посмотрела жениху в глаза и сказала, что намерена завтра же начать работать. «Отлично!» — сказал на это Гера. Но для этого она должна быть соответствующим образом одета и обута. «Разумеется!» Но у нее на это нет денег. «Нет проблем!»
 
— То есть? — уточнила она.

— У меня же есть! — сказал Гера. — Я тебе одолжу.
 
Муня попросила одолжить прямо сейчас. Взяла двести долларов, развернулась и пошла туда, где висела табличка «На посадку»...
 
Утром следующего дня вся редакция гудела по поводу внезапного возвращения Муни, подавшей заявление о приеме на работу. Но назад ее не взяли — место журалиста в отделе социума и культуры хоть и не свято, но и пусто не бывает. К тому ж коллектив отдела насквозь женский, а какая женщина правильно поймет другую, нахально отказавшуюся от прикатившего ей счастья. Муня — дура, а дурам среди умных делать нечего.
 
Так зловредные бабы заставили мунин женский калькулятор все снова пересчитать. Все было пересчитано, и в нужную сторону, да уж шибко Муню гордыня обуяла. Села дева перед телевизором и стала день-деньской тупо смотреть сериалы, где показывали почти такую же хрень, какая и в ее жизни приключилась.
 
На третий день раздался телефонный звонок. Звонил папа Геры: он в Риге, хотел бы встретиться и поговорить. И через пол часа профессор уже стоял, запыхавшийся (пятый этаж!), у ее дверей. Отдышавшись, начал с неожиданного: давайте выпьем! Выпив, стал обстоятельно рассказывать, что в их семье только ему знаком менталитет русских, поскольку русские коллегии-химики на многое ему открыли глаза. Россия — страна с особой судьбой, и люди там особые, душевные, иностранцев жалеют, норовят к себе в гости зазвать, угостить «чем Бог послал», денег при этом не считают. В Питере после семинаров его водили из одного хлебосольного дома в другой, где учили пить водку под «колодетц» и вареную картошку. Удивительно, но под водку неожиданно находилось то единственно верное решение, которое никак не давалось на семинаре, после чего профессору так хорошо спалось за шкафом на «раскладывашке»... Когда у него как-то пропал кошелек, то небогатые русские ученые попросили не обращаться в посольство, а сами сбросились на обратный билет, и ни за что не соглашались с тем, что он им деньги вернет... А вот Герхард — он русского менталитета не знает, свои отношения с Муней строил, опираясь на привычные ему западные ценности, не полагая, что это может Муню травмировать. Но, главное, Герхард  ее очень любит, он откровенно поговорил с отцом, внимательно выслушал обо всех своих промахах, и впредь готов вести себя вдумчиво и с осторожностью.
 
— Да, — шмыгнула носом Муня, чокаясь с профессором, — мог бы и сам приехать.

— Так он приехал, — ответил профессор, со знанием закусывая водочку вареной картошечкой, — у подъезда на лавочке сидит.
 
Когда с работы вернулась Мунина мама, так ее хором, да на ее родном языке приветствовали два крепко пьяных датских химика, успевших усидеть бутылку латышской водки и выучить полтора десятка русских слов. Пришлось усидеть еще одну бутылку. За ней-то все проблемы окончательно и порешили.
 
В отель датские химики той ночью так и не вернулись. Муня легла с мамой, Гера вытянулся на мунином девичьем диванчике, а профессор с совершенно счастливым лицом уснул за шкафом на «раскладывашке».
 
Вот и все. Муня уже в Копенгагене. Уже трудится в Красном кресте, направляет фармацевтическую «гуманитарку» в страны Балтии. Так что если мне когда-нибудь воткнут в задницу какое-нибудь датское лекарство — не исключено, что это будет привет от Муни, которой я когда-то рассказывал и про устройство лебедки гика-шкотов, и про улицу имени датской принцессы Дагмар.
 
 
 
Послесловие к Баяну №1
 
Должен принести три извинения.
 
1. За баян.
2. За «успехи» в освоении «Фотошопа».
3. За улицу Марияс. Названа она была не в честь императрицы Марии Федоровны — матушки Николая II, а в честь императрицы Марии Федоровны — матушки Александра I. Соврал я Муне, но не умышленно, а по слабости исторических знаний...
 
IT-сообщество может спросить — а где же тут про них? Отвечаю: будет. В следующем рассказе.