У новой преамбулы конституции свое предназначение — дать правовую защиту идеологии латышского национального государства с тем, чтобы упростить принятие судебных и внесудебных решений, разрешений и запретов, оберегающих национальное латышское самоопределение — что понять и принять можно.
 
Вместе с тем налицо попытка посредством конституции обеспечить преимущественное положение в государстве вполне конкретных политических сил, а для этого сделать непререкаемыми, возвести в статус неопровергаемых догм утверждения, которые предвзяты и оспариваются. Этот путь есть угроза латвийской демократии.
 
Согласен с членораздельной констатацией того, что создание Латвийской Республики в 1918 году и воссоздание ее в начале 90-х было результатом осуществления права латышей на самоопределение как нации, то есть права на создание государства, обеспечившего гарантии сохранения латышской культуры и языка на территориях традиционного проживания латышей и их предков.
 
В этом нет ничего нового. Право наций на самоопределение заложено в основе существования Организации объединенных наций как организации самоопределившихся наций, на что ясно указывает устав ООН.
 
Однако авторы преамбулы, на словах признавая права национальных меньшинств, тут же отождествляют латышский народ и латвийский народ, видимо, не допуская, что можно быть латвийцем, оставаясь нелатышом.

Между тем, разница между латышской нацией и национальными меньшинствами лишь в том, что латвийские национальные меньшинства не претендуют на самоопределение вплоть до создания государственной автономии в границах Латвии. И это вся разница. У национальных меньшинств есть свои этнические интересы, с которыми надо считаться так же, как с латышскими. В отношениях между народами старших и младших братьев быть не может.
 
Из отождествления латышского народа и латвийского народа как решение алгебраического уравнения следует формула интеграции общества Латвии. Это интеграция инородцев в латышское общество, а никакая не дорога с двусторонним движением.

Неизбежный исход такой интеграции — это ассимиляция национальных меньшинств. Таким образом все пятнадцатилетние труды национальных демократов и либералов, которые убеждали нас в обратном, идут прахом. И не нужно тут питать иллюзии.

   
Почти религиозного звучания достигает в преамбуле клятвенное осуждение латвийским народом «советской оккупации». Подозреваю, что вся затея с новым предисловием к конституции начата не для того, чтобы не допустить новые языковые референдумы, но чтобы сделать неприкасаемой «оккупацию», которою нынешний режим оправдывает и крушение довоенной Латвийской Республики, и свою легитимность и правомерность создания института негражданства.
 
Между тем открываются архивы с документами и появляются исследования, которые оставляют все меньше пространства для импровизаций. Пройдут годы, и предметом анализа станут уже ухищрения, к которым прибегали политики, чтобы как изюм из пирога выковырять из событий 1940 года материал для оправдания своего идеологического произвола. Советские все сводили к революции, антисоветские теперь — к «оккупации».
 
Не понять событий 1940 года, если не знать, что ему предшествовал 1939-й, когда 5 октября между Советским Союзом и Латвийской Республикой был заключен договор о взаимопомощи.

Никто не назвал его оккупацией, хотя по договору 25 тысяч красноармейцев расположились на советских базах в Латвии. Не назвал потому, что уже шла война, смертельная угроза не только жизням людей, но и жизням государств. Договора заключались не для того, чтобы сохранить мир, а для того, чтобы обеспечить для себя преимущества в неотвратимой войне. И энергичнее себя защищали те, кто был сильнее. Остаться независимым в жерновах отношений между Германией, Советским Союзом, Англией и Францией не суждено было никому.
 
Договор был подписан под угрозой военного вторжения в Латвию, о чем Молотов и Сталин лично заявили министру иностранных дел Мунтеру. Но из этого не следует, что была оккупация. Именно для того, чтобы оккупацию не допустить, и был подписан договор, который расценивался латвийской стороной как меньшее из зол. При этом советское руководство всячески стремилось избежать в мире неблагоприятного впечатления о договоре, и потому любые попытки использовать присутствие своих воинских частей для советизации Латвии пресекало быстро и жестко.
 
Все изменилось с разгромом Франции в мае 40-го года. Угроза поворота германского вермахта на восток стала очевидной. Советскому Союзу нужен был плацдарм на Балтийском море против Восточной Пруссии и устранение малейшей возможности антисоветских действий в балтийских государствах. Советский ультиматум 16 июня 1940 года не упал на Латвию, как гром среди ясного неба, а был подготовлен и принят в обстановке ожесточения и ужаса, в котором жила Европа.
 
Карлису Ульманису дали девять часов на то, чтобы выполнить требование советского руководства: сформировать просоветское правительство и допустить размещение дополнительных войск Красной Армии. Угроза советской агрессии была очевидной, и к назначенному сроку латвийский посланник Коциньш сообщил Молотову об отставке латвийского правительства. Утром 17 июня было подписано соглашение о вводе дополнительных войск, в котором были указаны маршруты их следования и места дислокации.

Мирное решение конфликта позволило подготовленным к боевым действиям частям вступить в Латвию беспрепятственно. Агрессия не состоялась.
 
Это было не только капитуляцией режима Карлиса Ульманиса, взявшего в 1934 году на себя ответственность за управление страной. Это было капитуляцией Латвийского государства. Советские войска занимали места расположения в гарнизонах под сопровождением офицеров латвийской армии. Ульманис сохранил пост президента и подписывал документы правительства Кирхенштейна.
 
Далее наступает третий этап, имя которому — революция.
 
Если политикам из нынешней правительственной коалиции признавать капитуляцию того режима болезненно, то слышать о революции просто нестерпимо. Тем легче им отвергать с презрением допущения о революционных выступлениях летом 40-го, что советская идеологическая доктрина сделала сюжет революции почти опереточным.
 
Экономические трудности, вызванные войной, вели к недовольству населения авторитарным правлением Ульманиса.

Уставший от вождя народ встретил красноармейцев с облегчением и с надеждой на защиту от гитлеровской агрессии.
 
Инициативные органы местной власти стали возникать уже через неделю после появления советских армейских колонн; прежде местную власть назначал министр ульманисовского правительства. Проще списать все на единый сценарий НКВД. Между тем не объяснить рукой Москвы многообразные формы самоорганизации, которые демонстрировали жители Латвии. В Вентспилсе избирают Распорядительный комитет демократического народного фронта. В Бауске — Комитет рабочих депутатов. В Скривери — Объединенный распорядительный комитет рабочих. В волостях Илукстского уезда были избраны Крестьянские комитеты. В Зилупе — Революционный комитет рабочих.
 
О фальсификации выборов Народного Сейма стали говорить в годы Атмоды. Но раньше — ни в войну, ни после — никто на Западе не объявлял о фальсификации или о том, что шли на выборы под дулами винтовок.

Сохранились протоколы заседаний 612 участковых избирательных комиссий: секретари городских и сельских управ, адвокаты, учителя, торговцы — тысячи людей, латышские фамилии.
 
Выборы Народного Сейма Латвии проходили без альтернативных кандидатов — их не зарегистрировали. Конечно, это было нарушением демократии. В предвыборной платформе Блока трудового народа нет ни слова о присоединении к СССР. Вместе с тем процедура выборов была прежней, принятой еще до ульманисовского переворота. Избирательных списков не было, проголосовавшему ставили печать в паспорт, как и сейчас. На выборах Народного Сейма Латвии 14 и 15 июля 1940 года убедительное большинство голосов получил Блок трудового народа. Поддержали Блок трудового народа не все, более 25 тысяч голосовавших его вычеркнули в бюллетенях.
 
Наглядным подтверждением антиправительственных настроений, резкого полевения всего общества служат массовые митинги июня-августа, которые прошли не только в столице, но также в Лиепае, Даугавпилсе, Елгаве. В Риге, в которой тогда жили 380 тысяч человек, 17 июня встречают части Красной армии 5 тысяч человек. Уже 21 июня на демонстрацию, требующую освобождения политических заключенных, выходят 70 тысяч человек — об этом сообщает «Валдибас вестнесис» — а ведь большинство из них еще не знало о том, что новое правительство велело полицейским и айзсаргам не препятствовать демонстрации. 23 июня — похороны погибшего при разгоне демонстрации 17 июня рабочего — 60 тысяч человек. Затем демонстрации, каждая до ста тысяч участников: 5 июля — после того, как правительство объявляет о выборах в Сейм; 18 июля — когда стало известно о победе Блока трудового народа на выборах в Сейм, 21 июля — после провозглашения советской власти.
 
А потом было включение Латвии в СССР, проведенное с нарушением конституции Латвийской Республики, что дает основание утверждать не о легитимном вхождении в Советский Союз, а об аннексии. На Латвию было распространено советское законодательство и его правовая практика со всем, что составляет позор и преступления сталинского режима. Политические гонения, депортации и расстрелы после августа 1940 года Латвия переживала уже вместе со всей советской страной.
 
   
Итак, угроза советской агрессии, капитуляция, революция, аннексия. В этом историческом ряду нет пространства для «оккупации».
 
Но почему правящие уже двадцать три года политики (а до них руководители эмиграции) настойчиво называют советское время «оккупацией»? Потому что потеряли государство.
 
Говорят об «оккупации» Балтии Советским Союзом, но мало кто говорит, например, об оккупации Исландии Великобританией, которая произошла 10 мая того же 1940 года. Правительство острова объявило протест против «вопиющего нарушения исландского нейтралитета». Высадившихся британцев было больше, чем мужчин в Исландии. Почему сегодня не вспоминают про британскую оккупацию? Потому, что обеспечив свои стратегические интересы, Англия, а затем сменившие ее США с окончанием войны ушли из Исландии, не тронув ее суверенитет. Аннексия не произошла, и та оккупация сегодня для Исландии это только история.
 
Вторая причина — «оккупацией» легче скрыть, что правительство Ульманиса выбрало не борьбу, а капитуляцию. Как же: «Нас оккупировали!» Не оккупировали. Сами решили, что бороться бесперспективно, и сами впустили.

Поэтому хотя западные правительства не признавали включение Латвии в СССР, но мало кто даже в разгар холодной войны говорил о «советской оккупации».
 
А третья причина в том, что без привлечения мифа «оккупации» трудно объяснить, почему пятьдесят лет жила Латвийская ССР.

Если не оккупация, а «всего лишь» аннексия, тогда придется признать, что люди признали власть, все признали — и русские, и латыши. Ругали ее, страдали от нее, гордились ею, пытались улучшать, развивать — жили! Учились сами и учили детей, строили города, дороги, порты.
 
Были и «лесные братья». Но в конечном счете не за ними пошел народ. И вернувшиеся из ссылки легионеры тоже нашли место в новой жизни. И Атмода, закончившаяся в итоге разрушением общественного строя и государства, удалась, и удалась почти бескровно — только потому, что большинство народа, причем именно латышей, поначалу верило в возможность демократизации, самообновления советской власти. Иначе не поддержали бы Народный фронт.